Из жизни кукол

Луве почти дословно помнил, что Нова рассказывала по время последней сессии.

Я пошла туда, взломала дверь и свернула крольчонку шею. Потом мы его похоронили в лесу. Хотите – проверьте. Мы там крестик поставили – связали две палочки резинкой для волос.

Луве кашлянул.

– Напоминаю: если хотите – можете высказаться.

– Я хотела спросить про Нову, Мерси и Фрейю, – сказала следующая девочка, и ее соседка согласно закивала. – Здесь как-то пусто стало. Понимаете, да?

Ее прервал короткий стук в дверь.

– Да? – сказал Луве. На пороге стояла бывшая терапевт Фрейи.

– У вас найдется минутка?

Луве поднялся и вышел.

Терапевт задумчиво смотрела на него.

– Ко мне только что заходила уборщица… Утром она убирала в комнате Алисы и нашла вот это. – И она протянула Луве черную майку.

– Ну да, девочки часто затыкают вентиляцию, когда с фабрики тянет вонью.

Терапевт вздохнула.

– Это не Алисы. Это майка Фрейи.

Луве вгляделся в майку. На груди большими красными буквами значилось “Голод”.

– Любимая майка Фрейи, – сказала женщина. – Как по-вашему, Алиса может что-нибудь знать об исчезновении Фрейи?

Рано или поздно запретят Нюнесвэген

Кевин не знал, насколько он может распространяться, но спросила-то Вера.

– Луве Мартинсон проходит по программе защиты свидетелей, – начал он. – И не далее как полтора года назад, весной 2011 года, его звали по-другому.

– И что это значит?

– Пока неясно, но что-то там было… Может быть, он выступил свидетелем.

В машине Веры пахло сигариллами, как в отцовской. Для Кевина этот запах с детства означал безопасность.

Ему давно уже хотелось задать один очень важный вопрос, но Кевин долго не знал, как его сформулировать. Сейчас вопрос наконец оформился.

– У вас с папой были отношения?

Ответ оказался быстрым и коротким.

– Да, – сказала Вера и выбросила окурок в окно.

Ее ответ словно подтвердил его неясные догадки. Кевин ощутил облегчение.

Представил себе их вместе.

Клинт Иствуд и Хелен Миррен.

Вера и его отец почти тридцать лет работали вместе, близко общались, и Кевин без особого труда представил их в одной постели.

То, что он услышал, вдруг показалось ему само собой разумеющимся.

– И долго?

Вера завела мотор.

– Начали, когда были подростками. Закончили лет пятнадцать-двадцать назад.

Как там мама сказала? Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая.

Вера вырулила с парковки.

– Ты злишься?

– Нет, на вас – нет. – Кевин открыл бардачок, где лежали сигариллы. – Можно одну?

Вера кивнула.

Пока Вера гнала машину через квартал высоток, оба молчали. Кевин закурил и опустил окошко.

– Как там Себастьян? – спросила Вера.

Кевин рассказал про те выходные, на Гринде, и как он, подросток, заявил, будто Себастьян всю ночь лез к нему обниматься и не давал спать.

И как папа и Вера отругали Себастьяна.

– Мы все не так поняли, поторопились. – Вера выехала на Нюнесвэген и поехала на север, в город.

Державшаяся несколько часов сухая погода кончилась, снова зарядил дождь. Кевин воспринимал каждую каплю как личное оскорбление. Он где-то читал, что шведы в представлении многих иммигрантов вечно жалуются на погоду. Впустую тратят энергию на то, на что не могут повлиять. Может быть, он совершает ту же ошибку, роясь в отцовском прошлом. Сладить со смертью он все равно не в силах.

А тайны будут всегда.

Вера кашлянула.

– Я в последнее время много думаю о Себастьяне… Может быть, я слегка категорична, но мне кажется, у него мания величия.

– Сильно сказано, – отозвался Кевин, хотя ему казалось, что все еще сложнее.

Побывав у Себастьяна, Кевин озаботился узнать побольше о словах “ути” и “сэкаи”. По-японски это значило “дом” и “мир” соответственно; так Кевин получил намек на возможную проблему Себастьяна.

– Он отказывается разговаривать со мной, – продолжала Вера. – Но постоянно дает понять, что у него в жизни есть некая миссия, столь великая, что по сравнению с ней все наши занятия не имеют смысла. И пока он убеждает себя в своем великом предназначении, он палец о палец не ударит, чтобы устроить повседневную жизнь. Найти какую-нибудь обычную работенку. – Вера стукнула по рулю. – Реалистичную цель в жизни, какой бы малой она ни была. Вот что мне делать?

– И что, по-твоему, будет дальше?

Вера покачала головой.

– Не знаю. Я все перепробовала. Психологи, стажировка, поездки за границу. Все это он отверг. Перед тем как уйти на пенсию, я взяла отпуск на две недели – думала, мы вместе к чему-нибудь придем, узнаем друг друга получше. Я вернулась на работу уже через несколько дней. Он отказывался выходить из квартиры.

– Ути и сэкаи, – сказал Кевин.

– Как?

– Себастьян – хикикомори.

– Что-что? – Вера с недоумением посмотрела на него.

– Хикикомори.

Вера прибавила газу и объехала какую-то машину.

– И что это значит?

– Хикикомори – настоящая эпидемия в Японии и других странах Восточной Азии. В одной только Японии хикикомори больше миллиона. Но и у нас они появляются все чаще. Люди, которые выбирают добровольную изоляцию. “Ути” значит “дом”, а “сэкаи” – “мир”. Он против всего мира.

– Вон что… И как с этим бороться? Есть какое-нибудь лекарство?

Кевин ждал этого вопроса. Вера вся нацелена на результат, недаром коллеги прозвали ее “Замдиректора”, но тут простых решений не было. Люди – не фабрики.

– Ну… В Умео и Упсале работали с хикикомори, но про результаты мне ничего не известно.

– Понятно, – резко сказала Вера. – Если надо выплачивать студенческий заем, можно уйти в загул, и ничего не произойдет. Сиди дома, философствуй о несправедливостях мира. Во всяком случае с Себастьяном все именно так. Он уже лет двадцать торчит в квартире на Вальхаллавэген, никак не отклеится от своего идиотского компьютера.

– Есть и другие причины, – заметил Кевин. – Требования общества, погоня за статусом и деньгами, ожидания близких…