Иван III

Несколько дней спустя в Москву по приказу Ивана III привезли в качестве трофея и вечевой колокол. Чуткое ухо новгородца различало его тревожный зов среди звонов всех других городских колоколов. Теперь, словно пойманная птица, мятежный колокол был помещен на соборную колокольню в московском Кремле. Отныне его медный гул возвещал лишь печальную библейскую истину: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом…» (Еккл.3:1).

Ликвидация основных институтов боярской республики в результате похода Ивана III на Новгород зимой 1477/78 года еще не означала полной интеграции этого региона в систему Московского государства. Для того чтобы «переварить» столь крупный кусок, Москве понадобились многие годы.

Новгородские заботы не оставляли Ивана III и после возвращения в Москву. Весной 1478 года скоропостижно скончался только что назначенный новгородский наместник князь Иван Стрига Оболенский. Согласно его завещанию старый полководец был похоронен в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. Найти достойную замену умершему оказалось нелегко.

Между тем глухое брожение в Новгороде не прекращалось. Летописи скупо сообщают об этом. Новгородские дела оказались в тени двух других важных событий 1480 года — мятежа удельных братьев Ивана III и «стояния на Угре». Известно только, что во вторник 26 октября 1479 года (в день памяти святого Дмитрия Солунского, покровителя воинов) «князь великы Иван Васильевич поиде к Новугороду Великому миром» (31, 326). Вместе с ним поехал и победитель новгородских ратей князь Данила Холмский (5, 13). В Москве, как обычно, остался наследник престола Иван Молодой.

(Многие уникальные подробности этого похода сохранились в «Истории Российской» В. Н. Татищева. По-видимому, Татищев взял их из какой-то не уцелевшей до наших дней летописи. Косвенные подтверждения достоверности его рассказа можно найти и в сохранившихся летописях.)

Путь до Новгорода на этот раз занял у Ивана III более месяца. Выехав из Москвы 26 октября, он вступил в Новгород только в четверг, 2 декабря (40, 76). На то были свои причины. Понимая, что приход великого князя сулит им новые казни и высылки, новгородцы пытались не пустить его в город. Ивану пришлось дожидаться подхода московских войск и артиллерии, а затем вести настоящую осаду крепости. Две недели он стоял лагерем в селе Бронница, расположенном верстах в 20-ти к востоку от Новгорода (50, 67). В ходе осады вновь сказали свое веское слово мощные московские пушки, огнем которых управлял Аристотель Фиораванти. «А ис пушек бияху безпрестанно, бе бо Аристотель искусен зело» (50, 67).

Перед лицом подавляющего военного превосходства москвичей горожане сдались и открыли ворота незваному гостю. Въехав в Новгород, великий князь со свитой разместился не на Городище, где издавна жили новгородские князья, и не в центре города, а на Славенском конце — восточной окраине города, на дворе некоего Евфимия Медведева (30, 197; 31, 326). Часть приведенных войск князь Иван отправил под началом воеводы Андрея Никитича Ногтя Оболенского против немцев, которые сильно разоряли тогда Псковскую землю. Тем временем государь провел неожиданные репрессии в самом городе. 9 января (по другим летописям — 19 января) за некую «крамолу» был арестован новгородский архиепископ Феофил (20, 197; 31, 326). Суть этой «крамолы» в сохранившихся летописях обрисована довольно расплывчато, при помощи традиционных формул «измены Государю»: «Не хотяше бо той владыка, чтобы Новъгород был за великим князем, но за королем или за иным государем» (30, 198). В качестве мотива «измены» названо недовольство владыки конфискацией Иваном III по договору 1478 года половины всех владычных и монастырских волостей и сел. По этой причине архиепископ питал к великому князю сильное «нелюбие».

Очевидно, Иван III не имел никаких доказательств «измены» владыки Феофила, кроме сомнительных показаний, которые давали под пыткой истерзанные московскими палачами новгородцы. Да и самой «измены» в прямом смысле этого слова, скорее всего, не было. Действительно, у какого «государя» мог владыка просить помощи, когда единственный возможный «помощник» — король Казимир — уже вполне показал свое равнодушие к судьбе Новгорода?

