Из разговоров на Беломорстрое

– Я вам отвечаю. Слышите? Я вам отвечаю... Тише, внимание! Я вам отвечаю: да, советская власть мне навязана... Да тише же! Но я вам еще что скажу: я имею право так говорить, а никто другой не имеет права так говорить. Да! Другие возражают политически, а я...

– А вы метафизически?
– без всякого добродушия вставил Абрамов.

– А я человечески. Не метафизически, а человечески!

– Не знаю, что хуже, - метафизическая или человеческая контрреволюция!

Последнее замечание, однако, внесло почему-то вдруг полное успокоение. И я заметил, что публика настроена против Абрамова, или, по крайней мере, против его резких формулировок.

Воспользовавшись наступившей тишиной, я выдвинул наиболее спокойного оратора из желавших говорить, это - все того же Коршунова, и сказал:

– Ну, слово принадлежит товарищу Коршунову. Андрей Степанович, начинайте!

Коршунов заговорил так.

– Чудное дело! Я вас всегда считал своим противником, добрейший Сергей Петрович... Но сегодня... сегодня вы меня поразили. Сначала я даже не знал, что и возразить. И только сейчас, всего несколько мгновений назад, я понял, что вы остаетесь моим обычным противником, хотя не знаю, сумею ли я сейчас это достаточно ясно формулировать. Вы утверждаете, что техника, да и вся техническая культура нам навязана. Я тоже утверждаю, что технический прогресс движется сам собою, не спрашивая согласия у отдельных людей. Вы красноречиво говорите, что человеку не дано даже судить об истинных причинах и целях технического прогресса. Я тут тоже с вами согласен. Кое-что ценным представляется мне и в ваших общих рассуждениях о жизни, хотя это уже какая-то философия, а я себя философом не считаю. Но вот, добрейший Сергей Петрович, что вы заслонили от меня своим красноречием и что я все-таки сейчас твердо держу в уме, спохватившись после первого впечатления от вашей речи. Меня обвиняли в фатализме. Но что же получается у вас? У вас ведь получается прямо мистическое учение о судьбе, после которого остается только один разумный выход, это - самоубийство. Не слишком ли вы перегибаете здесь свою философскую палку в сторону пессимизма, иррационализма и даже просто мистики? Не лучше ли будет ограничиваться здесь подходом только естественно-научным? Это ведь и проще и надежнее и как-то чище, безболезненней. Скажите, ведь вы проповедуете судьбу?

– Я совершенно ничего не проповедую, - спокойно и уверенно сказал Михайлов, - тем более не проповедую какую-то судьбу.

– Но ведь это все же фатализм?

– Так получается.

– Ага, значит, и сами вы согласны!

– Я согласен с тем, что так получается, но я в этом совершенно неповинен.

– Но кто же тогда повинен? Вы что-нибудь утверждаете или ничего не утверждаете?

– Я утверждаю.

– Что вы утверждаете?

– Я утверждаю два-три простейших факта. Первый факт, это - полная неповинность в своем появлении на свет. Вы отрицаете этот факт?

– Этого отрицать нельзя.

– Хорошо. Второе: ни вы, ни я совершенно неповинны в той социально-исторической системе, которая сложилась к моменту нашего рождения, - по той очевиднейшей причине, что нас попросту не было тогда, когда она складывалась. Факт?

– Факт.

– Ну, и что же? Разве это не "судьба"?

– Ага, значит, вы утверждаете, что это судьба?

– Я уже сказал, что так получается. Но я ровно ничего не проповедую. Хотите отрицать факты - отрицайте.

– Да нет же!
– начинал горячиться Коршунов.
– Ровно никаких фактов я не отрицаю. Но я требую, чтобы факты были объяснены.

– Естественно-научно?

– Естественно-научно.

– Но это совершенно не двигает вопрос с места.

– Почему?

– Да потому, что факт все равно останется фактом, объяснили вы его или нет.

– Не согласен! Естественно-научное объяснение покажет, почему сейчас такая техника, а не иная. Вместо судьбы получится ясная логика.

