Из Сибири. Остров Сахалин. 1889-1894

– Ты как же смеешь, подлец, не починять дорогу? – стал он кричать плачущим голосом. – По ней проехать нельзя, шеи ломают, губернатор пишет, исправник пишет, я выхожу у всех виноват, а ты, мерзавец, язви твою душу, анафема, окаянная твоя рожа, – что смотришь? А? Гадина ты этакая! Чтоб завтра же была починена дорога! Завтра буду ехать назад, и если увижу, что дорога не починена, то я тебе рожу раскровеню, искалечу разбойника! Пош-шел вон!

Мужичонко заморгал глазами, вспотел, сделал лицо еще кривее и юркнул в дверь. Заседатель вернулся к столу, сел и сказал, улыбаясь:

– Да, конечно, после петербургских и московских вам здешние женщины не могут понравиться, но если хорошенько поискать, то и здесь можно найти девочку…

Интересно бы знать, что успел мужичонко сделать до завтра? И что можно сделать в такой короткий срок? Не знаю, к счастью или к несчастью для сибирского тракта, заседатели недолго сидят на одном месте; их часто меняют. Рассказывают, что один вновь назначенный заседатель, [34] прибыв в свой участок, согнал крестьян и приказал им копать по сторонам дороги канавы; его преемник, не желая уступать ему в оригинальности, согнал крестьян и приказал им зарывать канавы. Третий распорядился в своем участке покрыть дорогу слоем глины в пол-аршина. Четвертый, пятый, шестой, седьмой – каждый постарался принести в улей свою долю меда…

34

Рассказывают, что один вновь назначенный заседатель ~ Четвертый, пятый, шестой, седьмой – каждый постарался принести в улей свою долю меда…

– Здесь Чехов, вероятно, сознательно, вызывал ассоциацию с щедринскими градоначальниками. В известной Чехову статье Ив. Мевеса говорилось, что заседатели ездили по сибирским дорогам для устрашения и «в рассуждении» взяток за бродягу, мертвое тело и т. д. («Три года в Сибири и Амурской стране». – «Отечественные записки», 1863, № 5, стр. 254).

В продолжение всего года дорога остается невозможной: весною – грязь, летом – кочки, ямы и ремонт, зимою – ухабы. Та быстрая езда, которая когда-то захватывала дух у Ф. Ф. Вигеля [35] и позднее у И. А. Гончарова, [36] теперь бывает мыслима только разве зимою в первопутку. Правда, и современные писатели восхищаются быстротою сибирской езды, [37] но это только потому, что неловко же, побывав в Сибири, не испытать быстрой езды, хотя бы только в воображении…

35

Та быстрая езда, которая когда-то захватывала дух у Ф. Ф. Вигеля… – Ф. Ф. Вигель (1786–1856), мемуарист, путешественник, автор «Воспоминаний», где описана «быстрая езда» по Сибири («Воспоминания Ф. Ф. Вигеля», том первый. М., 1866, стр. 152, 156, 159, 195, 199).

36

…и позднее у И. А. Гончарова… – Чехов имел в виду книгу И. А. Гончарова «Фрегат „Паллада“», еще с юношеских лет (см. письмо М. П. Чехову, апрель 1879 г.) любимую им (в «Списке» под № 36). В последней главе («До Иркутска») Гончаров писал: «Решительно нельзя ехать: скоро очень везут <…> Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на вид <…> Вот ямщик уселся, забрал вожжи, закрутил их около рук <…> „Ну“, – говорит он. Все мгновенно раздаются в сторону, и тройка разом выпорхнет из ворот, как птица, и мчит версты две-три вскачь, очертя голову, мотая головами, потом сажен сто резвой рысью, а там опять вскачь – и так до станции <…> И не увидишь, как мелькнут двадцать пять верст» (И. А. Гончаров. Полн. собр. соч., т. 7, изд. 2. Глазунова, СПб., 1886, стр. 517–520).

