Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Затосковал Илья, на неделю ушел в лес на охоту, а потом и вовсе уехал на участок.

— Присуха девка-то! — качали головами бабы, собираясь с ведрами у речки.

Здесь именно и было впервые установлено, что девка ломается зря: ведь неплох будто бы парень. Но ему-то было от этого не легче.

А потом с Ильей стряслась беда, его тягали в оперативный отдел, дали партийный выговор — в деревне ходили о нем вовсе нехорошие слухи. Илья и сам перестал появляться. Замкнул душу и, как только началась война, без вызова явился в райвоенкомат:

— Понадобитесь — вызовем, — вежливо сказали там. — Рука у вас не в порядке — одно, а главное — броня, товарищ Опарин…

— Душа у меня не в порядке! — сказал с ожесточением Илья.

Вернувшись на участок, со злостью взялся за работу. Похудел, почернел на ветру. Потом возникла проблема форсированной разведки верхнепожемской геологической структуры. Нужна стала стоверстная дорога через непролазную тайгу, по болотам и бурелому. В управлении комбината долго искали свободного специалиста с инженерным дипломом. Там пребывали люди занятые, забронированные не только от военной повестки, но и от прозаических тревог бытия, в том числе от неудобств на таежной трассе. Нашли двух десятников-практиков. На Шумихина возложили обязанности строителя буровых и жилья, а Илья взял две бригады лесорубов и за месяц прошел сто тридцать километров просекой. Строители Шумихина следом мостили лежневку. Вдали от деревни позабыл Илья прежние тревоги. Но вот, как снег на голову, приехала девичья бригада, приехала Катя…

Спал в эту ночь Илья тревожно, поднялся пораньше — время потянулось комариным шажком. А в поселок он мог идти только вечером…

В семь часов утра снега голубели в тихом рассвете, в палатке загорелся огонек, возник невнятный гомон — люди собрались на трассу. А Илья уже стал на лыжи, двинулся в самый конец лежневки. Студено, неуютно было в тайге, тускло поблескивал снег на еловых лапах, кедры и сосны кренились друг к другу, подхлестываемые крепким морозом. Вокруг поблекшей к рассвету луны холодно трепетало фосфорическое кольцо — к большой стуже.

Просека, выстеленная жердями, упиралась в самую гущу леса. Казалось, здесь где-то, недалеко, в чащобе, и была та самая точка, на которой скоро поставят вышку, и брызнет живая, бесценная струя нефти. Все это можно было сделать, все зависело от желания. А кто мог переубедить Катю, заронить ей в душу хотя бы искру понимания и тепла к Илье?

Илья часа два помогал корчевщикам. Еловые пни поддавались легко. Они держались на рыхлом торфянике, как пауки. Кто-то принес вагу — из нее вышел бы добротный телеграфный столб. Вагу совали концом под корневища, потом человек десять с гиканьем бросались на верхний конец. Пень с треском взлетал вверх. Если бы не давняя усталость людей, не трудное время, на такую работу можно бы посмотреть как на праздничную потеху. А сейчас почему-то не верилось, что тайга позволит до конца смены забавляться вполсилы. Впрочем, так оно и вышло, пошли березовые и сосновые пни. Они держались цепко, уходили глубоко в заледеневшую глину, в гальку. Илья злился. Поломал обычную технологию.

— Корчевать будем только ель! — скомандовал он. — Остальное — вырубать. Только глубже, чтобы не коверкать полотно дороги, под настил!

Дело пошло быстрее. К полудню сто метров дороги были готовы, пришлось отмерить еще половину дневного задания, сверх нормы.

«Что ж, иной раз и в спешке приходят толковые решения, — подумал Илья. — Но вот вопрос: куда я спешу? Ведь никто не ждет».

Его действительно никто не ждал.

Когда он пришел под вечер на ее участок, девчата уже кончили урок, сидели, усталые, вокруг костра, сушили рукавицы и валенки. Катя была одета как все — в телогрейку и ватные штаны. Спецовка была ей великовата, рукава она подвернула, а толстые штаны пузырились на коленях, смешно обтягивали бедра. Только две толстые косы да голубые глазищи с длинными ресницами были ее, Катины. Она встала от костра навстречу Илье, с пристрастием оглядела его: изменился или нет?

