Из любви к искусству

Могучие мраморные фигуры, величественно восседающие на тронах или, напротив, вырастающие из завитков волн, из пены облаков, из до блеска обтесанных постаментов, встречали гостей Музеона сразу на лестнице на второй этаж. Нэрданель медленно поднималась мимо них, мысленно приветствуя, как старых знакомых. Какие-то ей нравились особо, и она всегда задерживалась возле них; некоторые, например, зловещую фигуру Судии в накинутом капюшоне и со зрачками из черного мрамора, всегда проходила, отвернувшись. За лестницей налево начиналась двойная галерея, тоже посвященная скульптурному искусству, а все остальное крыло отвели под живопись. Нэрданель собиралась пройти сразу туда, но путь ей преградили дети.

Целая группа — судя по всему, самая младшая, может даже, подготовительная из какой-то очень приличной школы на Северном склоне — толпилась вдоль кавалькады «Охоты» и не оставляла шансов протиснуться без риска показаться невежливой. Детишки с разинутыми ртами слушали распинающегося мастера, а пять матерей разместились полукругом и глядели — кто в окна, кто на своих чад, а кто по сторонам. Когда Нэрданель приблизилась, надеясь, что стоящая с краю низенькая бледная леди посторонится и уступит дорогу, та только холодно взглянула и сразу отвернулась.

— Это приватная экскурсия, — с неприязнью в голосе заметила другая леди, а прилизанный мастер, услышав чьей-то голос помимо своего, возмущенно замолчал и уставился прямо на Нэрданель.

— Я… — открыла рот она, но увидела, что теперь на нее смотрят уже все, сочла за благо поскорее ретироваться. — Извините.

«Вот дура, — обругала она себя, когда нашла укрытие в зале на противоположной стороне от лестницы — здесь галерея зеркальным образом вела в Восточное крыло. — Надо было просто пройти. И все».

Она знала, что на нее иногда накатывает такая необъяснимая робость и оторопь, которая не позволяет ни дать отпор откровенному пренебрежению, ни без дрожи зайти в шляпный магазин. Как с этим бороться и что делать, если в других ситуациях она могла без труда поставить на место подгулявшего извозчика, было непонятно. Сейчас вот, скорее всего, следовало подождать немного и вернуться, чтобы без лишних слов раздвинуть эти надменных куриц и пойти своим путем.

«Особенно ту — мне по плечо. Которая сразу отвернулась», — сварливо подумала Нэрданель и, чтобы не оставаться в зале с декоративными каменными вазами пошла дальше.

Второй этаж Восточного крыла был отведен мебели, оружию, одежде и посуде. Хотя экспозиции часто менялись — комиссия все пыталась найти лучшую сочетаемость между прикладными и декоративно-прикладными искусствами, которые на одном этаже не помещались, а границы между ними часто оказывались размыты. Нэрданель не раз и не два слышала, как посетители спрашивают у смотрителя что-нибудь вроде: стоит ли искать драгоценные шкатулки и зеркала в интерьерных залах или наоборот — рядом с ювелирными коллекциями.

Но гобелены висели здесь всегда. Дальняя от фасада бывшего дворца галерея с ее затененными окнами служила подходящим местом для больших и не очень полотен. Через равные промежутки из нее вели двери в боковые комнаты, комнатки и залы, где тоже разместили гобелены и некоторые другие работы из ткани — вышивки, кружево, плетение.

Нэрданель нечасто здесь бывала, но сейчас большого выбора не было, и она шла вперед, продолжая скрипеть зубами из-за дурацкой сцены. Остановилась, когда увидела возле очередной двери блестящую табличку: «Мириэль».

Говорили, она всегда представлялась только так. Только это имя было вышито на всех работах где-нибудь в неприметном углу. Это уже потом, когда слава мастерицы загремела по всему Тириону и Валинору другие стали добавлять — Мириэль Сэриндэ, Мириэль Вышивальщица, а еще позднее — королева Мириэль, бедная королева Мириэль… Женских лиц в Музеоне было много, если подумать, то подавляющее большинство: на холстах, в мраморе, на деревянных панелях, витражах, вышивках, фарфоре… Но женских имен — единицы. Нэрданель постояла, глядя на свое отражение в отполированной табличке, и с мрачной решимостью шагнула внутрь.