37

Правда, и современные писатели восхищаются быстротою сибирской езды ~ только в воображении… – В «Сибирском вестнике» в повести Я. Васкеля «Темное дело (Из рассказов сибирского стряпчего)» автор писал: «Для привычного человека наша сибирская езда, в особенности при хорошей погоде, при исправном пути, представляет из себя своеобразную прелесть <…> Добрые лошади, под посвист ямщика, везли крупною хорошей рысью» (1890, № 11, 24 января). О «бешеной сибирской езде» писал и Гл. Успенский («Письма с дороги». – «Русские ведомости», 1888, № 292, 23 октября).

Трудно надеяться, чтобы Козулька когда-нибудь перестала ломать оси и колеса. Сибирские чиновники на своем веку не видали ведь дороги лучше; им и эта нравится, а жалобные книги, корреспонденции и критика проезжающих в Сибири приносят дорогам так же мало пользы, как и деньги, которые ассигнуются на их починку…

Приезжаем мы на Козульскую станцию, когда уж высоко стоит солнце. Мои спутники едут дальше, а я остаюсь починять свой экипаж.

IX

Если пейзаж в дороге для вас не последнее дело, то, едучи из России в Сибирь, вы проскучаете от Урала вплоть до самого Енисея. Холодная равнина, кривые березки, лужицы, кое-где озера, снег в мае да пустынные, унылые берега притоков Оби – вот и всё, что удается памяти сохранить от первых двух тысяч верст. Природа же, которую боготворят инородцы, уважают наши беглые и которая со временем будет служить неисчерпаемым золотым прииском для сибирских поэтов, природа оригинальная, величавая и прекрасная начинается только с Енисея.

Не в обиду будь сказано ревнивым почитателям Волги, в своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея. Пускай Волга нарядная, скромная, грустная красавица, зато Енисей могучий, неистовый богатырь, который не знает, куда девать свои силы и молодость. На Волге человек начал удалью, а кончил стоном, который зовется песнью; [38] яркие, золотые надежды сменились у него немочью, которую принято называть русским пессимизмом, на Енисее же жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась. Так, по крайней мере, думал я, стоя на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя на его воду, которая с страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан. В берегах Енисею тесно. Невысокие валы обгоняют друг друга, теснятся и описывают спиральные круги, и кажется странным, что этот силач не смыл еще берегов и не пробуравил дна. На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый из всех сибирских городов, а на том – горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. [39] Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега! Я завидовал Сибирякову, [40] который, как я читал, из Петербурга плывет на пароходе в Ледовитый океан, чтобы оттуда пробраться в устье Енисея; я жалел, что университет открыт в Томске, а не тут, в Красноярске. Много у меня было разных мыслей, и все они путались и теснились, как вода в Енисее, и мне было хорошо…

38

На Волге человек начал удалью, а кончил стоном, который зовется песнью… – Скрытая цитата из «Размышления у парадного подъезда» Н. А. Некрасова.

39

…горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. – Повторение письма к Чеховым от 6 июня 1890 г.

40

Я завидовал Сибирякову ~ пробраться в устье Енисея… – А. М. Сибиряков (1849–1893), известный исследователь морского торгового пути из Европы в Сибирь, судовладелец. Потерпев в 1883 г. неудачу (гибель парохода «Оскар Диксон»), снарядил другой пароход («Норденшельд») и в июле 1885 г. сделал попытку пройти с грузом иностранных товаров в Сибирь, но ввиду скопления льдов не смог проникнуть не только в Карское море, но и в устье Печоры, «где им были устроены товарные склады и проложена грунтовая дорога через Уральский перевал до притоков реки Оби». Пришлось вернуться в ближайший норвежский порт Варде («Русское судоходство», 1886, № 5–6, стр. 178–179). О путешествии Сибирякова в 1890 г. Чехов мог прочитать и в «Восточном обозрении» (1890, № 13, 25 марта).