Илья не выдержал ее взгляда, стал чересчур деловито оглядывать расчищенную трассу. Девушки, притаившись у костра, смотрели на него как на пришельца с того света.

— Здравствуйте, землячки, — сказал Илья своим глуховатым, негромким голосом.

Они разноголосо ответили, но он услышал только ее ответ:

— Здравствуй, Илья.

— Устали, наверное, лесорубы? — спросил Илья, думая совсем о другом.

— Привыкаем, — сказала Катя. — Сегодня уже норму выполнили!

Она похвалилась успехом бригады, а Илья вздохнул, раз и навсегда возненавидя всякие реляции о выполнении норм и дневных заданий. Это было смешно и, может быть, грустно.

— Как там, в деревне? — хмуро спросил он.

— По-старому, — сказала Катя. — Одни женщины. Хлеба обещают к Маю дать в счет трудодней, а так все есть. Председательша на двух лосей разрешение взяла, убили. Тем, кто на лесозаготовках, общественное питание будет…

— Живет, значит, деревня еще? — спросил Илья и сам же ответил: — Ну что ж, тяжелее этого, видать, уж не будет… Теперь дождаться бы поскорее перелома на фронте, а там весна…

И вдруг спохватился:

— Заговорились мы! Давай замерим, что ли?

— Я замерила, — сказала Катя.

— Можно не проверять? — спросил Илья.

— Как хочешь… Я дважды одно дело не делаю.

Они все же промерили площадь; оказалось, у нее все было правильно.

По пути домой поближе к Илье пробилась Дуська Сомова. Шла с ним плечо в плечо и на чем свет стоит ругала кухню, порядки в столовой. Рядом с Катей шла красивая девушка Зина Белкина, она думала, верно, о том, что сегодня не очень устала и, пожалуй, выйдет с ухажером ночью смотреть северное сияние. Сама Катя вроде бы старается держаться подальше от Ильи.

А Илья злился.

Так шли они — десятник и комсомольцы, думали каждый о своем, и рогатый месяц, поднявшийся над черными зазубринами тайги, шел в ногу с каждым из них в отдельности, даже не пытаясь подлаживаться под нестройный шаг целой бригады.

* * *

За неделю на участке прибавился целый дом (в нем поселили буровиков), выросла у вышки центральная котельная, а в поселке поднялся сруб конторы. Пора было забуривать первую скважину, но неожиданно ударили настоящие северные морозы, — недаром луна выплывала по ночам в туманной фосфорической короне, предвещая адскую стужу.

Три дня дул северный ветер полярник, обрушив на взъерошенное чернолесье всю ярость осатаневшей к марту зимы.

Ураган разошелся над Ледовитым океаном, разметал прибрежные торосы и, оставляя снежные заструги, ринулся в глубину материка. Мелкорослые березки и насквозь промерзший, хрусткий ивняк тундры прилегли в снег, но впереди уже явственно маячила грозная стена лесов. Когда ураган и тайга столкнулись, белый, подсиненный с краев смерч взвился во всю высоту неба. Струи обжигающего ветра рванулись, словно в рукава, вдоль русел Печоры и Кары, больших и малых рек, к югу. И тогда тайгу затопил до краев морозный туман.

Стекла в окнах обросли колючей бородой инея, стоило открыть двери — в жилье остервенело врывался клубящийся пар. В тайге с треском лопались сосновые стволы. Все работы на открытом воздухе пришлось прекратить.

Николай проклинал полярную погоду, ждал потепления, но мороз держался вторые и третьи сутки и даже усилился: термометр показывал сорок шесть градусов по Цельсию. Холода, однако, беспокоили не одного Николая.

Вечером третьего дня к начальнику явились краснолицые и заиндевелые Катя Торопова, Федор Кочергин и Шумихин, которого они привели, как пояснила Катя, по делу.