Истребители
Шрифт:
Мы махали с земли руками. Кричали:
— Прыгай!
Борзяк бросился к санитарке.
Истребитель круто задрал нос, дым исчез.
— Потушил!..
И в тот же момент мы увидели, как отделился от самолета маленький темный клубочек, за ним вырос белый шлейф, и вот уже парашютист качается в воздухе.
— Почему?! — негодующе завопил Гринев, вскидывая к небу свои длинные, сжатые в кулак руки. Но тут же крик его пресекся: самолет вспыхнул ярким пламенем.
Через несколько минут Борзяк привез благополучно спустившегося на парашюте младшего лейтенанта Молтенинова. Высокий, раскрасневшийся,
Едва начал говорить Комоса, как командир эскадрильи набросился на него, гневно сверкая глазами:
— Почему вступил в бой? Почему не уклонился?! Сколько раз я тебе говорил: избегать боя во время разведки. Вечно ты суешься где надо и где не надо!.. Вот из-за тебя и подбили Молтенинова.
— Ну, знаете! — Комоса тоже перешел на крик. — Я не на танцплощадке: хочу танцую, а хочу глазею… Нас перехватила целая стая самураев, а внизу — бой…
— Ну, ладно, — примирительно сказал Гринев, — докладывай, что разведал.
Глаза Комосы еще несколько секунд обидчиво сверкают, потом он берет себя в руки:
— Все по-старому — дороги почти пустые, а окруженных доколачивают.
Гринев направился к своему самолету — подошло время нашего вылета на разведку.
Нас остановил удрученный Борзяк. Оказывается, звено Комосы отправилось сегодня на разведку в то же самое время и точно по тому же маршруту, как накануне.
Гринев сдержал себя из уважения к возрасту Борзяка, ограничился всего двумя словами:
— Думать надо!..
Одиннадцать суток, день и ночь, шли бои по уничтожению японской армии. Отчаянные трехдневные попытки противника (с 24 по 26 августа) прорвать кольцо окружения успеха не имели. Два свежих полка и несколько мелких частей усиления, брошенных японским командованием на помощь своим погибающим войскам, испарились, словно капли воды на раскаленной плите. Внимательно следя за обстановкой, мы понимали, что окруженный противник вот-вот будет окончательно добит. Подхода свежих резервов не было, активность авиации падала с каждым днем. Из 450 самолетов, сосредоточенных японцами, уничтожено было больше половины.
На рассвете 31 августа начальник штаба эскадрильи разбудил нас радостным возгласом: монгольская земля очищена от японских захватчиков! Эта долгожданная весть моментально облетела весь фронт, все наши аэродромы.
Шестая японская армия перестала существовать; только незначительная часть японцев сдалась в плен. Вся вражеская техника осталась на поле боя.
Разгром японцев на Дальнем Востоке вслед за заключением Советским правительством договора с Германией о ненападении был как нельзя кстати. Верно, договор с Германией явился для советских воинов неожиданным, как гром среди ясного неба, и мало кто верил, что правящая фашистская клика останется верной принятым на себя обязательствам. Однако этим актом разрушался усиленно сколачиваемый в то время единый блок капиталистических государств против Советского Союза.
После сурового урока, преподанного японцам, мы не сомневались, что мир установится и здесь, на Дальнем Востоке. Сообщение Борзяка вызвало бурную
радость.— Женя! — вскочил в темноте Гринев. — Командирую тебя за дрофами… Закатим пир на весь мир!
Но Борзяк, словно холодной водой, окатил нас словами:
— Приказано всем сейчас же сесть в кабины и дежурить…
— Как так?
— А вот так, — Борзяк не изменил своей однотонной, педантичной интонации. — Приказ есть приказ. Поднимайтесь и расходитесь по самолетам.
На аэродроме возникла подъемная песня — зачихали, зафыркали моторы. Летчики одевались нехотя, изощренно выражаясь в адрес самураев. Начальник штаба зажег свет и, наблюдая за подъемом, объявил своим, никогда не меняющимся голосом:
— Могу вас обрадовать — сегодня во второй половине дня к нам прибывают артисты.
— А с утра приезжает группа маскировщиков… — продолжал Борзяк.
— Это зачем?
— Самолеты красить. Чтобы они на земле сливались с цветом степи, а в воздухе — с цветом неба.
— Нет ли такого средства, чтобы сделать их совсем невидимыми? — подал голос Молтенинов.
— А это уже от летчика зависит, — со сдержанной злостью отозвался Комоса. — У раззявы самолет всегда на виду и от одного косого взгляда японца может загореться.
— У меня есть четвертое сообщение, — перебил их Борзяк. — И очень приятное.
Установилась тишина. Даже перестали одеваться.
— Точно известно: Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 29 августа все летчики, участвовавшие в боях с мая и июня месяца, награждены орденами…
— Вот здорово!
— Да не мешайте капитану, дайте послушать!
— Среди награжденных тридцать один Герой Советского Союза, — продолжал Борзяк. — Из них — десять летчиков. Майорам Кравченко и Грицевец присвоено звание дважды Героя Советского Союза. Из нашей эскадрильи награждены орденом Красного Знамени командир, комиссар и Комоса… У меня все, товарищ командир. Разрешите идти?
Весть о наградах всех взволновала, вселила новые силы. Каждый награжденный как-то по-новому оценил себя.
Если бы это награждение произошло раньше, оно было бы неожиданным, и, конечно, мы не могли бы оценить его по достоинству. А теперь летчики, техники, авиаспециалисты приняли это, как нечто выстраданное и потому должное; награда была не только дорога, но и необходима, как правильная оценка нашей боевой работы. Ведь не зря говорят, что самое дорогое то, во что вложен труд, а незаслуженная награда, хотя и блестит, но совсем не греет…
— Ну, орлы! — обратился Гринев к летчикам перед тем, как идти к самолетам. — Не подкачайте! Если придется еще драться с самураями, не упускайте их, гоните в «могилевскую губернию».
Вместе с Гриневым я пришел на командный пункт, ожидая в душе, что вот-вот позвонят и скажут: конец боям, перемирие.
Но никто не звонил. Приехал техник по маскировке с группой красноармейцев, изложил свой взгляд на покраску самолетов. Замыслы техника нам не понравились: самолетам угрожала слишком попугайная расцветка. Но маскировщик объяснил, что пестрые цвета в сочетании с голубизной неба и солнечными лучами при движении самолета в воздухе будут способствовать тому, что машина как бы сольется с солнечными бликами, растворится в них.