Из разговоров на Беломорстрое

– Каждая эпоха есть историческая необходимость, а не "отчасти", наставительно заметил Абрамов.

– Каждая эпоха есть историческая необходимость, - терпеливо говорил Харитонов, - и каждая эпоха есть "отчасти".

– Но к чему вы это ведете?
– спросил я не без любопытства.

– А к тому я веду, что каждая эпоха, не будучи в силах воплотить в себе все, однако, воплощает в себе что-то общее, общечеловеческое. Она всегда отвечает каким-то живым потребностям и способна заполнить всего человека.

– Заполнить всего человека?
– с недоумением спросил я.

– Разумеется, да. Какая бы ущербная, какая бы узкая и односторонняя идея ни лежала в основе данной культуры, - раз эта идея выдвинута историей как очередная, она всегда способна заполнить всего человека, со всей его наукой, моралью, философией, искусством, даже мистикой. Поэтому, когда вы говорите об идеализме и романтизме большевиков, это ровно ничего не говорит о широте и правильности их идеи. Можно влюбиться в машину и обожествить ее, - получится и свой идеализм, и свой романтизм, и своя мистика. Можно обожествить соху и борону, - получится тоже полнота жизни. Можно идолопоклонствовать перед Беломорским Каналом, и он окажется предметом и философии, даже искусства, даже, если хотите, мистики и религии.

– Так, значит, по-вашему, - сказал я, - во всякой эпохе есть общее, или общечеловеческое; оно, по-видимому, есть то, что вами приемлется. И во всякой эпохе есть нечто узкое, частичное, вот это самое "отчасти", оно, насколько я вас понимаю, вами не приемлется.

– Совершенно правильно.

– Но ведь вы же сказали, что решительно каждая эпоха есть только частичная эпоха. Значит, вы не приемлете всей истории?

– Я не приемлю частичного в истории.

– Но ведь в истории все частично.

– И все обще.

– Но ведь надо или принять или отвергнуть?

Харитонов помолчал. Тут опять заговорил Елисеев.

– Почему же это или признать или отвергнуть? Можно и то и другое...

В комнате заулыбались.

– Я вас спрашиваю, - заговорил я.
– Вы ведь приемлете социализм как общее?

– Несомненно, - ответил Харитонов.
– Наравне со всем прочим.

– И работаете на него?

– Как и на все другое.

– Хорошо. А социализм как частное - вы приемлете или нет?

– Я на него работаю.

– Нет, вы скажите, принимаете ли вы его как историческую частность?

Харитонов улыбнулся, как взрослый при виде наивного озорства ребенка.

– Вы же знаете, что философ - всегда шире... Философа нельзя всунуть в какую-то одну эпоху. Мысль нельзя сузить...
– говорил Харитонов, впрочем, без всякого заискивания.

– Итак, социализм есть узость, которая для вас неприемлема? настаивал я.

– Но социализм не только узость...

– А поскольку он - узость?

– А поскольку он - узость, он есть очередная эпоха, т. е. историческая необходимость.

– Но тогда в этом есть нечто общее, и вы его принимаете?

– Несомненно, в необходимости есть нечто общее и в этом я его принимаю...

Все расхохотались.

– Запутались вы все, вот что!
– снисходительно, хотя и сквозь смех, сказала Елена Михайловна.
– Вот вам, товарищи, пример никчемности всякой философии. Два просвещенных, образованных человека запутались в трех соснах из-за одного только пустого словопрения и схоластики. Я себя чувствую прямо как в кабаре. Ведь это же смешно, товарищи! Николай Владимирович, посмотрите на народ, - все же смеются!

– А вот в наказание за такие слова, - шутя сказал я, - извольте-ка сами рассказать нам о технике. Хорошо это вам скептические замечания отпускать, а вот не желаете ли сами высказать что-нибудь такое простое-простое, чтобы сразу все вас поняли и с вами согласились. Ну-ка!

