Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

Января девятнадцатого великий князь повелел созвать всех именитых представителей Новгорода, гражданских и духовных, в Грановитой палате владычных хором, где архиепископ новгородский творил суд свой, принимал послов иностранных и председательствовал на заседаниях Господы новгородской.

Поднимаясь сюда, на второй ярус, по каменной лестнице, Иван Васильевич снова увидел знакомый уже ему поясной образ Христа-Спасителя с Евангелием в руках, открытым на словах: «Суд судите им же судом судите, судиться и вам…»

Отсюда вошел он в огромный покой Грановитой палаты, посредине которой столб поддерживает опущенные на него четыре отдельных свода, блистающих яркими красками и узорами из треугольных разноцветных кирпичиков.

Народ уже заполнял всю палату, а у архиепископского престола выстроилась полукругом великокняжеская стража. Воины из государевой тысячи стояли у входных дверей, и двойные ряды их тянулись отсюда до самого престола, образуя широкий проход.

Государь, войдя в сопровождении своих воевод, дьяков и обоих своих наместников новгородских, быстро прошел к престолу и сел. Воеводы и дьяки стали вокруг него. В палате все затихло и замерло.

Иван Васильевич сделал знак рукой. У входных дверей произошло легкое движение, и оттуда к подножию престола подвели, поддерживая под руки, ослабевшего архиепископа Феофила. Он был бледен, голова его время от времени вздрагивала.

Государь устремил на него острый, пронизывающий взгляд. Голова у Феофила стала вздрагивать чаще.

— Святитель, — резко начал Иван Васильевич, — но не отец и не богомолец наш, а богомолец латыньского короля Казимира. Не иерарх ты в церкви православной, а слуга еретической церкви рымской. Предал ты, как Иуда Христа, и церковь нашу святую и Русь православную, и так же, как Иуда, за сребреники, из корысти и жадности своей.

Государь смолк и глубоко вздохнул от волнения, потом опять заговорил:

— Тут, в палате сей, при входе в которую образ Христов написан со святым Евангелием в руках, открытом на словесах Божиих о суде праведном, ты судил; ныне же яз тобя тут судить буду.

Он сделал знак дьяку Далматову, и тот выступил, держа в руках договоры и грамоты, которыми пересылались Казимир и Феофил.

— Ведаешь ли сии грамоты за твоей печатью и Казимировой? — спросил великий князь, когда Далматов развернул списки и показал печать.

— Ведаю, — тихо ответил владыка.

— Предлагал ты в них Казимиру вместо меня государем быть в Новомгороде, а людей всех новгородских земель в унию привести и от греческой веры старой истинной их отклонить?

— Грешен в сем, государь, — так же тихо произнес Феофил, — и пред Богом буду молить о прощении грехов своих, ибо чую, вборзе конец живота моего наступает и время ответ мне пред Господом держать…

Владыка ослабел совсем и бессильно опустился на скамью.

— Люди православные, люди русские, — громко заговорил Иван Васильевич, — ныне все вы видели своими очами, слышали своими ушами измену великую, какой у нас на Руси от века не было.

Обратясь к Василию Ивановичу Китаю, государь сказал:

— Днесь, когда измена и крамола установлены, когда архиепископ новгородский и псковский Феофил заедин стал со всеми ворогами Руси и церкви нашей, яз повелеваю тобе взять его за крепкие приставы и доржать до нового приказа моего. Все же именье его, казну и вотчины взять за государство московское, дабы тем пресечь всякую помощь ворогам иноземным…

Еще вскоре после прибытия Ивана Васильевича к Новгороду, ближе к концу декабря, приезжали к великому князю пять псковских посадников и бояр от всех концов Пскова с наместником государевым князем Василием Шуйским, принеся в дар шестьдесят рублей серебряных новгородских старых.

Иван Васильевич принял псковичей благосклонно и обещал помощь, если немцы нападут на их землю.

— Токмо вы сами не спите, — добавил великий князь, — ведомо мне, немцы идти на Русь хотят…

Псковичи отъехали и вернулись домой к двадцать пятому, к самому Рождеству, праздники праздновать. Пока же псковичи веселились, немцы тридцатого числа напали на Вышгород и, застав его жителей врасплох, многих побили, многих увели в полон, а город зажгли.

Слухи об этом дошли до Ивана Васильевича в конце второй недели января, а числа двадцатого того же месяца он распорядился собрать сто человек второстепенных заговорщиков из купцов и детей боярских и к двадцать четвертому января со всеми их семействами и людьми служилыми выслать навсегда из Новгорода в московскую землю и расселить по разным городам.

В это же время приказал государь отправить под усиленной стражей и владыку Феофила на Москву в сопровождении приставов и заточить в Чудовом монастыре.

Дней через семь после отправки в Москву Феофила, примчался к Ивану Васильевичу гонец из Пскова, довел до государя об осаде Вышгорода немцами и добавил, что к концу января было еще нападение на Гдов, который взять немцы не смогли, но выжгли вокруг него все волости и посады.

— Бьет челом тобе, государь, твоя вотчина Псков, молит у тобя против немцев проклятых помощи твоей…

Иван Васильевич понимал, что это только вылазки немцев, которые разведывают, где находятся русские силы, и что немцы хотят поддержать дух осажденных новгородцев.

— Кулаками после драки машут, — усмехнувшись, сказал воеводам своим Иван Васильевич на созванном по этому случаю совете. — Нетути уж Новагорода! Из сего учитесь, воеводы, как всегда все ведать надобно. Немцы же, не зная брода, лезут в воду. Татары в сих делах умней их. У татар яртаульные хороши и лазутчиков много.

После долгих обсуждений великий князь повелел князю Андрею Никитичу Ногтю-Оболенскому на другой день спешно выступать к Пскову с большими силами.

Князь Андрей Никитич, прискакав со своими конными полками к Пскову, пробыл там только ночь. Утром же вместе с псковичами выступил к Дерпту, который вдвое ближе ко Пскову, чем Новгород Великий. Немцев застали врасплох, много разграбили и сожгли немецких и чудских сел и городков, захватили огромный полон чуди — мужчин, женщин и детей. Немцы были так напутаны быстрыми действиями русских полков, что нигде не успели оказать никакого сопротивления. Русские же как быстро пришли, так же быстро и ушли, уводя и увозя за собой в Псков небывалую добычу.

В этот же день в Новгород прибыл из Москвы к великому князю боярский сын Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов с дурными вестями от молодого князя.

Иван Васильевич взволновался, побледнел, когда Саввушка сообщил о прибытии Трофима Гаврилыча.

— Зови, — молвил он, — да никого потом не допущай, опричь ратных вестников.

Оставшись один, он перекрестился на образа и воскликнул:

— Братья?

— Да, государь, — ответил Трофим Гаврилыч, кланяясь великому князю.

Наступило тяжелое молчание. Государь, пройдя несколько раз вдоль покоя, сел на скамью и молвил: