Из духа и оков

Все время, пока ее не было, она не просила о помощи. Она попросила бы меня? Серый позволил бы помочь ей? В этом был вопрос. Я не хотел знать на него ответ.

— Мы разберемся со стратегией утром. Это может пока подождать, — сказал я, но знал, что они были ложью. У нас не было времени. И все мы знали это.

Тот, кто нужен был нам сильнее всего, был без сознания, из — за силы в ней… и горя. Я знал, что это окружало ее, давило на нее, и это всегда будет с ней. Я не знал, как это исправить.

— Я проверю ее.

— Уверен, что это мудро? — спросил Родес.

Я хмуро посмотрел на него.

— Я знаю свой разум насчет Лирики, — соврал я.

— Мы оба знаем, что это ложь, — прошептал он. — Не навреди ей, Истон.

— Ты уже знаешь, что я опасен для нее даже дыханием. Своим существованием.

— Тогда разберись в себе.

— А я что делаю? Мы этим и заняты в эти дни. Мы всегда на шаг позади Серого, этого пророчества. Я не думаю, что то, разбираюсь ли я, что происходит, как — то нам поможет.

— Ты и не узнаешь. Не навреди ей. Больше, чем уже навредил…

— Ты говоришь так, словно у меня есть выбор, — тихо сказал я.

— Может, есть. Может, в этом смысл. Потому что я знаю, что мы говорим, что у нас нет выбора, другого будущего, когда идет война, и с этим пророчеством. Но, может, потому и было Падение. Чтобы напомнить нам, что нужно делать выбор, который не сделали или не могли сделать предки.

— Или хотя бы принимать не такие решения, как они. Ведь они привели нас к этому своей жадностью.

— И своей ненавистью. И недоверием. И гневом. И враждой. Всем этим.

— Я хочу это исправить, Родес. Всегда хотел. Но проще сказать, чем сделать.

— Ты это знаешь. Теперь поговори с Лирикой. Убедись, что она в порядке. Потому что, хоть мне больно говорить, ей нужно быстро прийти в себя, чтобы мы перешли к следующей фазе.

— Как тебе нужно было справиться с тем, что твои родители умерли? — спросил я.

— Да, как и тебе. Такие наши жизни. Игнорировать то, что все, кто был рядом, становятся пылью и улетают. Надеюсь, не из воспоминаний, пока мы разбираемся с адом вокруг нас.

— Нам нужно сосредоточиться на этом. Иначе кто еще уберет этот бардак?

— Вряд ли будет ответ, который нам понравится.

На этих правдивых словах я ушел к своей спальне. В моей кровати была женщина, которую я хотел, не зная, почему. Это не могла быть судьба, мне нельзя было чувствовать это из — за проклятия. Но я все еще хотел ее. И мне не нравилось, что я ничего не мог поделать с этим.

Я прошел в комнату, не постучав, ведь это была моя спальня.

И я понял, раз Пророчица приглядывала за Лирикой, я не застану то, что не должен видеть.

Розамонд стояла с закрытой книгой в руке, смотрела на Лирику, скользя пальцами по ее волосам.

— Она скоро проснется. И мы будем действовать дальше. Как всегда.

Я поймал Розамонд, она пошатнулась в моих руках.

— Тебе нужно отдохнуть, — я сел, звуча как брат сильнее, чем когда — либо в жизни.

— Ты хороший, Истон.

— Нет. Но я король. И мне нужно защищать тех, кто при моем дворе.

Она посмотрела на меня и покачала головой.

— Ты так говоришь. Но это не совсем правда. Ты очень хороший. И однажды мир увидит это. Или увидит, как мы погибнем в своей тьме. Ведь Жрица Духа от пяти, а не одного, и все станет Серым, проклятие неизвестности разобьется во тьме старины.

Она встряхнулась, пока я сидел и придерживал ее, моя кровь похолодела.

— Что это было? — тихо спросил я, чтобы не разбудить Лирику. Пока что. — Розамонд?

— Она скоро проснется. Будь хорошим, — она поцеловала меня в щеку и ушла из комнаты, словно ее ноги не касались пола. Я знал, что дело было не так. Порой она была зловещей.

Дверь закрылась. Я пытался взять себя в руки, гадая, что за видение у нее было, но Лирика пошевелилась на кровати. Я тут же оказался рядом с ней, сжал ее ладонь, ждал, что она скажет. Я не хотел, чтобы она проснулась одна.

Я не знал, почему чувствовал такое. Что — то отталкивало меня, и я чуть не ушел. Она не была моей. Я не нуждался в ней. Она была ничем для меня. И хоть было больно, и я хотел ее больше, чем давал себе признать, я говорил себе, что это была только похоть. Просто необходимость. И это было нормально, но мне нужно было прогнать это из головы. Потому что это было не важно.

— Истон? — с дрожью спросила Лирика.

— Я тут, — я слышал боль в своем голосе, обломки того, кем я раньше был. — Хочешь поговорить об этом? — я не знал, что еще сказать.

— Я в порядке. Я не хочу говорить.

Я кивнул, понимая, что и я так сказал бы, а потом я уже не думал. Она вдруг села, и ее губы оказались на моих. Я едва мог дышать. Я приоткрыл рот, сплелся языком с ней, обвил ее руками, запустил ладонь в ее волосы, другую спустил к талии, она целовала меня с силой и быстро.

Мне нужно было отодвинуться.

Я не мог.

Она вдруг оседлала меня на краю кровати, целуя быстрее, сильнее, глубже.

Ее пыл пугал меня, словно она пыталась ощутить вкус жизни на моих губах, ощутить то, чего там не было.

Она сжимала меня, тянула за одежду, желала большего. И хоть я тоже этого хотел, и доказательство было между нами, я немного отодвинул ее. Я поймал ее лицо ладонями и заглянул в ее глаза. Она тяжело дышала, ее карие глаза сверкали, рот был приоткрыт. Я хотел поцеловать ее снова, мне нужно было касаться ее, держать ее.

Это было неправильно. Во многом. И я дал ей дышать, успокоиться, гладя большим пальцем ее щеку.

— Не сейчас, малышка. Не сейчас, Жрица. Не сейчас.

— Не зови меня так. Я не могу быть твоей Жрицей. Не тут. Не с тобой.

Я кивнул.

— Как ты говорила, что я не твой король.

— И я не твоя Жрица? — спросила она, голос был сломленным.

— Ты — Лирика. И, целуя меня, делая то, что мы могли тут делать, ты ничего не решишь. Так это не исправить. Когда и если мы сделаем такое, то потому что оба будем готовы, и время будет подходящим.

— Подходящего времени не будет. И времени не хватит, — слезы наполнили ее глаза, и я был рад, что оттолкнул ее. Я уже был гадом. Я не хотел использовать шанс.