Иван Грозный
Шрифт:
Тем временем Сигизмунд-Август, видя, что Ливония слаба как никогда, решает завладеть ею. Жители Ревеля отдали себя на милость королю Швеции Эрику XIV, наследнику Густава Вазы. Договором от 21 ноября 1561 года, подписанным великим магистром ордена Кетлером и королем Польши, Ливония отошла к последней, став вассальным государством Сигизмунда-Августа. Поэтому Сигизмунд спешит заключить со Швецией матримониальный союз: его сестра Катерина отдана в жены наследнику шведского престола.
Это заставляет Ивана поторопиться с началом военных действий. Его лучшие военачальники преданы смерти или находятся в ссылке, он заменяет их восточными князьями. Во главе войска ставит князя Владимира Андреевича и Андрея Курбского, которых пока пощадил. Прекрасная армия численностью в двести восемьдесят тысяч человек, часть которой составляют черкесы и татары, обрушивается на Литву. Среди этого разнородного войска, которое, несмотря на хоругви, напоминает скорее дикую орду, верхом на коне – Иван. Впереди по приказу царя несут пустой гроб, предназначенный для Сигизмунда-Августа. Его родственник Радзивилл выступает навстречу русским с сорока тысячами солдат, мобилизованных в Минске, и двадцатью пушками. Неравенство в живой силе столь велико, что после первых же столкновений литовцы обращаются в бегство. Пятнадцатого февраля 1563
Сигизмунд-Август никак не отвечает на эти предложения, и русская армия продолжает грабить страну, угрожая уже Вильне. Тогда Сигизмунд направляет гонца к крымскому хану Девлет-Гирею с советом воспользоваться ситуацией и попытаться овладеть оставшейся без защитников Москвой. Хана забавляет предложение, сделанное королем-христианином правителю-мусульманину, но по здравом размышлении он решает не прислушиваться к нему. К радости Сигизмунда-Августа, измученный походом Иван не собирается продолжать свое успешное наступление и возвращается в Москву, оставив в завоеванных городах свои гарнизоны. На обратном пути его встречает радостная весть – царица родила сына Василия.
В столице, перед церковью Святых Великомучеников Бориса и Глеба, его ждут священнослужители с крестом и хоругвями, народ славит его, но ему кажется, что все это неискренне и совсем не похоже на прием, оказанный десять лет назад после взятия Казани.
Во время торжеств он посылает письмо матери князя Владимира Андреевича княгине Ефросинье, чтобы поздравить ее с военными успехами сына в Литве. Затем настроение его меняется – он велит ей постричься в монахини, ссылает в Белозерский монастырь, где ее утопят в озере: не хотела ли она когда-то смены династии? Никто не смеет протестовать – все говорят о естественной смерти. Год 1563-й принес еще несколько смертей. В начале мая в возрасте нескольких недель умирает последний царский сын Василий. Затем – младший брат государя Юрий. Эта простая душа никогда не мешала Ивану. Он был искренним другом Анастасии, его жена Иулиания, тихая и набожная, чертами характера и убеждениями напоминает покойную царицу. Иван устраивает брату грандиозные похороны, Иулиания уходит в монастырь. Некоторое время спустя царь решает, что она живет слишком уединенно и недостаточно признательна ему за все благодеяния. В приступе ярости он убивает ее. Следующей жертвой становится князь Владимир Андреевич. Несмотря на его блестящую военную службу, царь не может забыть событий 1553 года, когда, лежа при смерти, слушал, как бояре обсуждали вопрос престолонаследия. После долгой передышки в нем снова закипает гнев, он обвиняет князя в обмане, ссылает в его владения в Старице, окружает шпионами. Донесения, которые царь получает от них, должны были бы его успокоить. Но ему хочется наблюдать лично за состоянием души изгнанника – время от времени он навещает его. И проявляет странную непоследовательность, вновь демонстрируя нежную привязанность к тому, кого без сожалений отправил в ссылку.
В конце года государь опечален еще одной кончиной – почтенного и славного митрополита Макария. Слишком старый для того, чтобы противостоять царю или хотя бы упрекнуть его за страшное и жестокое поведение, он давно довольствовался тем, что молился о будущем России. Быть может, думал, находясь подле Ивана, что над этим человеком властвует какая-то сверхъестественная сила? И не приходила ли ему порой мысль, что этот помазанник Божий в действительности посланник дьявола? Макарий без конца повторял дрожащим голосом: «Я знаю лишь дела Церкви! Не говорите мне ничего о делах государственных!» После его смерти Иван ощутил страшную пустоту – порвалась последняя нить, которая связывала его с прошлым. Не осталось никого, кто помнил бы его детство.
Все епископы съехались в Москву, чтобы избрать нового пастыря Церкви. Им стал Афанасий – иеромонах Чудова монастыря, царский духовник. По окончании торжественного богослужения с него сняли облачение священника, возложили ему на грудь золотую вратную икону, надели мантию и белый клобук. Афанасия поздравил царь. Тот его благословил и помолился о том, чтобы Всевышний даровал государю здоровье и победу. В своей речи он не осмелился говорить о добродетели.
