Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Приходите, подберем что-нибудь акрихинное, — с улыбкой ответила Аня. — Впрочем, у меня даже акварельные краски есть. Вы куда сейчас?

— На корчевку! Дороги делать, площадки под строительные объекты! Веселая физзарядка… Не хотите с нами?

Из-за угла с шумом и гомоном появилась вся бригада — чернявые, светлобровые, тоненькие, коренастые, глазастые и с прищуром молоденькие девчонки с топорами и пилами двигались в тайгу. Катя помахала Ане рукой и вприпрыжку побежала за ними.

Пришли старый знакомый Ани Шумихин и завхоз Ухов — поинтересоваться, что нужно врачу для оборудования медпункта. Предложить они могли только скамейки топорной работы и новый кухонный стол с дверцами взамен шкафа, но важно было, что они все же проявили заботу. Перед уходом завхоз задержался, сообщил между прочим:

— Будете брать пробу из котлов — обратите внимание на качество хвои… Новое дело у нас, от цинги. Не знаем, получилось ли?

— А вы только осваиваете это? — удивилась Аня. — У нас на шахтах это давно в ходу и оправдало себя. Жаль, жаль!

Завхоз с сожалением махнул рукой, будто потерял что-то, и выбежал вслед за Шумихиным.

В полдень у Ани побывал начальник участка, ничего не предлагал, только посмотрел комнату. Его тут же позвал Шумихин: оказывается, прибыл гужтранспорт, нужно было принимать лошадей.

Аня приготовилась вечером принимать больных, но почему-то никто не пришел. Не пришла даже Катя Торопова за красками.

Пожма продолжала удивлять Аню. Многое с первого дня казалось непонятным, многое представлялось простым. Начиналась новая жизнь. Аня почувствовала это по тому, что ее здесь пока не дергали, не рвали на части и старались предложить ей услуги. Значит, скоро начнется настоящая работа…

* * *

Красин, как видно, не забыл своего обещания помогать новому участку. Вышла оказия: на приемке в армию забраковали полтора десятка лошадей и вернули комбинату. Благодаря этому на Пожме ликвидировалось одно из «узких» мест.

Обоз с прессованным сеном проследовал к речке, где недавно освободилась палатка дорожной бригады, ее можно было использовать под конюшню. Николай с Шумихиным пошли смотреть лошадей.

Укатанная дорога была припорошена мякиной, перетертым сеном. Лошади принесли с собой мирный сельский запах, дыхание летнего поля и солнца.

— Под открытым небом здесь растет что-нибудь огородное? — спросил Николай.

— А как же? Картошка в два кулака, капуста, репа! В колхозах, говорят, рожь и ячмень вызревают. Правда, возни много: на каждую сажень земли надо возок извести и перегноя, удобрить надо суглинки… — Шумихин вопросительно глянул в сторону Николая: — А правда, будто Мичурин для Севера вывел плетучие яблони не выше жимолости?

Его тоже, по-видимому, не раз занимали мысли о земле.

— Яблони не знаю как привьются, а есть вот морозоустойчивая пшеница — это сгодится и для Севера. Хотя сейчас я не о зерне думал. Нам бы весной десяток гектаров раскорчевать да посадить картошку. Чтобы прибавить какую-нибудь малость к карточному снабжению, а? Ведь голодно живем, Семен Захарыч!

Шумихин ничего на это не ответил, он знал здешнюю корчевку.

Где-то в стороне натужно ревел трактор. Трещал валежник. Николай выжидающе остановился.

— Синявин лиственницу трелюет, — кивнул Шумихин.

Внезапно придорожная елка повела серебряной вершиной, наклонилась и, как тростинка, прилегла в снег. Лохматое чернолесье раздвинулось, и показался «Уралец». Он зарылся радиатором в валежник, мотор взревел, и машина, коверкая еловый молодняк, выползла к дороге.

— Что он, всегда без дороги гоняет?! — удивленно, с некоторым опасением воскликнул Николай.

— Полагается дорогу делать, но когда ж ее ждать-то? — ответил Шумихин. — Синявин орел, а не тракторист! Лесок у нас жиденький, вот он и приспособился!

— Это же гроб трактору!

— Я говорил. А он кричит: у меня, мол, танк! Но беречь бережет, цел пока, а нужды в лесе не было.

— Запретить надо, а то мы так без тракторов скоро останемся, — сказал Николай, но слов его уже не было слышно. Мимо громыхал трактор, клацая сверкающими башмаками. Чумазая, белозубая физиономия тракториста улыбалась.

Шумихин хитро взглянул на Николая:

— Николай Алексеич, да как же ему укорот дать, когда время такое? Вот те, что яблоньки на Север продвигают, — они ведь тоже напролом? И выходит у них? Да и картошку на нефтепромыслах садить тоже никакими инструкциями не предусмотрено, а надо, — значит, придется садить?

— Мозгами, головой надо напролом ходить, а не государственной ценностью и не людским терпением! Как думаешь?

Шумихин только вздохнул.

Около палатки-конюшни встретили Останина, который жадно смотрел со стороны на упитанных лошадей, ходил около груженых саней, перетирал в заскорузлых ладонях зерна овса. Издали казалось, что он разговаривает с лошадьми.

Николай по-хозяйски оглядел сбрую, обоз, почти у всех лошадей проверил копыта и зубы. Останин ходил следом, наблюдал. Начальник крепкими пальцами умело охватывал бархатистый и нежный храп коня, и тот, высоко задирая голову, послушно раскрывал парную, смоченную зеленой слюной пасть, показывая коренные зубы.

Под конец Николай ткнул старого мерина локтем, чтобы посторонился, потом вытер полой ватника руки, улыбнулся, довольный.

— Ну что ж, кони добрые, не знаю, чего их забраковали.

— В армию — строго! — пояснил Шумихин. — Может, засекаются, может, с норовом какая. У нас пройдут и с норовом.

— Конюха теперь надо хорошего, Захарыч, чтоб берег скотину. Лошади нас здорово в лесу выручат…

Старик понимающе кивнул в ответ, а Николай вдруг обратил внимание на Останина:

— Видать, мужик любит лошадей? Может, назначим его конюхом?

Шумихин только ахнул:

— Этого вредителя?! На материальную ответственность?! — И набросился на Останина: — Ты чего торчишь тут?

Останин с откровенной злобой отвернулся:

— На обоз пришел глянуть… Я свое сделал, свободен.

— А рабочее время?

— Чего я там лишнего буду торчать? Тайги, что ли, не видал за жизнь?

— Шкура, дьявол! Лошадей пришел глядеть! А полнормы в лесу утаил за здорово живешь! Это до каких пор будет продолжаться, заноза?

Останин забормотал что-то, вроде чертыхнулся, и оборвал десятника:

— Да отстань, за-ради христа! Не прошусь я в конюха, ну их к дьяволу! Отвечай тут за них! Какая захромала, какая холку стерла… С нашим народом черта с два сбережешь! — И уже более миролюбиво добавил: — Что люблю я их — верно, а от конюха избавьте! И так жизнь за эту скотиняку поломалась, будь она трижды проклята!..

Когда отошли от палатки, Николай сказал Шумихину:

— А конюхом его надо поставить все-таки, Захарыч…

— Не понимал я вас с самого начала, да и вряд ли пойму, — сожалеюще возразил Шумихин.