Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Обернувшись, увидел он Марьюшку всю в слезах, нежно привлек ее к себе и ласково шепнул в самое ухо:

— Зато явился к нам новый гость на землю, наш Ванюшенька…

Марьюшка улыбнулась сквозь слезы и крепко поцеловала мужа.

— Надоть Ванюшеньку кашкой покормить, — спохватилась она и пошла поспешно в детский покой.

Иван проводил ее ласковой улыбкой и, печально вздохнув, пошел к отцу в его опочивальню.

Василий Васильевич все еще лежал в постели, но вид у него был лучше.

Лицо его не было уж таким безжизненным, но и румянец, горевший теперь пятнами на щеках отца, тоже не радовал. Это сильно встревожило Ивана. Мать сидела рядом с ним, и в больших темных глазах ее были печаль и тревога.

— Недужно мне что-то, сыночек, — сказал Василий Васильевич, пожимая ласково руки сына, — а все же хочу тобе поведати, как Новгород нас принимал…

— Не утруждай собя, государь, — возразил Иван, — при недуге своем.

Наиглавное-то все от вестников твоих мне ведомо. Отдохни пока, а вот приедет Юрий из Пскова, соберем мы думу втроем да призовем Басёнка, обоих дьяков и подьячего Федора Василича.

— Ин будь по-твоему, сынок, — согласился Василий Васильевич, — токмо одно тобе поведаю. Не гадал яз и не чаял, что грызня такая в Новомгороде у всех промеж собя, а наиболее против господы. Прав ты, Иване, во всем насчет трещины-то. Токмо еще там злоба есть: вся господа против Москвы и воровство нам готовит, — с поляками, папой и с татарами они заодно.

— Верно, — подтвердил Иван, — из Казани лазутчики наши, а из Дикого Поля — касимовы сказывают, что с Польшей и с Ордой еще боле у них гоньба вестников. Но и сие мы, по приезде Юрья, рассудим все вместе. Разведаем мы, какой и куда корень Новгород пущает, а как время придет, враз все их и вырвем. Ты вот лучше повестуй, что там злодеи наши деяли, как против тобя замышляли…

Василий Васильевич рассказал сыну о торжественной встрече, о пире в Престольной палате, о двоедушии новгородцев. Когда же поведал он, как нежданно зазвонил вечевой колокол, повалили слуги и холопы бояр из господы, а с ними наймиты всякие из пропоиц и грабителей, Иван угрюмо насупил брови и молвил сурово:

— Время придет, отымем у них мы игрушку сию.

Слушая отца дальше, Иван одобрил и все предосторожности Юрия и Басёнка, особенно же уменье дьяка Бородатого влиять на черных людей в пользу Москвы. Василий Васильевич рад был этому и воскликнул:

— Порадел для-ради нас Степан Тимофеич один не хуже воевод наших с полками их. Помни, Иване, сего дьяка: добре знает он новгородские дела, а наипаче все их злотворения и пакости против Москвы…

Рассказал потом он Ивану, что разболелся он там от сухотной болезни, как раньше не болел, и как архиепископ Иона помог ему. Вспомнив о владычном списке «Добропрохладного вертограда», Василий Васильевич велел Васюку достать книгу и показать Ивану.

— Сей список, — сказал он, — приказал содеяти для меня архиепископ Иона. Он же, как тобе ведомо, и против господы восстал, в безумии укорил их и злодеянии…

Василий Васильевич вдруг рассмеялся и добавил весело:

— Тобой еще, Иване, владыка-то господу пугал. «Иван, — говорил он, — токмо и глядит, как ястреб, на град наш». А тут еще вскочил с места старой посадчик Акинф Сидорыч и кричит: «Не трожьте князь Василья, а то гибель нам всем от Ивана-то, гибель!»

Видя, что развеселился Василий Васильевич, встала с улыбкой Марья Ярославна и молвила ласково сыну:

— Может, Иване, ты поужинаешь вместе с отцом? Пойду велю принести снеди какой, да токмо ведь тобе, Васенька, скоромное можно, а Иван-то постится. Пусть уж лучше к собе идет…

Услышав, что княгиня его вышла, Василий Васильевич отыскал ощупью руки сына и, снова ласково пожимая их, молвил с тихой грустной мольбой:

— Немного уж мне в жизни сей пребывати. О духовной моей речь у нас с тобой отдельно будет, а ныне молю тя, сыне мой, об одном токмо. Будешь князем великим, не обижай, Иване, братьев своих, а наипаче матери своей не огорчай. Нету на свете любови боле, чем у матери. От бабки твоей яз сие еще испытал, а на что бабка суровая была…

Голос Василия Васильевича задрожал и оборвался. Взволнованный Иван поцеловал руку отца.

— Буду завет твой хранить. Даже и неисправления братьям прощать буду, покуда от сего государству вреда нет. Передай о сем матуньке.

В то же лето, ближе к середине июня месяца, из монастырских келий, от приходских поповок, где живут местные служители церковные, от разных келейников и келейниц, что на миру ютятся, поползли опять тревожные слухи о конце мира, о страшном суде после гибели солнца.

Смятение не зримое, а только в душах людских, охватило весь град стольный. Богомолья начались во всех церквах московских многолюдные, говения и приобщения святых тайн, а иные во искупление грехов своих жертвы давали щедрые и милостыни великие.

Всюду смущение было, и был страх даже и среди высших отцов духовных, бояр и князей. Все дела остановились повсюду, торговля на рынках и та прекратилась, зато кабаки бойко торговали…

— Попьем перед смертушкой-то всласть! — кричали пьяницы. — Пей, не спеши на тот свет, там кабаков нет!

Тут же всякие женки разгульные возле них толкались, мужелюбицы, блудодеицы.

— Пей, денег не жалей, — кричали мужики, — да больше женок люби напоследок! Разом за все ответ доржать будем…

— В рай-то все едино не попадем! — кричали с хохотом другие. — В аду же всем быть! Пей, веселись, пока черти тобя не сцапают…

Так и шел изо дня в день круговорот благочестивых молений и гульбы кабацкой нечестивой, а то и другое на страхе держалось пред гибелью неминучей, но вдруг все смешалось в единую сумятицу всполошную.

Июня в тринадцатый день началось это. В шестом часу поднялась внезапно черной горой туча, зловещая темнотой своей. Начала, крутясь вся внутри, шириться и ввысь расти, страшно так клонясь то влево, то вправо.

Ужаснулись все люди, что на площадях и на улицах были, от явления невиданного и замерли сразу, когда этот столб, крутясь, в тишине тихой пошел прямо на Москву. Померк ясный день, и в тот же миг загудела, зашумела буря грозная. Бегут люди в страхе и отчаянии, кричат, не зная, куда деться во тьме кромешной. Кругом же вихри беспрестанно кружатся, глаза песком и пылью слепят…

Только недолго все так было. Туча эта пречудная и грозная быстро пронеслась над Москвой и сгинула где-то за лесами окружными, не разразившись ни дождем, ни градом, ни громом небесным. И стало вдруг так светло и тихо, что страшней бури это показалось. Говорить даже громко люди боялись, и никто не знал, что далее теперь последует. И на другой день та же тишина великая все время стояла, даже нигде на деревьях листок не дрогнул, и пыль с сухой земли не подымалась, а, чуть взбившись под ногами, тут же снова ложилась…