Истребители. Трилогия

– Возвращаться мы не можем… – начал было говорить Никифоров, как я досадливо прервал его.

– Да не в этом дело, я ПОКА его не почувствовал, мне нужно время. Так что я сейчас буду делать небольшие маневры, и виражи, вы внимание не обращайте, лучше за воздухом следите.

– Мы с курса сбились. Возьми на семь… это правее, – сказал он.

– Знаю я как ориентироваться, – пробурчал я, делая осторожный поворот направо.

– Вижу линию фронта, – сказал я, делая легкие виражи на право, налево. Дымы от горящей техники действительно были видны хорошо.

– Курс семнадцать, – сказал Никифоров.

Повернув, куда он приказал я, внезапно для всех заорал:

– А-а-а. Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…

– Командир, в чем дело? – попытался прокричаться через мой мат, Никифоров.

– Я машину почувствовал!

– Все нормально? – осторожно спросил Никифоров.

– Норма все, самолет – мой, – и, в подтверждение, сделал бочку с выходом из пике.

– Командир больше так не делай, или лучше предупреждай, мы и так поняли что у тебя все в порядке, – сердито сказал Никифоров, под одобрительное молчание Степанова.

– Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, – внезапно сказал штурман.

– Работаем, – ответил я.

Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бормотал в ларингофон передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видит, на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкает не на минуту, указывая куда мне и где повернуть.

В километре от нас, двенадцать «хеншелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал, так хотелось атаковать их.

– Командир, под нами мост, и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, – сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.

– Ху.м что ли?

Оба члена экипажа засмеялись.

– Нет. Думаю вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?

– Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.

Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.

– Товарищ политрук, горючка на исходе, – сказал я особисту.

– Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.

Самое сложное это посадка. Поэтому на подлете к аэродрому я был во внимании, оба члена экипажа следили за воздухом, чтобы нас не сбили при посадке, так что я не отвлекался, наблюдая еще и за небом.

– Есть касание, – пробормотал я, и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатились к месту стоянки, где нас уже ждал топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу и лихо развернулся, заглушив моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.

Я последним вылез из машины, и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка вся в пятнах пота, под ветром стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза, и шум бензиновой струи в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют, Степанову:

– Хорошо-то как. Слушай, а нас кормить то будут? А то есть охота.

– Не знаю, товарищ старший сержант.

– Будут, товарищ старший сержант, столовую предупредили… да вон уже несут, – сказал один из ползающих по самолету механиков.

И действительно от столовой к нам быстрым шагом, даже можно сказать трусцой спешили две официантки с бидоном и корзиной.

Особист, вместе с фотоаппаратом уехал в штаб, оставив начштаба. Переговорив с механиками, которые заканчивали осмотр раскаленных моторов, он направился к нам.

– Так, товарищ старший сержант. Теперь составляем рапорт о вылете, – сказал он подходя к нам, и на ходу доставая лист бумаги.

Вздохнув, я встал и используя крыло как стол, согласуясь с капитаном быстро накидал черновик.

– Нормально. Теперь переписывай.

Написав рапорт и расписавшись отдал его капитану, который изучив, и как-то озадаченно кинув на меня взгляд, тоже расписался, что-то дописав, После чего убрал лист в папку, и направился к штабу.

«По-русски же писал, что это он так на меня посмотрел?» – озадаченно подумал я, гладя ему в спину.

– Кушайте товарищи летчики, – услышал я девичий мелодичный голосок.

– Что у нас сегодня, Любаш? – спросил я у знакомой официантки, которая носила нам обед в санчасть.

– Вареники.

– Вишневые?

– Нет, товарищ летчик. С творогом.

Вернувшийся без фотоаппарата особист, присоединился к нам. Быстро и торопливо пообедав, мы снова заняли свои места, и после приказа пошли на взлет.

– Ну ни хрена себе!!!

– Что? – спросил особист.

– Да как ей управлять теперь? Мы сколько взяли?

– Так механик же говорил…

– Да говорил что полную, а сколько это?

– По две двестипятидесятки на внешних держателях, и шесть соток во внутреннем бомболюке.

– Тысяча шестьсот?!!!

– Да.

– Я то думаю что это мы так долго оторваться не могли!!

– Все нормально?

– Да в принципе норма. Но все равно маленько не по себе.

– Курс шестнадцать, – сказал особист, после того как мы поднялись на три тысячи метров отойдя от аэродрома на двадцать километров.

При подлете к мосту мы внимательно обшарили глазами небо.

Кроме «рамы» вдали, небо было чисто.

– Сперва бомбим, потом пикируем. Веди, – отреагировал я.

– Я сокол-17, вышли на цель нача… – забубнил в рацию Никифоров.

По данным, что мне давал штурман мы под заградительным огнем зениток, встали на боевой курс.

«– Блин, и свернуть нельзя!!!» – подумал я когда буквально в десяти метрах под нами вспух очередной разрыв снаряда.

– Сброс!!! – заорал Никифоров и я почти сразу почувствовал как пешка скакнула вверх, освобождаясь от груза.

– Ну что там? – спросил я нетерпеливо, уходя противозенитным маневром.

– Падают-падают. Пока еще пада… Есть!!!