– Ну, что же тут такого особенного!
– бойко сказала Елена Михайловна Я не люблю длинных речей, но самое простое, самое очевидное, чтобы вас всех отрезвить, я готова сказать...

– Ну-ка, ну-ка!
– ответил я.

– Я скажу кратко, - говорила инженерша.
– Самое главное, это - чувство меры. Никто, никто из говоривших не проявил разумного чувства меры, и отсюда - вся наша беседа. Возьмем хоть первого оратора, Коршунова. Ну, дело ли чтобы был такой непроглядный фатализм. Ну, правда, общество сильнее отдельного человека, технический прогресс вовлекает в себя отдельных индивидуумов. Но нельзя же в XX веке проповедовать судьбу языческих философов, которая была несколько тысяч лет назад. Возьмите Сергея Петровича. Он изобразил нам такой тупик, что не только от техники, но и прямо от жизни ничего не останется. Ни тебе знания, ни тебе свободы, ни тебе выбора, ни тебе ответственности. Да ведь это же сумасшедший дом получается, а не жизнь! Еще один оратор, наоборот взвалил на человека такую ответственность, что, оказывается, последний даже и не знает, за что ему надо отвечать, а отвечает. Теперь вот последние два оратора. У обоих один, общий недостаток: отсутствие чувства меры. Оба ударились в мистику, в романтизм, прямо я бы сказала в мифологию. Что Константин Дмитриевич пустил настоящую мифологию, это уже отмечалось. Но и Николай Владимирович сделал из советской власти сплошной романтизм. Ну, конечно, я согласна: большевик - неподкупен, большевик хочет овладеть техникой и в смысле культуры, учебы, и в смысле подчинения ее человеку, и т. д., и т. д. Но к чему же тут вся эта риторика о идеализме СССР, о духовной жизни советского гражданина и т. д. Ведь это же все риторика, эстетика, а главное полное необладание чувством меры. Надо, товарищи, меру знать. Меру знать надо, товарищи!

"Какая пошлость!" - мелькнуло у меня в голове. Кто-то сзади меня шепнул кому-то: "А жизнь-то как раз и не знает никакой меры".

– Интеллигентщина!
– брякнул вслух Абрамов.

Я погрозил ему пальцем, а Елена Михайловна продолжала:

– Да! Это взгляд интеллигентного человека, и я ничего не нахожу в этом дурного. Интеллигентность там, где человек пытается овладеть дикими инстинктами своего тела и своей души, где в человеке развивается чувство меры. Вы все, решительно все размахиваете кулаками, кому-то грозите, кого-то хотите убить или уже убили, у вас в руках кнуты и нагайки. Я считаю, - прибавила Елена Михайловна, - что вы все азиаты, деспоты, варвары. Вы все только приказываете и готовы запороть каждого ослушника.

– Гнилой либерализм!
– подхватил Абрамов.
– В буквальном смысле слова гнилой либерализм. Эти песни мы знаем. На них вы нас не проведете.

– А вы все равно никого не убедите поркой.

Тут вмешался я:

– Извиняюсь, Елена Михайловна! Я считаю, что единственно чем можно убедить утонченного интеллигента, это -только поркой.

– Поркой нельзя убедить даже скотину, - возразила инженерша.

– Скотину нельзя, а униженного интеллигента можно и должно.

– Ну, что ж! У вас, вероятно, есть опыт на этот счет. Я вам верю.

Кое-кто начал по этому поводу зубоскалить.

– Ну, хорошо!
– сказал я громко, чтобы заглушить смешки.

– Значит, о технике вывод ваш такой:

"Медленным шагом,

Робким зигзагом,

Не увлекаясь,

Приспособляясь,

Если возможно,

То осторожно

Тише вперед,

Рабочий народ!"

Так в 1905 году высмеивали меньшевиков. Это ваш лозунг, Елена Михайловна?

– Я никогда меньшевичкой не была, но это -да. Это, пожалуй, действительно мой лозунг.