– Андрей Степанович2, да с чего вы взяли, что естественнонаучное объяснение вообще возможно? Ведь вы же тут имеете в виду физику и химию, ну, на худой конец биологию? Ведь так?

– Правильно.

– Но какая же физика и химия объяснила факт изобретения плотины Пуаре? Какая это биология, где и у кого объяснила появление факта Беломорстроевских косых ряжей? Ведь для этого надо было экспериментально исследовать химические процессы в организме у Зубрика. Ха-ха! Ну-ка давайте мне формулы для химии мозга у Вержбицкого, когда он компоновал Пало-Коргский узел.

– Этого мы еще не можем сделать, - деловито возразил Коршунов.

– Т. е. до сих пор вы еще ничего не можете объяснить естественно-научно?

– Полностью не можем.

– Да и никак не можете! Естественно-научное объяснение - миф, - ну, если хотите, для нас, т. е. пока еще миф. И прибавляю: самый дурной миф, мешающий всяким другим объяснениям. Но я не хочу об этом спорить. Я хочу сказать совсем другое. Если бы даже ваше естественно-научное объяснение осуществилось, то и в этом случае утверждаемые мною факты нисколько не потеряли бы своего значения. Факты остаются фактами, как их не объясняйте: я хочу жить в XXV или в XV веке, а фактически живу в XX; я не хочу техники, а она есть; или я хочу техники, а ее нет. Отсюда и факт моей безответственности.

– Но ведь это же проповедь анархизма!
– перескочил Коршунов на другую тему.

– Я ни-че-го не про-по-ве-ду-ю, - намеренно раздельно произнес Михайлов.
– А если так получается, то причем же я тут? Если человеку отрезать голову, то он умрет. Но при чем тут я? Такого хрупкого и ничтожного человека я и не создавал и создавать его вовсе не входило в мои планы. И если бы спросили меня, я бы сам стал критиковать такое произведение. Почему же это моя проповедь?

– Хотите мириться?
– мелькнула какая-то идея у Коршунова. Михайлов рассмеялся.

– Хотите?

– Ну?

– Вы вот говорили, что вас спрашивают: как же быть? То - не так, то не так, это - не так. Чего же вы сами хотите, спрашивают у вас. Как вы сами хотите быть?

– Ну?

– И вы отвечали, что не знаете как быть.

– Да.

– Ну, так давайте мы с вами ответим на этот вопрос немного иначе. Я предлагаю отвечать так: что бы вы ни делали, как бы вы ни думали, - вы будете действовать так, как велено. Вопрос о том, что делать, бессмысленный вопрос. Что бы вы ни делали, вы будете делать то, что предписано.

Тут вмешался в разговор наш геолог Елисеев, слывший за человека старых понятий, хотя, по-моему, несправедливо.

– Кем предписано?
– с юмором в голосе спросил он.
– Кем велено?

– Природой, - ответил Коршунов.

– Историей, - влез опять Абрамов.

– Неизвестно кем, - спокойно и простодушно, даже немного резонерски сказал Михайлов.

– Ягодой, - неуместно сострил опять тот же писклявый голосок из угла.

Все расхохотались.

– Ну, ладно!
– сказал я, стараясь быть серьезным.
– Кто еще хочет говорить?

– Позвольте мне, раз уж я вылез, - проговорил Елисеев.

– Ваше слово, - сказал я по-председательски, хотя никто меня не выбирал и не назначал.

Елисеев разговорился не сразу. Мне даже показалось, что он стал жалеть о своем намерении говорить. Начал он не очень складно:

– Мне кажется... Я думаю... Сначала я не о себе... т. е. не о своих взглядах... Я сначала о судьбе... Тут вот не все сказано...

Он смолк, и все молчали.

– О судьбе-то нужно иначе, - опять заговорил Елисеев неуверенным тоном, озираясь по сторонам и смотря почему-то на Михайлова, а не на Коршунова, как можно было бы предполагать, судя по вступлению. Тут он совсем замолчал, и потом после длительной паузы вдруг брякнул: