Ивановская горка. Роман о московском холме

После Ивана Суслова его христово, а точней, антихристово (ибо «анти» означает не только «против», но также и «вместо») достоинство подхватил родной сын Данилы Филипповича нижегородский стрелец Прокоп Лупкин, жена коего постриглась с именем Анны опять-таки в Ивановском и стала там вместе с сестрой проповедовать на правах «мvроносицы». Сын их Спиридон Прокофьич поступил в Симонов монастырь, сделался его экономом и долгое время ведал всею обителью в отсутствие архимандрита. Ивановским же золотым кораблём правила богородица Москвы и всей России Настасья Карпова дочь, а в 1732 году здесь подле сусловских упокоились ненадолго и останки самого Лупкина.

6

В год смерти второго лжехриста раскаявшийся разбойник Семён Караулов — своего рода предтеча Ваньки Каина по переметному ремеслу, проживая в Замоскворечье в приходе Николы Заяицкого, он со своими подручными разъезжал по городам для сыска бывших сообщников, — вошёл ко главнокомандующему Москвы графу Салтыкову с доносом, что ему ведомы четверо домов, где собираются старцы и старицы вкупе с мирскими людьми для чинения всеразличных непотребств в новоизобретённой богомерзкой ереси.

По указанию карауловского наводчика Ивана Андреева, скинувшегося ретивым согласником хороняк, 6 января 1733 года в доме под Новодевичьим было захвачено разом сорок человек, пришедших на тайное сборище. За этой, первичной облавой, последовали ещё новые ловли, и в итоге одних только осуждённых по первому большому хлыстовскому делу оказалось триста три души, в том числе некто «шведской нации» Игнатий Андреев.

Главою согласия состояла вышеречённая Настасья Карпова, инокиня Ивановской обители и хлыстовская богоматерь. Радения корабля происходили прямо в её келье, поверх которой под кровлею обнаружили к тому же множество кроватей, где «они окаянные весьма дивным развратом в неискусный ум пришли, законный брак отвергая, а беззаконнаго смешения не отстая».

Кроме богородицы с двумя мvроносицами и тремя пророчицами, пребывавших в Ивановском, чин живых небожителей состоял из двоих пророков, иноков Высокопетровского монастыря, и множества простецов. Особоучрежденная следственная о раскольниках комиссия открыла также следующее:

«Собирались мужский и женский пол с прилежным укрывательством в одно некое место и, обедав в обществе, садились по лавкам, по одну сторону мужский, а по другую женский пол, а в начальном месте заседал оной прелести предводитель, муж или жена, яко бы по чину пастырскому. Потом, взяв благословение у оной предводительной особы с низким наклонением и целованием руки, по две и по три пары, или и большим числом, иный муж с мужем, а иный муж с женой, плясали кругом по избе как кто мог, высоко подскакивая, и сказывали, что на такое плясание или паче шатание поднимал их Дух Святой... Между тем некия из них палками и цепами бивали себя. А по таковом бешеном бегании, некий же из них иногда мужеска, а иногда и женска пола персоны нечто и прорицали, или паче буесловные и смеха достойные враки и рассказы произносили, шкаредную свою новость древним спасения путем нарицая».

Следствие совершенно справедливо уподобило вновь явившихся духовидцев известным в веках манихеям ещё и за то, что «для вящего ереси своей укрывательства» они ревностнейшим образом прилежали внешне обрядам правоверия.

По приговору «высокоучрёжденной комиссии», подписанному лишь светскими её членами, пятеро зачинщиков во главе с Настасьей Карповой казнены смертью — ей эту самую голову и отрубили в Петербурге на Сытном рынке. Остальные были наказаны кто кнутом, кто плетьми, кто урезанием языка, с последующей рассылкою в отдалённейшие местности на исправление. Высылка оказалась, впрочем, отнюдь не безсрочной — например, расстриженный симоновский эконом Лупкин-младший, в котором так и не открыли третьего по счёту антихриста, возвратился несколько лет погодя на Москву и возобновил здесь тайную проповедь хлыстовского учения. То же самое удалось совершить и единственной дворянке из осуждённых: странной единоимяннице недавно скончавшейся первой супруги Петра Авдотье Лопухиной.

Уже после исполнения казни в Ивановский монастырь явился судья по раскольничьим делам Иван Топильский для осмотра гробниц Ивана Суслова и Прокопия Лупкина. Над последним он обнаружил свежевыстроенное «честное гробовое здание»; надпись же с могильного камня первого была уже вделана в стену церковной трапезы.