В первых двух комнатах на стенах в рамах и без них висели разные вышитые картины — и пейзажи, и натюрморты, и портреты, и странные причудливые композиции из орнамента или каких-то сплетенных ветвей, трав, побегов, подсмотренных с необычного угла, а может, явившихся мастерице во сне. Тонкость и детальность работы были несомненны, такие переходы цветов были подвластны не всякому художнику, нечего было говорить и о других вышивальщиках — никто и близко не мог сравниться с покойной королевой в ее искусстве. Но еще больше привлекали или, как в случае с Нэрданель, отталкивали сами цвета, сами тени, лица, позы, этими тенями испятнанные. Вот взять хотя бы «Дарительницу плодов». Красивая, сильная, пышущая жизнью женщина стоит во весь рост, тонкое платье ползет с ее широких округлых плеч, на поясе жарко блестит серп, а руки протягивают зрителю сноп колосьев и цветов. На нем — фрукты, ягоды, медовые соты; сок и влага сочатся между пальцев, ягоды винограда падают под ноги, и там, на земле видны другие плоды — уже тронутые гнилью.

— Очень уж у нее грозный вид, — с тенью осуждения в голосе говорила Нинквэтиль, когда они с дочерью заглядывали в эту часть Музеона.

«Дарительница» и правда не улыбалась и даже не выглядела приветливо, только темные глаза сверкали не хуже серпа на поясе.

— Принято считать, мастерица столкнулась с проблемой передачи мимики на плоскостном изображении посредством нестандартных художественных средств, — услышала как-то Нэрданель объяснения мастера перед группой учеников. — Отсюда такое суровое выражение лица, пропавшая улыбка и неудачная игра теней на плодах, которые кажутся нам испортившимися. Все это, разумеется, не умаляет…

«Что за бред, — подумала тогда Нэрданель. — Она протягивает плоды, как дитя, — попробуй не удержи. Какая тут улыбка…»

Но большой радости созерцание подобных тревожных вещей ей не приносило. И все же она решила бегло осмотреть эти две комнаты. Подошла и к «Дарительнице», и к зловещей «Купальщице», выходящей из черного лесного омута, и к «Окну в мир» с некрасивым пузатым кувшином и одиноким, безумно-синим ирисом в нем… По-хорошему, каждая вторая работа вызывала у Нэрданель внутреннюю дрожь, поэтому на пороге последней третьей комнаты она задержалась, заранее собираясь с духом.

«Великий поход» удостоился чести быть выставленным в полном одиночестве. Только горели на полу лампы с поворотными зеркалами, да скругленная банкетка стояла в центре комнаты. Комната была тупиковая, без окон, и три ее стены по периметру закрывало огромное полотно. Нэрданель, глядя в пол, быстрым шагом прошла и села, досчитала до десяти и только тогда подняла глаза.

Вереница фигур тянулась от левого края к правому. Начиналось все с изображения обнаженного мужчины, стоящего по колено в темной воде и завороженно глядящего на звезды. Следом за ним мужчина и женщина, тоже обнаженные, держались за руки и смотрели уже друг на друга. Охотник в шкуре высматривал в траве следы зверя, собирательница орехов держала на плече корзину, рыболов чинил сеть… Доходя до угла комнаты, полотно делало плавный поворот, и на этом самом месте головы трех фигур поднимались к небу, словно с трепетом слушали кого-то невидимого. Дальше начинался сам поход: вьюки на спинах, копья в руках, мечи в ножнах, воздетые руки вождей. Нэрданель узнавала некоторые лица, другие ей ни о чем не говорили. Под ногами идущих появлялись собаки, потом птицы над плечами; по мере приближения к правому краю гобелен светлел — ночной мрак уступал место приближению дня. На втором повороте в другом углу стены трое мужчин стояли, обнявшись, на берегу моря и смотрели — двое в сторону зеленого холма на горизонте, один — куда-то перед собой. На третьей стене усилиями многих строился Тирион. Последняя фигура изображала короля — в венце и мантии, он преклонял колени на белоснежных ступенях дворца; свет, льющейся откуда-то из-за пределов полотна, достигал здесь своего апогея.