Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

На желтом песчаном обрыве, недалеко от крайнего штабеля, остановилась подвода. С телеги, груженной большим дегтярным бочонком, соскочил проворный мужик с жиденькой бородой, прокричал что-то. Из машинного трюма тотчас выскочили двое и покатили бочонок на палубу Мужик шел за ними.

Сорокин, вышедший к этому времени на палубу, заинтересовался.

— Откуда деготь возишь? — спросил он мужика.

— То не деготь. Нефта, — охотно пояснил мужик.

— Нефть? И много ее у тебя?

— Хватит, — хитровато ответил тот.

— А все же? — Сорокин вдруг почувствовал, что от этого случая зависит очень многое в его будущей деятельности. Вот оно! Мужики бочками возят то самое, ради чего промышленники тысячи рублей в землю загоняют!

Мужик, как видно, тоже почуял делового человека. Спрятал усмешку.

— Этак через две недельки могу обоз доставить, — уже с готовностью предложил он.

— Да откуда берешь?

— Эвон чего захотел, барин! Прытка-ай! — Он опять заулыбался.

Фон Трейлинг терпеливо выслушал информацию Григория, потом усмехнулся и сел на маленький пухлый диванчик.

— Пустяки, — с поразительным бесстрастием заключил он.

— Да ведь он, наверное, сам ее добывает! — горячо воскликнул Федор, не понимая, как это хозяина не заинтересовало такое важное обстоятельство. — Ведь можно сразу же заявить этот источник!

Трейлинг с прежним безразличием закурил папиросу, потонул в облаке душистого дыма и словно издалека проговорил:

— Допускаю, что он пользуется естественными выходами. Из-за них, собственно, и загорелся весь сыр-бор на Ухте. Но нам это не нужно…

«А что же в таком случае нужно?» — растерялся Федор. Все с самого начала становилось непонятным.

— Мы с вами будем добывать на Ухте деньги. Отнюдь не эту грязь. Грязь пусть возят мужики… в бочонках.

Патрон закрылся газетой. Сорокин извинился и вышел из каюты.

Около машинного отделения, ссутулившись, стоял тот же мужик и пересчитывал в ладони серебряную мелочь. На пароходе, видимо, и смазка была своя, самая дешевая…

Между тем у пароходной трубы уже выросла гора дров. Хмурый матрос собрался выбирать чалки, когда из леса на береговой обрыв неожиданно вышел необычно одетый и тяжело нагруженный человек. Он устало махнул рукой и из последних сил заспешил к трапу.

— Стой, погоди-ка! — глухо крикнул он штурвальному, торопливо ступая грязными и разбитыми в дороге тобоками по скрипящему трапу. — Бери до деревни, деньги есть!

Штурвальный хохотнул, добродушно махнул рукой:

— Садись, чего там… Это ты, Яшка? Обомшел в лесу — не узнать!

Пароход отчалил, и на палубу высыпали все, от мала до велика, смотреть живого обитателя леса. С верхней палубы свесили головы приказчики, пышнотелая купчиха с холеным подбородком и дорогими серьгами удерживала за руку пятилетнего лупоглазого мальчугана в матросском костюмчике, остерегала птичьей скороговоркой:

— Упадешь, упадешь, милый… Ну, чего ты! Эка невидаль — зырянин с охоты ворочается… Упадешь, говорю!

Тучный поп с лошадиной гривой и блестящим крестом на цепи, не вставая с плетеного стульчика, навалился на перила всей тушей.

— Ох дик, ох дик, прости господи… Стократно свят Стефан Пермский, оборотив этакое первобытство в лоно праведной веры. — И, устремив глаза на купчиху, добавил: — Зело богатую добычу приносят этакие оборотни. Заметьте!

Купчиха скосила лучистые глаза навстречу батюшке:

— Говорят, страшно богатые все зыряне. Муж говорил… Не упади, милый! — опять одернула она мальца.

Охотник оторопело стоял посреди палубы, опираясь на свое длинное курковое ружье, как на посох, и не без самодовольства рассматривал пассажиров нижней палубы.

Вид у охотника был и в самом деле богатый. Через плечо перекинуты две волчьи шкуры, у бедра на гайтане болталась связка беличьих шкурок, прикрывая охотничьи снаряды — мерку и матку, а заплечный мешок старого, вытертого лаза туго набит ценной пушниной: о том свидетельствовала высунувшаяся наружу лапка черно-бурой лисицы.

Он добродушно посматривал вокруг и, казалось, мог позволить потрогать себя руками: «Ну что ж, коли сроду не видели охотника, я и сам первый раз вижу вас, этаких…»

Впрочем, стоял он недолго. Он очень устал. Выбрав подходящее место среди сундуков и узлов, охотник сбросил под ноги ничего не стоившие, линючие по весне, шкуры волков и уселся на них, кинув на колени ружье. Получив место, он сразу потерял всякий интерес к любопытной публике, облокотился обеими руками на колени и утомленно прижмурил веки. Однако задремать ему не пришлось.

— Чолэм!^[3] — прозвучало над головой, и он, шевельнув плечом, недовольно открыл глаза.

Нам ним стоял Амос Чудов, старый знакомый, козловский доверенный по пушным и хлебным делам.

— Чолэм… Здорово, Яков Егорыч… Где пропадал? Давно не видели тебя. Али лесовать ходил да припозднился?

У Амоса узенькие, умные глаза-щелки, редкая, белесая, почти незаметная бородка на морщинистом, скопцеватом лице, а сам он точно подсушенный кедровый кряж — силен и осанист. Он вдвое старше Якова, а разговор заводит как с равным: Яшка Опарин — сполошный парень, безотцовщина. Не к чему перед ним гордость выказывать, недостоин. Обижать тоже опасно: в ярости лошадиную подкову руками согнет. Да и удачей его не обносит Николай-чудотворец. Кроме всего прочего, сестра у него Агаша шестнадцати лет… Вдовцу Чудову и до этого дело есть. Дьявол его знает, как еще все обернется. Стало быть, можно и с почтением разговаривать с Яшкой, не глядя, что должок порядочный за ним с прошлого лета.

— Лесовал, значитца? Все под один замах — с покрова и до вознесения?

— На Векшу ходил, — невесело отвечал Яков. — Подбился совсем, обутки развалились, мука кончился, — не совсем чисто говорил он по-русски. — По дороге кач жрал, пихту глодал. Теперь — дома, не беда…

— Ладно ли дело-то? — поинтересовался Амос, ткнув коротким рыжеволосым пальцем в тугой лаз.

— Плохо. Собака в лесу околела.

Чудову показалось, что парень всхлипнул. Да, это большая беда, коли охотник лишился собаки. Как одному-то?

Амос для приличия помолчал, потом все же не осилил искушения перед тугим заплечьем бродячего охотника:

— Беда, беда… Однако купишь новую, не пропадать же. Лесованье-то вышло удачным?

— Малость попало. Соболя не видал, а кунички, норки есть, — охотно заговорил парень. Пробыв целую зиму в лесу, он, как видно, соскучился все же по людям. — Черная лисица водила, неделю шел… Волки лося огарновали, взял обоих.

— А как же лось?

— Далеко больно встретился, все одно бросить пришлось бы. Притом иной раз и зверя не грех оставить…