Иван Дорога

Если юность – праздник глупой воли и наука переводить сложную окружающую действительность в порядок угловатый простой и тесный, то я стал ее самым рьяным и непосредственным адептом. Точнее не я один, весь мой возраст, за исключением некоторых отщепенцев, сбивался в компании, правда только за тем чтобы ничего приличного не предпринимать, ведь у нас было свое приличие.

Это теперь, мне видно из чего смешивался тот бульон, в котором мы так напряженно бултыхались, а тогда перед глазами стояла только вибрирующая пустота пубертатного периода из которой как из проектора по глазам били несвязанные между собой пестрые кадры. Улица требовала знаний азов общей полублатной романтики, и мы ее усваивали. Нашпигованные новыми боевиками, рекламой и беспредельно свободной музыкой мозги, все крепче усиливали градус этого самого «хочу!». Все это вело нас в самый центр молодежной жизни – на дискотеку выходного дня.

Говоря обо мне нельзя не упомянуть о моей компании, ибо «скажи мне кто твой друг и я скажу, кто ты!». Хотя лично меня эта пословица ввергала в сомнение и откликалась невольным вопросом: «А ты сам, кто такой, чтобы я не с того ни сего вдруг начал тебе рассказывать, кто мой друг? А после еще и выслушивал, кто после этого я сам!».

До сих пор не понимаю, что держало нас вместе, потому как настолько разные характеры нужно было еще поискать. Например, чего стоили два Дмитрия, точнее одного мы всегда звали Димой, а другого Димон, и никто из нас и подумать не мог обратится к ним иначе. В их конкретном отношении для нас это были совершенно разные имена, а уж люди… Димон – резковатый чуть нервный тощий блондин среднего роста, всегда с колким словом наготове и быстрой сообразительностью. Насколько помню, у него раньше нас всех появилась девушка. В то время как Дима – большой высокий и дико нудный, с самого малолетства стриженный почти на лысо, но с дурацкой полосой волос над лбом, изображающей челку. Если он чуть обрастал это было почти незаметно, но, когда обновлял прическу и приходил на очередные наши сборы, сразу звучал контрольный вопрос: «Брат стриг?», и не дожидаясь его невнятного ответа все начинали хохотать. А вообще Дима не отличался глупостью и, если бы не его слабая инициативность, в интеллектуальном смысле он вполне мог бы заткнуть нас всех за пояс. Кроме того, его родители освоили частное предпринимательство и не бедствовали. С некоторых пор они, занимались мелкой розничной торговлей на местном рынке, так что и в материальном смысле Дима имел приличную фору, но от чего-то ей не пользовался. Еще компанию наполняли Леха и Саня, эти вообще очень сильно походили друг на друга. По этому поводу даже ходил слух, будто папаша у них один, при том что они не знали своих отцов и воспитывались матерями (кстати подругами). Что еще особенного о них сказать – я очень редко их видел порознь. Вместе уходили, вместе приходили, жили по соседству и дружили можно сказать с пеленок. Не знаю отмечал ли кто-нибудь кроме меня нечто подобное, но они всегда были одеты лучше, чем все остальные, опрятнее и может быть с большим вкусом. И вообще тогда глядя даже на незнакомых мне сверстников, по одежде я легко определял, кто воспитывается в полной семье, а у кого только мать (это практически всегда подтверждалось). Но как бы то ни было и Саня и Леха и развивались нормально, и компанию всегда поддерживали, и постоять за себя могли.

