Истукан

Майкл… он бы позвал на помощь, дотащил бы до берега. Но звать некого, и берега поблизости нет. Всё без толку. Какой от него прок? Женщина с гирями на ногах утянет его на дно… Никаких шансов… Нужно отплыть подальше от неё. Она вцепится в Майкла, как в оранжевый спасательный круг с белыми буквами «Амок Лайт». Вместе они обречены. Но нельзя же… Можно!

Майкл заторопился прочь. Не оглядывался, не задумывался. А когда услышал женщину, поплыл быстрее. Она его заметила. И теперь умоляла вернуться. Вслед Майклу нёсся сухой крик обезумевшего человека. Дальше, дальше. Или зажать уши, чтобы не слышать. Ноги отказывали. Резиновые руки безвольно подгибались – уходили в воду раньше, чем удавалось забросить их вперёд. Майкл остановился, и перед взором, мельтеша, побежали разноцветные точки. Его накрыло пёстрым покрывалом, из которого не получалось вывернуться, как ни отмахивайся, как ни крути головой.

В глазах – синеющая пустота. И банка яблочного джема. Подсвеченная снизу банка. То ли огромная, как затонувший паром, то ли обычная, но поставленная перед носом. В её стекле вспыхивали улыбки и вывешенные на бельевой верёвке маски застывших эмоций. Потом банка лопнула, и Майкл очнулся. Понял, что потерял сознание. В испуге задёргал окаменевшими ногами. Догадывался, что обморок был кратким. Нельзя так напрягаться. Если обморок повторится, он утонет.

Окунулся, чтобы смочить бейсболку. Ладонью стёр с лица струйки солёной воды – увидел посиневшие ногти и сморщенные подушечки пальцев. Майкл покачивался на волнах и думал о женщине. Вслушивался в морскую тишь; человеческого голоса не различал.

– Ты её убил.

– Нет, она… Что я мог? Что?!

– Убийца.

– Нет… Не надо.

Майкл опять плакал. Изводил себя, проклинал.

– Что я мог…

Волна поднимала его бесчувственное тело, и Майкл оказывался над остроконечными листьями кукурузы. Скатывался в ложбину между волнами и попадал на полосу люцерны, уютно спрятанной и такой мягкой, ароматной. Нет! Рванул назад. Туда, где была женщина. Тело трясло от холода, и сердце по-прежнему надрывалось, однако он плыл. И кричал. Звал женщину. Останавливался оглядеться: не мелькнёт ли тёмное пятно. Бросался из стороны в сторону. Ловил волну и выдёргивался из воды, но едва приподнимался над её поверхностью, потому что ноги не слушались.

Майкл не сдавался. Сказал себе, что смирится лишь в ту секунду, когда опять потеряет сознание или умрёт от истощения, а пока будет искать. Должен найти… Обязан!

Вымотался и почувствовал подступавшую дурноту. Едва шевелил руками, замыкался в неподвижности. Насилу делал слабый гребок. И звал – вместо крика просачивался шёпот. Обещал помочь. Но женщина пропала. Её нигде не было. Майкл остался один. А солнце уже не припекало. По небу скользнули краткие сумерки, и день оборвался гнетущей темнотой.

Майкл едва держался на поверхности. Опускался под воду. Чувствовал приятную лёгкость морской глубины. Она убаюкивала. Майкл упрямо выныривал и делал предательский вдох, словно издевался над собой, нарочно продлевая агонию. Хотел жить. Согласился бы заплатить любую цену: отдать разум, но сохранить тело, пусть его малую часть, но такую, чтобы в ней теплилась человеческая жизнь. Майкл забыл, как вообще очутился в море, и спрашивал себя, почему не лежит в своей кровати на отцовской ферме. Почему мать не зовёт его ужинать. Пытался вспомнить, но память ограничивалась вспышками огня, разбросанными чемоданами пассажиров и жирным пятном на зелёном мыске кроссовка.

Майкл в очередной раз очнулся от страшной рези в животе. Открыв глаза, ничего не увидел и испугался. Забыл, что на море опустилась ночь. Боль рассекла мертвенно-холодное тело, поднялась к горлу. Майкла вырвало. И продолжало рвать. Вновь и вновь.

Нельзя! Акулы… Он не должен сдаваться! Отплыть Майкл не сумел бы, поэтому начал глотать собственную рвоту. В темноте не различал её. Наглотался солёной воды, и его вновь вывернуло. Следом пришло отрешение.