Расправой с Феофилом великий князь хотел ликвидировать один из существенных пережитков вечевого строя — выборность архиепископа и его активное участие в общественно-политической жизни Новгорода. Возможно, владыка вступил в какой-то конфликт с московской администрацией в Новгороде или же каким-то образом препятствовал «черному переделу» в церковных вотчинах. Однако и без этого он едва ли сумел бы до конца удержаться на кафедре. Великому князю нужен был абсолютно свой человек в доме святой Софии. Немалую роль сыграло, наверное, и желание Ивана III заполучить богатства владычной казны. Взяв под стражу Феофила, великий князь «и казну его взя, множество злата и сребра и съсудов его» (30, 198).

24 января 1480 года архиепископ Феофил был отправлен в Москву. Насилие над епископом, согласно церковным канонам, считалось для любого правителя тяжелейшим грехом, за который он должен быть предан анафеме. Ивана это не остановило.

В Москве Феофил был брошен в темницу, где содержался в весьма тяжелых условиях. От него требовали публичного отречения от своего сана. Эта формальность необходима была для назначения нового новгородского архиепископа. Пленный владыка обладал крепким характером. Его стойкости хватило на два с половиной года (31, 326). Осенью 1482 года он сдался. Под 6991 годом (1 сентября 1482 — 31 августа 1483 года) летопись сообщает: «Того же лета остави, в заточении сидя, новугородский владыка Феофил епископьство нужею (принуждением. — Н. Б.) великого князя; и испусти его князь велики и повеле жити ему у Михайлова Чюда» (18, 235). Сохранилась «отписная грамота», в которой Феофил извещает митрополита Геронтия и епископский собор об оставлении им новгородской кафедры из-за «недостаточства своего ума» (45, 253).

Замена тюремного режима на монастырский стала, конечно, существенным облегчением для узника. Однако дни Феофила уже были сочтены. 26 октября 1482 года последний выборный владыка независимого Новгорода скончался.

Высылка Феофила являлась главным, но далеко не единственным звеном в цепи тех карательных мер, которые Иван III осуществил в декабре 1479-го и январе 1480 года по отношению к новгородцам. Далее началось самое страшное. Предоставим слово В. Н. Татищеву.

«И того же дня повеле изымати по росписям 50 человек пусчих (главных. — Н. Б.) крамольников и пытати. Они же поведаша, еже и архиепископ с ними бысть заедин, но долго тое таиша… Генваря в 19 день повеле великий князь архиепископа поимати и послати к Москве, богатства же его многое в злате, сребре, бисерех и камени драгоценном взя все. Новогородцев больших крамольников более 100 казни и вся имения их взя. Инных же с 1000 семей детей боярских (мелких служилых людей. — Н. Б.) и купцов разосла по городам низовым в Володимере, Муроме, Нижнем, Переяславле, Юрьеве, Ростове, на Костроме и в инных городех; тамо даде им поместья. Много же купцов и черных людей, до 7000 семей, по городам на посады и в тюрьмы разосла и в Новгороде казни, а на их место жалова поместьями их детей боярских с инных же городов и многих холопей боярских, много же и купцов в Новгород переведе. И тако конечне укроти Великий Новгород» (50, 68).

(Уникальный рассказ В. Н. Татищева поставлен под сомнение одним из современных историков. По его мнению, «перед нами, конечно, характерная для Татищева „реконструкция“ фактов на основе широчейшего распространения известия, которое историк мог почерпнуть из Воскресенской летописи или Лицевого свода XVI века» (115, 157). Однако, по сути, единственным аргументом, выдвинутым против татищевских известий, является их уникальность.)