Что касается моего семейного положения, для начала нужно отметить такую как мне кажется важную вещь – я у родителей не только единственный, но и поздний ребенок. Отцу исполнилось сорок два, а матери тридцать восемь, когда я родился, а в остальном, мне думается я ничем особенным от сверстников не отличался. Внешность тоже обыкновенная: рост чуть выше среднего, глаза голубые, волосы русые, в общем со всех сторон русский. Если обратиться к особенностям характера, то я скорее считал себя неким наблюдателем, и не особенно любил впутываться в гущу событий и может от того каждый раз оказывался именно в ней? Кроме того, события, происходящие вокруг казались мне не особенно насыщенными и любовь к их приукрашиванию с малых лет нашла во мне свое место – проще говоря – любил я приврать, но без фанатизма и только по мелочи. Иногда в пылу разговора мог скатиться к глупости в суждениях, но только со сверстниками и никогда в компании старшего возраста, от этого имел репутацию довольно воспитанного. Это конечно заслуга родителей – они у меня представители сельской интеллигенции, к тому же бывшие городские. Отец инженер-технолог в совхозе, мать заведующая учебной частью в школе. Нужно сказать с родителями мне повезло. И дело конечно не только в их воспитанности или образованности, хотя и этого умолять не стоит. Но их союз, как мне кажется, создавал нечто такое чего не было допустим в семьях моих друзей, как бы высокомерно это не звучало.

Моя мать имела репутацию довольно строгой, что в том числе подчеркивал ее внешний облик. Ее фигура была худой, лицо и походка выражали сдержанность, она носила строгие платья темных тонов и единственное что можно отнести к намеку на легкомысленность – это ее волнистые пышные волосы, даже при условии, что чаще она собирала их в хвост. Ее манера говорить отчетливо и ясно действовала на окружающих магически, ведь даже взрослые цельные личности при общении с ней машинально выпрямляли спины и приобретали некую проявленность, без размытых черт в собственном образе. Но когда она пересекала порог нашего дома, то всё что казалось неприступным напуском моментально отзывалось неким бережно сохраненным теплом.

Отец, среди односельчан считался дельным советчиком и носил репутацию твердого и вдумчивого специалиста. Но оказавшись дома становился не то что бы мягким, скорее адекватно смотрящим на каждый возникший вопрос, рассматривая его отдельно от уже сложившегося мнения. Проще говоря не отмахивался.

И теперь мне кажется именно это материнское тепло, что она не тратила понапрасну на всю остальную жизнь и отцовская готовность участия и давали то чувство размаха. Нет – свободы, так или иначе такого ощущения мира, всматриваясь в которое, ему не было видно края. И может от того, по мере взросления в моем характере оставалось мало места для навязчивости или еще недавней обиды на всё и вся, замещая их стремлением к самостоятельности. И может быть именно это послужило возможностью начать рассматривать моих родителей не только как нечто целое, но и как полноценные отдельные личности.

В нашем доме не было ощущения некого тесного мирка. Например, никто не хотел смотреть телепередачи Чумака и Кашпировского с целью зарядки воды. Никто не переживал выиграет ли «Автомобиль!» очередной участник «Поля Чудес», кажется не забывая о том, что согласно сказки Алексея Толстого оно располагается в «Стране дураков». Единственное что смотрели родители с интересом, но без азарта это «Что? Где? Когда?» (ну и само собой фильмы: советские, итальянские и самые любимые французские). При этом моё желание не отставать от времени и посмотреть какой-нибудь фантастический или военный боевичок, насколько я помню никогда пресечь не старались и может быть от того я не особенно к этому стремился.

Домашний порядок не рассматривался мной как бремя, он мне даже нравился. Это отношение к жизни давало некую высоту взгляда. И даже обыкновенно деревенские занятия: уход за огородом и курами, растопка печи и сбор яблок, малины и облепихи, воспринимались мной как простая смена деятельности или даже экзотика, при том что я не знал сравнений – ведь я родился здесь. Но если взять отношение к тем же занятиям моих друзей – для них это было не иначе как трудовой повинностью.

Мировоззрения родителей складывались в некий купол внутри которого царили иные метафизические процессы. Зато стоило мне выйти за порог дома как стены сдвигались, и сила лично моего импульса, представленная, как правило в виде разрушительной и лишенной четкого вектора волны, позволяла действовать только в рамках тесного коридора хулиганских позывов. Кто бы знал, как мне нравился этот контраст!

В такие моменты я чувствовал себя как какой-нибудь греческий божок принявший вид не человека но гопника и втихаря сошедший с «Олимпа» за тем чтобы пуститься во все тяжкие. Насытиться общением с друзьями, девушками и ощутить энергию толпы.