Майкла теперь не пугали ни акулы, ни глубина таившейся под ним бездны. Он смотрел на ледяные крапинки звёзд и думал об утонувшей женщине. Видел, как приближается к ней, как обхватывает её сзади. Слышал голос незнакомки – он доносился отовсюду, разделённый на множество самостоятельных голосов: матери, тёти Харпер, миссис Грант…

Сердце стихло. Майкл не чувствовал его биения. Ни в груди, ни в расшибленном бедре. Руки не гнулись. Майкл не мог поднести их к лицу. Потерявшись в ночном мраке, не понимал, утонул или держится на плаву. И только непрекращавшаяся качка говорила ему, что он жив. Перед глазами проскальзывали цветочки калужницы. Их сменял логотип отцовской фермы: люцерна с чёрными коровьими пятнами на листьях и с коровьим хвостом вместо стебля. Майкл всегда говорил, что люцерна логотипа похожа на скрещённые кости пиратского флага. Его это забавляло. Он бы и сейчас улыбнулся. Но как? Его лишили губ. Нет лица, нет головы. Лишь шёпоты и вздохи воды. А Майкл летит, спокоен и недвижим. И над ним крышкой гроба висит белоснежное пятно плаката. Отец выдвигался на пост главы окружного совета и заказал плакат в Оконто, и они с Майклом вместе крепили его к полипропиленовым стойкам на дороге у поворота к ферме. Использовать лежавшие без дела стойки придумал Майкл, и отец его похвалил. «Голосуйте за Джеймса А. Гордон-Смита. Дистрикт 21». Чёрные буквы на белом. И мелкая приписка: «Одобрено и оплачено Джеймсом А. Гордон-Смитом».

– Голосуйте… Голосуйте… – бормотали волны.

– Голосуйте… – вторил им ночной ветер.

А звёзды молчали. Они не хотели голосовать за отца, и напрасно. Им не понять. Они далеко. Какое им дело до главы окружного совета из крохотного Оконто-Фолс?

– Вперёд, «Пантеры»!

– Вперёд!

Майкла щекотали листья кукурузы. Они пытались обвить его, утянуть на заросшее люцерной дно. Но женщина продолжала кричать. Майкл не хотел её слушать. Беззвучно просил утопленницу замолчать. Она упорствовала, а потом звёзды опустились и ослепили. Женщина склонилась над Майклом. Его оглушили голоса людей. Он повёл головой. Обожжённая, занемевшая шея не слушалась.

Майклу показалось, что он лежит на песке.

Его выволокли на берег. При свете фонаря Майкл видел, как его тащат за руки, и удивлялся тому, что тело раскачивается, будто до сих пор блуждает по волнам.

– Ещё один! – крикнул кто-то по-английски.

Радости не было. Майкл безучастно принял спасение. Знал, сейчас его закутают в плед и отвезут в больницу Сент-Клэр. Майкла ждали тёплые дни на мягком матрасе, охапки комиксов и письма с неказистыми пожеланиями скорейшего выздоровления. Он сделал всё, что мог. Имел право расслабиться. Фонарь отвернулся, унося луч рассеянного света, и Майкл потерял себя в темноте вибрирующего сна.

Глава девятая Бухта спасения

Рита с жалостью смотрела на Кларису, филиппинку лет двадцати пяти, ходившую по берегу и повторявшую:

– У вас есть телефон? Мне нужно позвонить мужу.

Её игнорировали. Устали повторять, что смартфон выпал на пароме или уцелел, но не включался, а если включался, то сеть всё равно не ловил.

Прошло больше суток после крушения «Амок Лайта» и многочасовой болтанки в открытом море. Рита успела познакомиться со многими выжившими. Знакомство было кратким, порой недружелюбным, но Рита теперь развлекала маму, указывая на соседей и шёпотом называя их имена. Иногда добавляла, кем они работали и где находились, когда прогремел взрыв. Аналин плыла в Корон к началу туристического сезона – работала массажисткой неподалёку от порта. Самоедовы увидели бы вывеску её спа-салона, если бы взяли трицикл от порта до центра. Клариса была ветеринарным врачом-терапевтом, работала в Маниле, в новеньком здании возле речки Эстеро-де-Пако. Правда, клиника открылась в прошлом году, и животных к ним чаще водили на груминг, чем на лечение.

– Видишь парня в оранжевых штанах? Это Лоран. С ним сидит Клэр. Они из Франции. Только я забыла, из какого города. Что-то-там-ля-Мер.

Мама кивала, но едва ли слушала Риту. Ушла в отрешение, а если выскальзывала из него, то принималась заботиться о муже и дочке.

Настойчиво осматривала их, опасаясь заметить ранее упущенные царапины и синяки, напоминала Рите о таблетках – боялась, что у неё начнётся аллергия. Папа вовсе замкнулся. Не противился заботам жены и невидящим взглядом смотрел на свои руки. Корил себя за поездку на Филиппины. Рита на всякий случай шептала папе, что он не виноват.