Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Итак, они прибывают; но, хотя не потеряли ни минуты, огонь был проворнее, чем они. Он начался в построенном из дерева постоялом дворе по неосторожности одного проезжего, который зажег свою сигару во дворе, полном соломы. Ворота двора были распахнуты; можно было назвать его адом.

Начальник полиции бросился в тот же переулок, которым мы прошли, и появился вновь с четырьмя помпами. К моему великому удивлению, он направил воду не на очаг пожара, а на крыши окружающих домов. Я спросил его о причине такого маневра.

– Разве нет французской поговорки, которая утверждает, что нужно делиться с огнем?

– Есть, - сказал я.

– Отлично, огонь не умеет говорить, я ему отдаю или, скорее, оставляю его долю; но постараюсь, чтобы он довольствовался только ею.

– А почему вы направляете воду помп именно на крыши?

– Потому что, вы можете это заметить, кровля из черного железа; в соседстве с пламенем оно краснеет и вместо того, чтобы защищать, способствует загоранию стропил, держащих кровлю.

Ближайший фонтан находился примерно за три сотни шагов; пустые насосные установки должны были ехать к фонтану и там наполняться водой.

– Почему вы не прикажите образовать цепь?

– Что это такое, цепь?

Я объяснил, что во Франции тотчас, как разгорается пожар, каждый выступает в роли добровольца: люди встают цепочкой от места пожара к фонтану, колодцу или к реке, передают ведра из рук в руки; таким образом, помпе не нужно отправляться по воду, вода сама ее находит, и насос может работать без перерыва.

– Это хорошая штука, превосходная вещь, - ответил он.
– Я понимаю. Но у нас нет закона, обязывающего народ к такой службе.

– У нас тем более нет; только все к этому готовы. На пожаре Итальянского театра я видел принцев, которые смогли встать в цепь.

– Дорогой мой месье Дюма, - сказал начальник полиции, - это идет от братства, русскому народу для этого не хватает братства.

– А ваши пожарные, как они?

– В повиновении; сходите взглянуть, как они работают, и дадите мне об этом знать.

Я подумал, что это лучшее, что я мог бы сделать: взялся за первый же пустой насос, как держался за ремень начальника полиции и, пройдя сквозь 70-градусную завесу, оказался на большой улице. Пожарные, в самом деле, были в работе. Они забрались на чердаки домов, наиболее близких к пожару, и с помощью топоров, багров, левой руки в рукавице снимали кровлю. Они все же опоздали; в доме на углу переулка из чердачных окон начал выходить дым; затем среди дыма стали заметны метания огня. Пожарные не замедлили движения вперед и, как солдаты, которые атакуют врага, они атаковали огонь. Эти люди действительно вызывали восхищение.

Их работа не была инстинктивным увлечением, работой наших пожарных, когда каждый сражается со стихией разрушения, полагаясь на свой разум, изыскивает источники защиты, изобретает средства победы; нет, это было повиновение пассивное, полное, абсолютное. Их шеф кричал им: «Бросайтесь в огонь!» Они бросались с той же бесстрастностью, хотя знали, что там смерть, верная и бесполезная. Однако это было мужество, а такое - всегда добрый спектакль, когда проявляют мужество. Быть может, я был один, способный его оценить; три-четыре тысячи зрителей, таких как я, было там, но без малейшего признака интереса к большому бедствию или симпатии к этому большому мужеству. Во Франции были бы крики ужаса, одобрения, угроз, возгласы «браво», аплодисменты, завывания. Тут же ничего: хмурое молчание; не тишина горестного изумления, а тишина индифферентности. И тогда замечание начальника полиции поразило меня глубиной: «Русскому народу для этого не хватает братства». Сколько же революций нужно народу, чтобы он пришел туда, где находимся мы? Я был больше удручен такой индифферентностью, чем пожаром. Пошел проститься с Mуaнe, который в одном из углов делал наброски сцены. Сел на дрожки и велел доставить меня в Петровский парк.

Я нашел лошадей с экипажем и Кормушку (кучера) на месте и поджидающей меня очаровательную мою хозяйку. Что касается Нарышкина, он тоже ждал и уехал в клуб в пароконном экипаже. Галантный хозяин, он оставил нам свой четырехконный экипаж.