В моем поселке, как районном центе и самом крупном населенном пункте на несколько сотен километров в округе, прикосновение цивилизации на фоне прочего ощущалось особенно. Люди с близлежащих деревень и сел ехали сюда практически с тем же расчетом с коим едут в город: за более дешевым товаром (как правило одеждой), или учебой. Хотя кроме среднеобразовательной школы здесь имелась только профессиональное училище, но тем ни менее. Кроме того, из признаков цивилизованного общества, помимо обязательных административных и муниципальных точек: поликлиники, налоговой инспекция, сельского совета, милиции, суда, военкомата уже упомянутых учебных заведений, нашлось место и культуре.

Местная администрация, уж не знаю по какому случаю, может в приступе неслыханной щедрости или необъяснимой душевной боли по падению культурного облика селян, построила здесь неоправданно большой дом культуры. Может от того что прежний маленький клуб сгорел в конце восьмидесятых (по рассказам во время проката фильма «Кинг Конг – жив») и «культуре», нужно было где-то себя культивировать и нести в массы? А массы как известно не готовы окультуриваться под открытым небом (разве что на Масленицу). Хотя и новый клуб в смысле культурной нагрузки не соответствовал масштабам застройки (она была неоправданно большой). Здесь располагалось: несколько детских кружков (занявших пять кабинетов из двадцати), большой спортивный зал, где время от времени играли в волейбол и концертную площадку на триста мест. На ее сцене, время от времени выступала местная самодеятельная фольклорная группа, под названием «Ручеек». Она состояла из десятка незамужних женщин постбальзаковского возраста в красных в вышивке сарафанах и одного «закодированного» гармониста в косоворотке: бойкого, но с грустью в глазах. Да, местные власти в смысле знаний вкусов молодежи, а вместе с тем ее заинтересованности в культурном досуге, отстали, наверное, лет на тридцать, вернее остались в том времени. А то что действительно привлекало молодёжь так это редкие прокаты уже порядком устаревших фильмов и та самая дискотека, но только в контексте противоположения «культурному воспитанию», в традиционном его понимании.

В общей последовательности событий, бегущих теперь перед глазами, память словно сдвинула в сторону все прочие походы на танцы и подробно выделило только один. Что тут можно поделать – сейчас я не волен этим управлять – теперь я только зритель, и просто смотрю фильм, с плохим названием «Моя жизнь».

Глава 2. На дискотеку

Стоял конец мая, днем уже хорошо пригревало солнце, но вечерами сильно холодало. Мне тогда только-только исполнилось шестнадцать, как в общем-то всем из нашей компании, за исключением Димы, он был осенний (нудный осенний Дима). Мы собрались как обычно около маленького магазинчика на перекрестке. Пока стояли втроем, я и два Дмитрия. Димон пришел уже слегка поддатым, говорил, что по дороге встретил соседа, а тот плелся от товарища у которого родилась дочь, он и предложил выпить за здоровье новорожденной, и как никогда вовремя. Димон не успел поздороваться как моментально, по привычке начал глумиться над прической Димы. Она и вправду сегодня была какой-то особенно дурацкой. Я конечно тоже хохотал, но больше по инерции потому как голова была занята Надей. Да, тогда как раз черт меня дернул влюбиться в недавно переехавшую из города Надю. От этого я не особенно был готов шутить и вообще, как всякий влюбленный перестал понимать более или менее длинные логические цепочки и в волевом смысле держался только на памяти о том, как действовал прежде. Проще говоря отупел, обмяк, но довольно успешно скрывал это, время от времени подначивая Диму, чтобы отвести от себя оценивающие взгляды друзей. И в этом смысле его слегка дебильная прическа и хмурый виноватый вид можно было считать подарком судьбы.

Леха с Саней подошли как раз в момент, когда Дима психанул и разорался на всю улицу визгливым неумелым матом. Громко и рассеянно пообещав, что не намерен больше иметь с нами дела Дима умолк, а когда Саня предложил скинуться на портвейн, тут же внес свою лепту в общий котел. Леха назвал его – «человеком слова» и мы пошли в центр, так словно не было никакой ругани. У нас практически всегда происходило так: ссора почти до драки, а спустя какие-то несколько минут смех или вообще ничего, как теперь.