Иван благодарен ему за это – он больше не в состоянии выносить, что священник постоянно вносит разлад в его душу. Его новая жена Мария, суровая и жестокая, одобряет все его выходки. Поговаривают, что она не только чувственная, порочная, лживая, злая, но и вообще ведьма. Святая вода так и не смогла омыть ее душу. Иван не любит ее, все еще думает об Анастасии, и эти мысли еще больше разжигают его ярость. Уже некоторое время он не расстается с деревянной палкой с металлическим острием, поглаживает ее рукоять кончиками пальцев, внимательно глядя на собеседника. Когда вспыхивает гневом, бьет ею. Часто довольствуется тем, что ранил, и с удовольствием наблюдает, как течет кровь. Иногда убивает, приходя в такое неистовство, что на губах появляется пена. После каждого преступления бежит исповедоваться. Часто кается публично перед боярами, называет себя «смрадным псом», «проклятым», «убийцею». Но слова раскаяния, слетающие с его уст, звучат страшнее любой угрозы. Близкие знают, что это своего рода процедура моральной гигиены, после которой последует продолжение прежнего. Он похож на неумеренных едоков, которые после обильной трапезы суют себе два пальца в рот, чтобы очистить желудок и вернуться за стол с прежним аппетитом. Чем сильнее Иван самоуничижает себя, тем сильнее предается потом насилию и разгулу. Горе тому, кто был при нем в минуты раскаяния, Иван становится «Грозным».
Глава 9
Дело Курбского
Безумие, овладевшее царем, заставляет некоторых бояр, опасающихся
за собственную жизнь, думать о бегстве за границу. Набожный князь Дмитрий Вишневецкий не счел нужным подчиняться капризам тирана и укрылся в Польше. Сигизмунд-Август добросердечно принимает его, но требует служить в литовской армии и выступать против бывших своих товарищей по оружию. Человек чести, Вишневецкий отказывается. Волею обстоятельств он попадает к турецкому султану, который велит умертвить его. Менее щепетильные ищут в бегстве не только спасения, но и выгоды: они предают Ивана и переходят на службу к Сигизмунду. Самый знаменитый среди них – Андрей Курбский. Потомок Владимира Мономаха, князь Смоленский и Ярославский, он отличился в разных сражениях – в Туле, Казани, башкирских степях, в Ливонии.Но в 1562 году, после неудачного маневра, его сорокатысячная армия была разбита недалеко от Витебска, под Невелем, поляками, которых было всего пятнадцать тысяч. Это позорное поражение вызвало упреки Ивана. Впавший в немилость Курбский убеждает себя в том, что ему угрожает смерть. Но он готов умереть в бою, а никак не быть казненным. Поцеловав жену и девятилетнего сына, ночью покидает дом, выезжает, никем не замеченный, из Дерпта и скачет до Вольмара, города, принадлежащего полякам. Сигизмунд-Август принимает его с распростертыми объятиями, дарит ему деревни, земли, деньги. Курбский без колебаний соглашается командовать польскими войсками, которые сражаются против русских. Такой переход из одного лагеря в другой не редкость в то время, так как патриотизм еще не обладает для народов священной силой. Но предательство Курбского потрясает Ивана. Беглец же, почувствовав себя в безопасности, пишет царю, пытаясь оправдать свой поступок. Он отправляет письмо со своим конюхом Шибановым. Когда тот предстает перед царем, Иван пригвождает его ногу к полу своей страшной палкой. Навалившись на нее обеими руками, он внимательно смотрит в лицо слуге, кровь которого течет по полу, но тот, сжав зубы, не дает вырваться ни единой жалобе, ни стону. Секретарь дрожащим голосом читает письмо:
«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному – ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай!..Почто различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к царю и Отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии представители Отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни германские в честь твоего имени? И что же ты воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия вышнего для царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости; еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святыя Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее, и не ведаю греха моего перед тобою. Я водил полки твои и никогда не обращал хребта их к неприятелю; слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого Отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся; Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Федора Ярославского... Мы расстались с тобою навеки; не увидишь лица моего до дни Суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых; убитые тобою живы для Всевышнего; они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божию помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях».
С каменным лицом выслушав чтение, Иван велит увести посыльного и пытать его, чтобы получить нужные сведения. Но и тут Шибанов не называет ни одного имени. Царь восхищен такой твердостью, но все же велит предать смерти его, а также нескольких слуг Курбского, заподозренных в том, что помогли осуществить побег. Мать, жена и сын беглеца брошены в темницу, где через несколько лет погибнут. [10]
Долго сдерживаемая ярость Ивана выплескивается в ответном послании бывшему его воеводе. Любитель ожесточенных дискуссий, он в своей обвинительной речи смешивает все: оскорбления, насмешки, обвинения, клятвы и неверные цитаты из Библии. Его ненависть и его ученость, набожность и жестокость широким потоком слов разливаются по бумаге. Под его пером возникают Моисей, Исайя, Иоанн Креститель. Письмо его, как и письмо Курбского, не адресовано одному оппоненту – это оправдательный документ, о котором должны знать многие. Так, через границы, начинается литературная дуэль царя-самодержца и изменника-князя.
10
Курбский доживет до 1583 года, оставив в Польше о себе память как о человеке жестоком, грубом и неблагодарном.
«Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? – пишет Иван. – Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?...Устыдися раба своего, Шибанова; он сохранил благочестие перед царем и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих; ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных!»
Затем, чтобы изобличить бесчестье Курбского, напоминает ему, что не всегда воевода оказывался достойным своей славы: когда хан разбит был под Тулой, князь праздновал победу, вместо того чтобы преследовать отступающее войско; когда у стен Казани буря разметала корабли и вода поглотила оружие и припасы, он, «как трус», думал лишь о бегстве; когда русские взяли Астрахань, не было его в их рядах; когда речь зашла о взятии Пскова – сослался больным. «Если бы не ваша строптивость (Адашева и Курбского), то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения».