Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
А теперь, когда мы совершили экскурс к колоссу, ступим смело в его империю.
Санкт-Петербург
17/29 июня
Я так долго распространяюсь о царе Петре, что, по всей вероятности, вы забыли, увлекшись этим великим строителем кораблей, столиц и царств, о том, кто вам рассказывает его историю, о его компаньонах по путешествию, «Владимире», на котором он совершил переход из Штеттина в Кронштадт, и катере «Кокериль» [55] [или же «Коккерий»], что очень скоро пришел за нами от Английской набережной.
55
Кокериль Уильям (1779-1832) - английский изобретатель и предприниматель периода промышленного переворота, перебрался в Бельгию и сконструировал первые шерсточесальные и шерстопрядильные машины, основал
Напомню, что с нами на борту среди других знатных пассажиров были князь Трубецкой и княгиня Долгорукая. Во всех случаях, называя громкое скандинавское, русское, московитское, монгольское, славянское или татарское имя, мы не скажем, к чему оно идет. С указом его величества императора Александра об освобождении крестьян, для меня вся русская аристократия - такая же, какой была наша в 89-м и какой стала в 93-м году, то есть - ну ее ко всем чертям. Но я скажу, откуда оно взялось. Поверьте мне, дорогие читатели, что делать это не всегда легко в стране, которая последние 130 лет не знает целостной народной истории, изобилуя историями отдельных лиц. И я постараюсь все хорошенько разузнать, чтобы помочь вам отличить потомственных князей от ложных. Думаю, кроме того, что уже сделал это относительно Трубецких и Долгоруких, кто, и вправду, - настоящие князья, одни - потомки Ягеллонов, другие - потомки Рюрика.
Граф Кушелев пригласил князя Трубецкого и княгиню Долгорукую на борт «Кокериля», чтобы добраться до Санкт-Петербурга. Оба приняли приглашение. Хотя они и крупные вельможи, чтобы пойти на это. Дандре - наш друг Дандре, вы его, конечно, помните, не правда ли?
– наш генеральный инспектор, во всем очаровательный и добрый человек должен был остаться, чтобы защитить в таможне наши интересы и интересы наших 57 мест багажа.
Заметьте, что к моменту, когда я пишу это письмо, миновало три дня. Мы в Санкт-Петербурге 72 часа и еще не видели ни Дандре, ни наших 57 мест багажа.
Пересадка была довольно трудной; «Кокериль» в сопоставлении с «Владимиром» смотрелся ореховой скорлупкой, был таким, что, когда перебросили трап с борта на борт, то этот трап оказался крутым скатом, подобным скату кровли парижской ратуши. Мы начали в России русской горкой. Не было другого способа перебраться с борта на борт, как только съехать вниз на собственном заду. Такой способ передвижения, естественно, возмутил дам. Собрались на совет, все взвесили и приняли новое решение: перекинуть трап с борта «Владимира» на кожух гребного колеса «Кокериля», чтобы потом можно было попасть на капитанский мостик, а с него спуститься ниже по лестнице. Это было выполнимо, но неудобно. Со стороны Выборга дул один из тех романтичных ветров Финляндии, какие бросались в лицо Гамлету на крепостных стенах Эльсинора. Море, чувствительное к ласкам ветра, все больше вело себя неспокойно, и каждая волна, вздымаемая его силой, раздвигала или сближала суда. По двое с каждой стороны, четыре моряка удерживали на месте ерзающий трап, упираясь ногами, одни - в «Кокериль» другие - во «Владимир». Все дело заключалось в том, чтобы воспользоваться моментом сближения судов, чтобы сократить себе ненадежный путь переправы.
Как водится у терпящих кораблекрушение, спасали сначала детей, затем женщин, после - горничных. Что касается мужчин, то им оставалось спасаться, кто как может. Вся операция проходила с громким криком вперемешку со взрывами смеха и закончилась без происшествий. Один Дандре остался на «Владимире».
Нам не позволили взять с собой даже несессеры, только Муане пронес - не знаю, как - свой картон для рисунков. Граф принужден был оставить свою панаму - роскошный головной убор, что обошелся ему в 500 франков в Париже, но который имеет несчастье быть двойным. Русская таможня, еще не знакомая с панамами, ясное дело, ею заинтересовалась: не спрятаны ли под подкладкой кружева «малин» или алансонские кружева.
Внизу, у капитанской лестницы, нас ожидали два слуги в длинных ливреях. В кают-компании был сервирован завтрак на 20 персон. Из-за любопытства, что вытащило всех на палубу, завтрак задержали. То есть поступили очень опрометчиво!
Когда, наконец, была переправлена последняя горничная, сделана перекличка и состояние трех собак, кошки и черепахи найдено хорошим, последовала команда отделить «Кокериль» от «Владимира». «Кокериль» закашлял, задымил, захаркал, забил по морю плицами своих колес и отошел от своего великанообразного собрата, как отлетает ласточка от дома с ее гнездом. Дандре, оставленный наедине с 57 местами багажа, бросил на нас тоскливый взгляд, мы ответили ему прощальным жестом ободрения и двинулись к Санкт-Петербургу.
Что же там деется с несчастным Дандре? Ушел ли в себя «Владимир» под его шагами, или в наших 57 местах багажа обнаружили настолько компрометирующие вещи, что и вещи и стража их сослали в Сибирь? Храни их, боже! С тех пор, как на трон возведен новый император, есть уверенность, что их из ссылки вернут.
Мы пребываем в томительном ожидании, вот уже три дня, как нет у нас ни жилетов, ни галстуков, ни рубашек,
за исключением тех, что таможня позволила нашим телам нести на себе, как гласит бельгийское правило.В результате, дорогие читатели, только что должен был отправить такое письмо одной нашей очаровательной соотечественнице, которая мне написала, пригласила меня отобедать по случаю ее дня рождения:
«Самому прекрасному из ангелов -
самый грешный из смертных.
Мы ожидаем наши дорожные сундуки с минуты на минуту; если они прибыли, то не сомневайтесь в радости, которую доставит мне возможность откликнуться на ваше приглашение. Но если их у нас еще нет, то каким хотели бы вы видеть решение нами задачи с букетом цветов для вас?
Поручите передать мне по электрическому телеграфу, какой святой, или какая святая ведает таможней, и я зажигаю им восковую свечу, толстую, как я, и высокую, как обелиск.
Не ждите нас, но держите наготове для нас прибор.
Целую ваши руки; Муане целует ваши ноги в ожидании, что получит право подняться до уровня моего поцелуя.
С самым сердечным поклоном,
Возвращаемся на «Кокериль».
Легкое вначале, волнение на море стало сильным; во всю дул боковой ветер, отчего «Кокериль» впал в бортовую качку, результат которой не замедлил сказаться. Дамы пожаловались на подкатывающую дурноту и сели. Хоум, теряя власть над духами земными, тем более утратил ее над духами морскими и переходил из розового в желтый, а из желтого в зеленый цвет; мужчины вцепились в снасти, я же направился к столу с завтраком, испытывая то, что обычно вызывает у меня бурное море, то есть сильный аппетит. К несчастью, в ту самую минуту, когда, после чудес балансирования на лестнице, я спустился вниз и занес ногу в салон - вероятно, это была левая нога - завтрак, тарелки, бутылки, стаканы - все, что забыли закрепить на столе - потеряли равновесие и полетели на паркет со страшным стуком и звоном. Разбилось все, что было из стекла и фарфора. Я подобрал с пола ломоть хлеба и кусок ветчины и поднялся на палубу как раз тогда, когда Хоум двигался в направлении, обратном моему.
Впереди собралась группа пассажиров, ноги и, конечно, сердца которых были привычны к морю более чем у других. Муане открыл в тумане золотой купол и непременно хотел показать его Хоуму, но тот решительно отказывался повернуть голову, так как любое движение ему казалось опасным. Я подошел к пассажирам и уверенно заявил, что это - купол Сент-Исаака, построенного нашим соотечественником Монферраном. Князь Трубецкой, в свою очередь, присоединившись к нам, подтвердил, что я прав.
Князь подошел не только ради этой поддержки, но еще для того, чтобы пригласить меня на охоту на волков в гатчинских лесах, где волков, говорят, так же много, как зайцев в Сен-Жерменском лесу. Как и охота на медведей, охота на волков - любимое развлечение русских; но, поскольку потомки Рюрика уважают опасность ради нее самой, они придумали охоту с двойным риском, то есть риском быть сожранными волками, как Бодуэн I - константинопольский император, и быть разнесенными вдребезги с экипажем, как Ипполит - сын Тезея. Вот как обставляется эта изобретательная выдумка, условимся - зимой, когда нехватка пищи делает волков свирепыми.
В тройку сажают трех-четырех охотников с двустволками [56] . Тройка - любой экипаж (дрожки, кибитка, коляска или тарантас), запряженный тремя лошадьми; название идет от упряжки, а не от его формы. Из этих трех лошадей коренная всегда должна идти рысью, те же, что справа и слева от нее, - галопом; коренная идет рысью, нагнув голову, и зовется снегоедом. Боковые, на каждую из которых приходится по одной вожже, привязаны к оглобле в месте, что приходится на середину корпуса, идут галопом, отвернув головы, одна - направо, другая - налево; и называют их бешеными. Таким образом, тройка несется, закусив удила, и смотрится раскрытым веером. Правит ею кучер, в котором уверены, хотя вряд ли в мире сыщется такой кучер, на которого можно положиться. Позади веревкой или цепью, чтобы было прочнее, привязывают подсвинка. Веревка или цепь должны быть в длину не менее десятка метров. Поросенок нежится в экипаже до леса, при въезде в который решено начать охоту. Там его ссаживают, и кучер пускает коней вскачь, и они несутся, коренная - рысью, боковые [пристяжные] - галопом. Подсвинок, мало приспособленный к подобному аллюру, испускает жалобные вопли, переходящие скоро в непрерывные стенания. На эти стенания навостряет свой нос первый волк и бросается в погоню за свиньей, за ним - два, затем три волка, десять и 50 волков. Они грызутся из-за поросенка, бьются за право приблизиться к нему, стараясь достать его, один - когтями, другой - зубами. Стенания бедного животного переходят в отчаянный крик. Он будоражит волков в отдаленных лесных глубинах. Сбегаются волки с округи радиусом в три лье, и тройка оказывается преследуемой волчьим полчищем. Вот тогда-то и важно иметь хорошего кучера.
56
Тройка с охотниками, палящими из ружей - прообраз боевой тачанки.