Синод с Сенатом при рассмотрении вопроса о них оперлись на первую статью знаменитого «Уложения» Алексея Михайловича, гласящую: «Будет кто иноверцы, какия ни будь веры, или и русской человек, возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа... да будет сыщется про то допряма, и того богохульника, обличив, казнити, зжечь». Решение было соответственное: «закопанные в московском Ивановском монастыре трупы богопротивных ересеучителей и еретиков... выкопав чрез палачей и вывезши в поле», предать костру. Но от вынесения его до исполненья прошло целых три года, в которых хлысты весьма постарались о подмене останков, подлежащих огненному уничтожению. Впрочем, доказательства в пользу достижения ими в том удачи имеют столько же вероятия, сколько доводы совершенно противные, но единственно достоверным является то, что возбудители ереси остались на воле, и потому-то уже вскорости она пережила своё подлинное Возрождение.

7

3 февраля 1745 года к новому московскому главнокомандующему генерал-апшефу Левашову явился доноситель Иван Каин и заявил, что по сказке купеческой жены Федосьи Яковлевой на Москве открыты «богопротивных тайных сборищ согласники». Левашёв незамедлительно распорядился об их поимке как в городе, так и в провинции. Второе дело вышло ещё пообширней первого: хотя некоторая часть оговорённых успела бежать, осуждено по нему было всего 416 человек. И вновь рассадником чужебесия оказались монашеские обители с Ивановскою на челе...

Причём хлысты нашли теперь туда новый ход попроще, минуя трудноисполнимые уставные обеты. В них заявлялись со стороны — как, скажем, некая двоица в Екатерининскую подмосковную пустынь — мирские люди, собственным произволом надевшие чернечьи одежды, ложно называя себя постриженниками дальних мест, и потом, закравшись в доверившееся их слову стадо, тем верней распространяли свой толк внутри его и вовне.

Чередным христом Ивановского корабля сделался сын Настасьи Карповой «по духу», крестьянин села Золоторучья Углицкого уезда с двуликим именем Андреян — представляющим помесь христианских Андрея с Адрианом. Был он, по его словам, в год допроса «лет например с 28» и, стало быть, Каину почти что ровесник. Взваливши на себя без спросу разом два подвига — юродства и безмолвия, сей пустосвят пришёл на Москву, где его без труда вскоре и обратил в хлыстовскую веру «просвиряк» Чудова кремлёвского монастыря Варлаам Шешков. Затем юрод Андреян Петров уже на свой кошт приобрёл келью в женской Варсонофьевской обители, где успел подклонить в ересь и самое игумению. Впоследствии он ещё признавался во блудном грехопадении со многими инокинями, которое имело отнюдь не просто житейский смысл...

Посланные для поимки пришли в принадлежавший теперь ему по наследству от Суслова «Новый Иерусалим» за Сухаревой башнею, но захватить юрода на Черкасском огороде не удалось; зато произведён был тщательный осмотр владения, где обнаружили здание о шести светлицах в полтора десятка окон с крепкими ставнями и железными запорами. Оно просто-таки кипело добром — немало водилось в убогих руках фарфора, хрусталя, серебряных образов в вызолоченных окладах, ковров, пуховиков, ружей с пистолетами, перемен платья и белья. В саду, подале от постороннего взора, спряталась совершенно новая деревянная церковь, никем не освящённая, о трёх престолах с полною утварью — за покровами на «мощи» в неё и уехал накануне обыска Андреян в Питер-град с приятелем капитаном Смурыгиным. У ворот стояла просторная людская десятиоконная изба; кроме того, на дворе оказались конюшня с исправною сбруей и прочие службы. В доме жила добрая дюжина жильцов с прислугою, а в приворотной избе ещё крепостные княгини Черкасской.

Комиссия сама поместилась удобства ради в этих палатах, причём работы ей достало надолго; разбирательство превзошло в обе стороны сроки даже невиданно длинного Каинова дела — начавшись за четыре лета до него и окончившись год спустя.

Следуя хлыстовскому обыкновению хорошенько скрывать подлинные убеждения, все подсудимые поголовно вскорости же покаялись в «заблуждении», воротясь для видимости в лоно матери-церкви и предавши ересь дружной анафеме. Андреян, правда, сперва заартачился, корча немого, разума и гласа не имущего; но кнут да дыба, как коротко сообщает известие о деле, «отверзли притворныя немыя уста его».

Осенью того ж 1745 года в Андреяновом доме прохудилась было труба. Стали искать глины для её починки, копая из-за холодного времени прямо в приворотном строении, и тут наткнулись на полуразвалившееся тело с остатками чёрных волос. Все члены его распались уже по частям, мясо отстало от костей — и даже нельзя было угадать, какого оно полу. Все находившиеся под следствием совокупно отозвались совершеннейшим про то незнанием, и хотя работа явно указывала на их руки — быть может, это сохранялись до переноса в укромную церковь выкраденные с Ивановского погоста «мощи», — так до правды доведаться и не удалось, а труп безымянный спустя четыре года свезён был в Убогий дом подле храма Ивана Воина.