Иван Царевич и Василиса Прекрасная
Шрифт:
И залился тот боярин слезами горючими, упал на помост. И унесли его. А другой боярин говорит громко:
– А сейчас, братия, поэт Огурцов из изгнания воротившись слово сказать до вас хочет.
Детинушка выходит тощий - словно не ел месяц.
– Братия, - говорит, - я долгие годы томился в изгнании. И томяся, я понял, братия вы мои возлюбленные, что Бориску - царя нашего надобно нам поскорее скинуть. А лучше, если при этом его еще и убить.
Другой боярин появляется на помосте. Поглядел, усмехнулся весело.
– Ребята!
– Кричит.
– Завтра, ведь - что? Завтра их
– Айда! Пойдем! Побьем окна!
– В толпе закричали.
И ушли все куда-то. А Иван остался. Видит он - поп стоит в стороне.
– Братия мои возлюбленные!
– Кричит.
– Настали времена тяжкие. Понаехали отовсюду проповедники заморские. Мутят они души православные учениями своими чуждыми. Но вы, братия, к ним не ходите, не слушайте вы брехню ихнюю. К нам приходите, нас слушайте.
– Бориска-то царь попов любит, - детина какой-то говорит Ивану.
– Вот прежний царь духу одного ихнего не переносил. Бывало, как завидит попа, так и спрашивает - а для чего это, говорит, он до сих пор на колу не болтается? А ну, исправить-ка сие недоразумение, да поживее! А Бориска, так тот напротив - как станет ему на душе тошно так, что хоть в петлю залазь или в колодезь прыгай, прикажет он: "Привести-ка ко мне попов, да пусть они вкруг меня малость походят. Мне от того, - говорит, - на душе сразу светлее делается, словно, - говорит, - опохмелился с утра."
Глядит Иван, а в другой стороне люди какие-то пляшут. Лица у них грязные, а глаза - веселые. Поют себе:
– Харя Гриши, харя Гриши, Ромы Ромы харя харя.
– А это кто еще?
– Иван удивляется.
– Да это - блаженные, - детина рукой машет.
– Дом, где они жили, на самопрокормление перешел. Там торговая палата открылась. А блаженных на улицу всех выставили. Идите, - говорят, - с миром, куда душа желает. Вот они и пошли.
Хотел Иван дальше идти, а его детина какой-то за полу хватает.
– Купи, - просит, - у меня бумаги ценные. За сто монет всего. Ты на другой конец города с ними сходишь, так там купец живет, и он тебе за них тысячу монет даст.
– Сам и иди, - Иван полу вырывает.
– Так я ж хочу, чтоб ты нажился, - отвечает детина.
А рядом мужик стоит. Говорит Ивану:
– Был уже тут один такой. Тоже бумаги ценные продавал. Говорил, мол, там какой-то купец за них вдесятеро дороже заплатит. Враз за бумагами очередь выстроилась. Накупили и пошли того купца искать. А там и нет такого. Удивились они, и снова пошли туда, где тот детина бумагами торговал. Глянули - того и след простыл. Удивились тогда все, опечалились и пошли с горя чьи-то окна камнями бить.
Дальше Иван идет. Парень какой-то к нему подходит.
– Видишь, - показывает, - люди стоят в сторонке? Глазами жадными на тебя смотрят. То, - говорит, - послы иноземные. Они серебра только от тебя хотят. За серебро они и мать продадут родную и отца и детей и душу свою, а тебе, как захочешь, бумагу выпишут, с которою ты в края поедешь далекие. Люди в краях тех
живут - зла и горя не знают, от зари и до зари, словно сыры, в масле катаются.– Не нужны мне края далекие, - отвечает Иван.
– Как знаешь, - парень плечами пожал.
Идет Иван, видит - люди сидят кругом. Торгуют - кто чем. А у кого ничего нет, тот так - руку тянет. Один купец за полу Ивана хватает:
– Купи, - кричит, - у меня горилку! Другой горилки, как эта, на целом свете не сыщешь! Вон, детина в кустах валяется - ноги торчат. Так он всего глоток один сделал!
Пригляделся Иван.
– А отчего не дышит?
– Спрашивает.
Торговец тож пригляделся.
– И то верно.
Потом плечами пожал.
– А шут его знает! Но не от моей горилки - точно.
А тут видит Иван: девки в стороне стоят - себя предлагают. Пригляделся Иван к одной, смотрит и глазам не верит своим. Подошел ближе. А девка ему говорит:
– Чего уставился? Чай не на выставке!
– Да как же ты, Василиса, так опуститься-то могла?
– Иван головой покачал.
– А что мне делать-то оставалось?
– Говорит ему Василиса.
– Ты, поди, почти два года гдесь шлялся. А Горыныча уже давно нет. Помер он. Детинушку черного скушал - и через то заразился хворью какою-то заморскою. Слово такое чудное - поди, и не выговоришь. А как он страдал, сердешный! Все тебя ждал, думал - придешь, от мук его напрасных избавишь. Да так, вот, и не дождался. А как не стало Горыныча нашего, так слуги его и замок продали и все, что там было, да пропили. И я, вот, осталась одна, как есть.
Покачал головою Иван. Подумал.
– Что было, то было, - говорит, - пойдем, Василиса, домой.
Та вздыхает в ответ.
– Нет, Иван. Иди один. Моя доля - тут оставаться. Это оно поначалу только таким кажется. А поживешь - привыкаешь.
– Не могу я тебя понять, Василиса, - отвечает Иван.
– Ты, ведь, подумай: человек - он что ветер. Подул - и нет его. А ты, что, целую жизнь здесь прожить думаешь? В другой раз, поди, уже не родишься. Ты погляди вокруг - здесь, ведь, людей нет.
– Я уже тебе, Иван, ответила. Больше ничего сказать не могу.
А тут детина здоровенный подходит к Ивану. Грозно на него глядит.
– Тебе чего тут надобно? Нравится девка - плати и веди. А нет - вали на все четыре. Нечего тут болтать попусту.
Не потерпел Иван. Кровью налилось его лицо. Быстрее, чем детина тот за нож схватиться успел, вынул Иван меч и вонзил ему прямо в сердце. Рухнул детина, что пень трухлявый, дровосеком проворным срубленный. А тут, откудова ни возьмись, набежали со всех сторон стражники, окружили Ивана.
– Сам с нами пойдешь?
– Спрашивают.
– Али тебя напополам разрубить?
Бросил Иван свой меч наземь. Говорит:
– Делайте со мной, что хотите. Мне теперь все едино.
Отвели Ивана в темницу. А вечером предстал он перед судьей. Тут уже собрались все - и защитник и обвинитель. Защитник сидит, книжку читает.
– Ну что?
– Судья спрашивает.
– Не будем мы долго с детинушкой этим возиться? Осудим его скорее, да и домой. Пошто оно нам? Сегодня вечером скоморохи бродячие спектаклю показывать будут интересную.