Иван-чай. Год первого спутника
Шрифт:
— Чифир этот… сроду не буду пить. И тебе не советую! — сказал он на прощание. — Мыслимое дело, всю пачку ухать на четыре стакана!
Костя хлопнул его по плечу, подтолкнул к двери. В темном тамбуре оправдался:
— Память он отшибает здорово, тем и хорош. Тебе-то, конечно, рано к нему привыкать. Ну, бывай!
Ночная свежесть хлынула со всех сторон, полилась за ворот, в рукава, умыла разомлевшее лицо, и Павел с наслаждением вдохнул этой целебной, настоянной на хвое свежести. Зыбкие звезды в вышине, туманные фонари поселка отрезвили его.
Хорошо, что всю
13
Дожди перемежались мокрым снегом. Майка Подосенова с утра обмела веником доску показателей и, не снимая новеньких пушистых варежек, принялась вписывать мелком проценты сдельщиков.
Майка мерзла в осеннем пальтишке, под которым совсем не по сезону похрустывала новая нейлоновая блузка. Варежки мешали держать мелок, но писать все-таки приходилось: Майка знала, что обеспечивает гласность соревнования. Соревнование шло нормально: в сравнении с прошлой неделей, несмотря на новые нормы, проценты кое у кого даже выросли.
За спиной появился Эрзя Ворожейкин. Глянул на доску и вдруг начал дико ругаться, поминая какую-то «тригаду». На беду, вышел из гаража бригадир Ткач, и начался форменный скандал. Такие пошли слова, что Майка зажала варежками уши.
— Что же вы делаете, гады! — орал Ворожейкин. — Что же вы накручиваете, ворюги?! Опять нам отдуваться? До скончания века прикрывать эту музыку?!
Ткач бормотнул что-то неуступчиво, но из проходной появился нормировщик, и бригадир предпочел почему-то удалиться.
Терновой заглянул через плечо Майки в сводку.
— У кого самая высокая выработка?
— Как всегда… у товарища Тараника, — с достоинством сообщила Майя. — У него даже по новым нормам сто семьдесят процентов!
К удивлению Майи, нормировщик тоже начал ругаться и торопливо побежал в контору.
Уже две недели Павел усердно нормировал рабочие листы по новым расценкам, аккуратно занося результаты в сличительную ведомость. Колонки цифр увеличивались, картина прояснялась, и сами собой являлись выводы.
В общем ничего не изменилось. Новые нормы (более прогрессивные!) Тараник не то что перевыполнял, он их щелкал как орехи. Если не считать, что в тракторах почему-то увеличился износ, выросли дефекты скрытого характера. Одних заломанных болтов тридцать пять штук на каждый мотор.
Что они с Кузьмичом — белены объелись?
Павел схватил наряд и ринулся в гараж.
Трактор № 152, о котором шла речь, еще стоял на яме. Тараник с подсобником регулировали натяжение гусеницы, орудуя огромным ключом с трубной наставкой.
Павел оценил медвежью ухватку Тараника, сказал с издевкой:
— Пружину не порвите! Больно тянете на недозволенные обороты!
Тараник оглянулся с недоумением, поправил ушанку и понятливо кивнул: ясно, мол! Старых слесарей не разыграешь!
А Павел подозвал Ткача, сунул ему наряд:
— Покажи-ка, где вы тут тридцать заломанных болтов нашли?
В сумраке за трактором засмеялись.
— Ты же сам по стажу
механик. Смотри: тебе виднее! — сказал Ткач и звякнул крышкой капота. Услужливо посветил переносной лампой. — Вот они, смотри!Строй болтовых головок с завидной точностью впечатался в чугунное тело блока. Шестигранники маслянисто поблескивали, будто подмигивали: попробуй установи теперь, какой из болтов сел в исправное отверстие, а какой ждал высверловки? Проконтролируй!
Головки болтов скрывали правду, но Тараник все же почуял неладное. Бросил ключ, заглядывая через плечо Павла в наряд:
— Чего, че-е-го он спрашивает?
— Болты считать хочет, — насмешливо пояснил Ткач.
— Болты — они железные, — сказал Павел. — Болты не краснеют. Чего их считать. А вы-то? У вас совесть есть?
Ткач кашлянул, убрал переноску.
— До тебя старый хрыч сюда сроду не совался, потому что понимал: бесполезно! Знал свои обязанности старик, не превышал власти, а ты по молодости суешься за допустимую черту. Говорено было!
— Гляди, парень! — многообещающе добавил Тараник сквозь зубы. — Не сработаешься с нами — и начальство тебя не спасет. Вылетишь как пробка! Останешься один, как бывший путешественник Робирзон на необитаемом острове!
— Сам ты Робирзон, — без улыбки процедил Павел. — И лететь мне некуда: везде за себя отвечу без высверловок, понял? Хоть в гараже, хоть на трассе, в Комарином болоте, ре-кор-дист!
— Ты с рабочим классом не дури! — уже с явной угрозой выдохнул Тараник, тесня Павла своей рослой тушей. — Смотри!
— Шкурник ты, а не рабочий класс! Отойди-ка! А то как перепрессую челюсть, что и по чертежам не соберешь! — Голос у Павла дрогнул, перешел на внятный шепот.
Догадливый Ткач вдруг выхватил из кармана пачку «Беломора», торопливо протянул Павлу.
— Пошли покурим, Павел Петрович. Разговорец-то никакими допусками не предусмотрен. Ты административная личность, не забудь. И спорить особо не о чем: ежели хочешь, все скрытые работы загодя будем актировать при твоем непосредственном участии. А?
Ого, Ткач и за двоих умеет подумать, когда нужно! Чует кошка, чье мясо съела. Чует, пожалуй, что и Терновой — это не старик Резников. Этот и сам в руках железо держал.
Павел не глянул на папиросы.
— На собрании ты вон передовиком себя поставил, — с ненавистью сказал он. — А у самого заместо души карман да пол-литра! Какие тут акты помогут?
— Да ты закуривай.
Павел выдернул папиросу из ровного ряда подогнанных гильз, молча пошел в курилку. Около песочного ящика, в уединении, Ткач неожиданно преобразился.
— Этак вы, дорогой товарищ, и в самом деле в один момент шею сломите! — сказал он, небрежно взмахнув горящей спичкой перед глазами Павла. — Куда это годится? Что за тон в разговоре с трудящими?
— Опять за свое?
— Постой-погоди, милый друг! Я, может, собираюсь на тебя жаловаться, а ты бежишь! Мне знать надо: ты с нами официально говорил, как должностное лицо, или просто как посторонний Робирзон?
Павел затягивался сыроватой папироской, ждал, пока Ткач выпустит его рукав.