Скоро после Енисея начинается знаменитая тайга. [41] О ней много говорили и писали, а потому от нее ждешь не того, что она может дать. Вначале как будто немного разочаровываешься. По обе стороны дороги непрерывно тянутся обыкновенные леса из сосны, лиственницы, ели и березы. Нет ни деревьев в пять охватов, ни верхушек, при взгляде на которые кружится голова; деревья нисколько не крупнее тех, которые растут в московских Сокольниках. Говорили мне, что тайга беззвучна и растительность ее не имеет запаха. Я ожидал этого, но все время, пока я ехал по тайге, заливались птицы, жужжали насекомые; хвои, пригретые солнцем, насыщали воздух густым запахом смолы, поляны и опушка у дороги были покрыты нежно-голубыми, розовыми и желтыми цветами, которые ласкали не одно только зрение. Очевидно, писавшие о тайге наблюдали ее не весною, а летом, когда и в России леса беззвучны и не издают запаха.

41

Скоро после Енисея начинается знаменитая тайга ~ в гробовой тишине. – И. Л. Леонтьеву (Щеглову) из Иркутска Чехов писал 5 июня 1890 г., что сибирская природа мало отличается от российской: «Оригинальны только река Енисей и тайга». О тайге см. также в письме к Чеховым от 6 июня 1890 г. В чеховском описании тайги содержится элемент полемики с теми, кто «говорил и писал» о ней, например с Ив. Мевесом: «Наконец, мы коснулись тайги. Под словом „тайга“ здесь разумеют неизмеримое пространство, обросшее непроницаемым лесом <…> В дремучем лесу среди глухой тишины…» («Три года в Сибири и Амурской стране». – «Отечественные записки», 1863, № 5, стр. 261).

Сила и очарование тайги не в деревьях-гигантах и не в гробовой тишине, а в том, что разве одни только перелетные птицы знают, где она кончается. В первые сутки не обращаешь на нее внимания; во вторые и в третьи удивляешься, а в четвертые и пятые переживаешь такое настроение, как будто никогда не выберешься из этого зеленого чудовища. Взберешься на высокий холм, покрытый лесом, глянешь вперед на восток, по направлению дороги, и видишь внизу лес, дальше холм, кудрявый от леса, за ним другой холм, такой же кудрявый, за ним третий, и так без конца; через сутки опять взглянешь с холма вперед – и опять та же картина… Впереди, все-таки знаешь, будут Ангара и Иркутск, а что за лесами, которые тянутся по сторонам дороги на север и юг, и на сколько сотен верст они тянутся, неизвестно даже ямщикам и крестьянам, родившимся в тайге. Их фантазия смелее, чем наша, но и они не решаются наобум определять размеры тайги и на ваш вопрос отвечают: «Конца нет!» Им только известно, что зимою через тайгу приезжают с далекого севера на оленях какие-то люди, чтобы купить хлеба, но что это за люди и откуда они, не знают даже старики.

Вот около сосен плетется беглый с котомкой [42] и с котелком на спине. Какими маленькими, ничтожными представляются в сравнении с громадною тайгой его злодейства, страдания и он сам! Пропадет он здесь в тайге, и ничего в этом не будет ни мудреного, ни ужасного, как в гибели комара. Пока нет густого населения, сильна и непобедима тайга, и фраза «Человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фальшиво, как здесь. Если бы, положим, все люди, которые живут теперь по сибирскому тракту, сговорились уничтожить тайгу и взялись бы для этого за топор и огонь, то повторилась бы история синицы, хотевшей зажечь море. Случается, пожар сожрет лесу верст на пять, но в общей массе пожарище едва заметно, а проходят десятки лет, и на месте выжженного леса вырастает молодой, гуще и темнее прежнего. Один ученый в бытность свою на восточном берегу нечаянно поджег лес; в одно мгновение вся видимая зеленая масса была охвачена пламенем. Потрясенный необычайной картиною, ученый назвал себя «причиною страшного бедствия». Но что значит для громадной тайги какой-нибудь десяток верст? Наверное, на месте бывшего пожара растет теперь непроходимый лес, гуляют в нем безмятежно медведи, летают рябчики, и труды ученого оставили в природе гораздо больше следа, чем напугавшее его страшное бедствие. Обычная человеческая мерка в тайге не годится.