Кровавое колесо московского «правосудия» внезапно остановилось. Словно услышав вопли несчастных, в дело вмешалось Провидение. Скорый гонец из Москвы принес весть о мятеже удельных братьев великого князя — Андрея Большого Углицкого и Бориса Волоцкого. Это было событие, которого Иван давно ожидал и более всего опасался. Призраки Шемякиной смуты воскресли в его памяти. Не медля ни часа, он собрал людей и, оставив до времени новгородские застенки, погнал коней в Москву. «Перед великим заговеньем» (13 февраля) он был уже дома. Здесь его с нетерпением ждал перепуганный слухами о новой смуте московский люд. «…И ради быша вси людие; быша бо в страсе велице от братьи его, вси гради быша во осадах, и по лесом бегаючи мнози мерли от студени, без великого князя» (18, 222).

(Поход на Новгород зимой 1479/80 года сильно напоминал карательную экспедицию. О дальнейшем сопротивлении московскому произволу не могло быть и речи. Однако поверженный Новгород сумел отомстить торжествовавшей Москве. «После поездки Ивана III в Новгород в 1479/80 году вместе с ним в Москву приехали два лидера новгородских еретиков — Денис и Алексей. Первый стал протопопом кафедрального Успенского собора, второй — священником придворного Архангельского» (81, 84). С этого времени новгородская ересь, прозванная современниками «ересью жидовствующих», стала быстро распространяться в столице. На долгие годы она превратилась в постоянную «головную боль» как для иерархов, так и для самого Ивана III. Множество москвичей разного чина и звания оказались вовлеченными в жаркие споры о вере. Известный борец с еретиками преподобный Иосиф Волоцкий с горечью писал: «Се ныне уже прииде отступление: отступиша убо мнози от православныя… веры и жидовствуют втайне. Иже преже ниже слухом слышася в нашей земли ересь отнели же восиа православна солнце, ныне и в домех, и на путех, и на тръжищих иноци и мирьстии и вси сомнятся, вси о вере пытают…» (39, 162). Ходили слухи, что совращенным в ересь оказался даже сам глава Русской Церкви митрополит Зосима (1490–1494). С огромным трудом московским духовным и светским властям удалось искоренить занесенную из Новгорода «беду» (39, 231).)

Решающая схватка с Большой ордой летом и осенью 1480 года отвлекла внимание Ивана III от Новгорода. Однако уже зимой 1480/81 года северо-запад напомнил о себе новой войной с Орденом. На помощь псковичам великий князь отправил не только московских воевод Ивана Васильевича Булгака и Ярослава Васильевича Оболенского (бывшего псковского наместника, известного своей жадностью и жестокостью), но и новгородское ополчение под началом обоих новгородских наместников — князя Василия Федоровича Шуйского и Ивана Зиновьева. В конце февраля объединенное московско-псковско-новгородское войско, численность которого превышала 20 тысяч воинов, вторглось в немецкие владения (юго-восточная часть современной Эстонии) и в течение месяца занималось их опустошением. Русские воины осадили главную резиденцию магистра Ливонского ордена — замок Феллин. Сам магистр бежал из крепости, а оставшиеся защитники сумели спасти свои жизни, предложив московским воеводам выкуп в 2 тысячи рублей. Ходили слухи, что эти деньги Иван Булгак и Ярослав Оболенский «втай взяша себе» (20, 213). Получив взятку, воеводы сняли осаду и отправились восвояси.

Несмотря на упущенную (или проданную мздоимцами-воеводами) победу над Феллином, война все же была успешной для русских. Устрашенные столь масштабными военными действиями, рыцари начали переговоры о длительном мире, который и был заключен сроком на десять лет 1 сентября 1481 года (40, 79; 170, 121).

Под 6990 годом (1 сентября 1481 — 31 августа 1482 года), но без точной даты и без подробностей, летописи сообщают о новой волне арестов в Новгороде: «Того же лета поймал князь великы новогородскых бояр, Василья Казимера, да брата его Короба, да Луку Федорова, да Михаила Берденева» (31, 329). Примечательно, что в том же 6990 году летописи отмечают резкое обострение московско-литовских отношений: «Того же лета король приела Богдана, прося Новагорода Великого и Лук Великих» (18, 234). Неясно, была ли несколько странная просьба Казимира причиной новгородских арестов или же их следствием. Однако не вызывает сомнений, что эти события каким-то образом связаны.