Решили, что я осмотрю Девичий монастырь [188] . Я попросил позволения сменить одежду и прочистить щеткой свои прокаленные волосы. Десять минут мне были согласованы. Возможно, подумают, что мое рвение - посетить монастырь - было вызвано пышным названием, которое его украшает. Ничуть. Я знал, что этимология была обманчивой, и что название Девичий пришло к нему через искажение фамилии его первой монахини, которую звали Елена Девичкина. Другое влекло к этому монастырю, дважды знаменитому, дважды историческому; то, что среди множества знаменитых могил он хранит могилы Софьи Алексеевны и Евдокии Федоровны [189] , о которых я рассказал трагическую историю. В остальном, кроме воспоминаний, что он пробуждает, этот монастырь достоин быть увиденным, как один из красивейших и богатейших, один из самых живописных в окрестностях Москвы.

188

Девичий монастырь - дальше автор называет его Новодевичьим, и под таким названием известен Богородице-Смоленской Новодевичий женский монастырь, основанный в Москве в 1524 году великим князем Василием III в честь взятия Смоленска; построен как крепость в излучине Москвы-реки у трех переправ - Дорогомилова и Крымского брода, Воробьевых гор и был важным звеном южного оборонного пояса столицы, образованного Донским, Даниловым-Симоновым и другими монастырями; в 1689-1704 годах в нем была заточена царевна Софья Алексеевна.

189

Лопухина Евдокия Федоровна (1669-1731) - первая супруга Петра I, мать царевича Алексея, последнее время жила в Москве в Вознесенском монастыре.

Он датирован 1524 годом и построен великим князем Василием Ивановичем в ознаменование проезда знаменитой Смоленской богоматери [иконы], объявленного в его правление; доставленная, она была препровождена с процессией по другую сторону Лужнецкой заставы и, прежде чем пересечь реку, сделала прощальную остановку в Москве. На месте святой остановки и был построен монастырь. В нем восемь церквей, и расположен он на Москве-реке.

После похвалы, которую я огласил Муане по поводу красоты монастыря, мы вернулись туда на следующий день и, несмотря на слабый энтузиазм к русским сооружениям моего компаньона, он нашел, благодаря своим глазам, что надо, и исполнил великолепный рисунок.

Посетив Новодевичий монастырь, я попросил везти нас назад через Кремль. Хотел увидеть в разгаре дня места, которые произвели на меня такое сильное впечатление ночью. Самая великая, самая страшная, быть может, страница нашей истории написана там.

Это там у императора, как у второго Христа, выступил кровавый пот. В момент, когда его мечта только что осуществилась, когда, постучав в ворота Индии с Юга, он стучит в них отсюда, с Севера, когда, после Смоленского и Московского сражений, он оказывается в Кремле, то есть во дворцах старых московских царей, и садится на трон Владимира I, Софьи Палеолог и Петра Великого, неожиданно раздается жуткий крик:

– Горим!

Он приближается к окну, откуда взгляд может охватить весь город. В 20-ти различных местах разом полыхал огонь.

– Мы только что увидели, - сказал император, вступая в Москву, - что русские собираются делать; если они отказываются от переговоров, то нужно будет, как следует, вести нашу партию; теперь зимние квартиры нам обеспечены. Мы дадим миру этот единственный спектакль мирно зимующей армии среди вражеских народов. Французская армия в Москве станет кораблем во льдах. Весной - оттепель и победа!

И вот корабль взят не льдами, а огнем.

Наполеон думал, что его гений провидел все: кровавые битвы, суровую зиму, даже мысли. Получил Москву, за тобой 200 тысяч человек; находишься над всеми катастрофами.

Он провидел все за исключением одного.

Огонь!

Император, опершись о край окна, задумчивый, более чем задумчивый - сумрачный, смотрел на зловещий пожар.

«Сципион» [190]– сказал Полибий [191] , глядя на горящий Карфаген с тоскливым предчувствием судьбы, каковую может обрести и Рим, в свою очередь.

190

Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (ок. 185-129 до н.э.) - древнеримский полководец, в 146 году до н. э. захватил и разрушил Карфаген, закончил 3-ю Пуническую войну.

191

Полибий (ок. 201-120 до н.э.) - выдающийся древнегреческий историк, после 3-й Македонской войны в 168 году до н.э. в числе ахейских заложников был отправлен в Италию, где сблизился с кружком Сципиона; противник демократии, основной труд - «Всеобщая история», задачей истории считал не только описание, но и объяснение событий, главным образом, психологией людей.