42

Вот около сосен плетется беглый с котомкой ~ его злодейства, страдание и он сам! – В письме к родным от 14 мая 1890 г. Чехов писал: «Встретили бродяг с котелками на спинах. Эти господа беспрепятственно прогуливаются по всему сибирскому тракту». В книге «Остров Сахалин» бродягам, беглым посвящена специальная глава (XXII). Высказывая сочувствие им, Чехов, однако, был далек от их идеализации, столь характерной для изображения бродяг у Короленко, Максимова и других авторов.

А сколько тайн прячет в себе тайга! Вот между деревьев крадется дорога или тропинка и исчезает в лесных сумерках. Куда она ведет? В тайный ли винокуренный завод, в село ли, о существовании которого не слыхал еще ни исправник, ни заседатель, или, быть может, в золотые прииски, открытые артелью бродяжек? И какою бесшабашною, обольстительною свободою веет от этой загадочной тропинки!

По рассказам ямщиков, в тайге живут медведи, волки, сохатые, соболи и дикие козы. Мужики, живущие по тракту, когда дома нет работы, целые недели проводят в тайге и стреляют там зверей. Охотничье искусство здесь очень просто: если ружье выстрелило, то слава богу, если же дало осечку, то не проси у медведя милости. Один охотник жаловался мне, что ружье у него делает по пяти осечек подряд и выстреливает только после шестого раза; идти с таким сокровищем на охоту без ножа или рогатки – большой риск. Привозные ружья здесь плохи и дороги, и потому не редкость встретить по тракту кузнецов, умеющих делать ружья. Вообще говоря, кузнецы талантливые люди, и особенно это заметно в тайге, где они не затерялись в массе других талантов. Мне по необходимости пришлось коротко познакомиться с одним кузнецом, которого ямщик рекомендовал мне так: «У-у, это большой мастер! Он даже ружья делает!» И тон, и выражение лица у ямщика живо напомнили мне наши разговоры о знаменитых художниках. У меня сломался тарантас, понадобилось починять, и по рекомендации ямщика явился ко мне на станцию худощавый, бледный человек с нервными движениями, по всем приметам талант и большой пьяница. Как хороший врач-практик, которому скучно лечить неинтересную болезнь, он мельком и нехотя оглядел мой тарантас, коротко и ясно поставил диагноз, подумал и, ни слова не сказав мне, лениво поплелся по дороге, потом оглянулся и сказал ямщику:

– Что ж? Пожалуй, вези тарантас в кузницу.

Починять тарантас помогали ему четыре плотника. Работал он небрежно, нехотя, и казалось, что железо принимало разнообразные формы помимо его воли; он часто курил, без всякой надобности рылся в куче железного мусора, глядел вверх на небо, когда я торопил его, – так ломаются артисты, когда их просят спеть или прочесть что-нибудь. Изредка, точно из кокетства или желая удивить меня и плотников, он высоко поднимал молот, сыпал во все стороны искрами и одним ударом решал какой-нибудь очень сложный и мудреный вопрос. От неуклюжего, тяжелого удара, от которого, казалось бы, должна была рассыпаться наковальня и вздрогнуть земля, легкая железная пластинка получила желаемую форму, так что и блоха не могла бы придраться. [43] За работу получил он от меня пять с полтиной; пять взял себе, а полтинник отдал четырем плотникам. Те сказали спасибо и потащили тарантас к станции, завидуя, вероятно, таланту, который и в тайге так же знает себе цену и так же деспотичен, как и у нас в больших городах.

43

…блоха не могла бы придраться. – Ассоциация с известным героем Лескова – Левшой, подковавшим блоху.