Из жизни одноглавого. Роман с попугаем

— Светлана! — обрадовано сказал Милосадов.

Он подмигнул Карацупе, и тот, незаметно кивнув, тихо выбрался из зала.

Милосадов подошел к ней и осторожно, будто боясь вспугнуть бабочку, положил руки на спинку соседнего стула.

— Светлана! — повторил он. — Видите, как дело развернулось… Но я рад, вы знаете… я рад. Нарыв лопнул. Даже хирургического вмешательства не понадобилось. Как в том анекдоте — знаете? — сам отвалился…

Изменился в лице, с ужасом осознав, что брякнул что-то не то, но Светлана, судя по всему, не знала анекдота.

— Ага, лопнул. — Она пожала плечами. — Только больше никто не придет.

— Да ладно! — Милосадов махнул рукой. — Вообще-то это от вас зависит. Скажете слово — и я все налажу. Карацупу этого выгоню к чертовой матери… Он ведь графоман, да? Вы знаете, Светлана, я в этом мало что понимаю, — он обезоруживающе улыбнулся, и мне показалось, что зубы распространили вспышку какого-то электрического сияния. — Но если вы скажете, что он графоман, а вот Серебров, наоборот, гений, то я Сереброва верну, а Карацупу, дурака этого, выгоню ко всем чертям. И пусть Серебров снова будет старостой… Да что там: я и семинар вести попрошу кого-нибудь другого. Вот Красовского и попрошу. Он ведь хороший писатель, да? Я сам не читал, но мне говорили… Вы только скажите. Мне главное, чтобы вам было хорошо. И потом, знаете, — он нахмурился, — когда лежишь на бархане с пистолетом бесшумного боя в руке, а где-то во тьме, рассеиваемой только светом лучистых звезд, шагают верблюды…

— Зря вы себя принижаете, — насмешливо перебила Светлана. — В душе вы настоящий поэт. Может, даже почище Карацупы. Просто забыли, что о барханах уже рассказывали.

— Неважно, — возразил он. — Неважно, что рассказывал. Ну рассказывал. И что? И еще могу рассказать… Что делать, если в самое сердце впечаталось? Давайте я вам сейчас о другом. Вот вы, наверное, смотрите на меня и думаете: дожил человек до седых волос, а что делает? Библиотекой заведует. Ну не смешно ли? Смешно, еще как смешно, аж прямо слезы наворачиваются.

— Отчего же? — сказала Светлана, пожав плечами. — Мой отец был директором библиотеки. И ничего, никто его не жалел… наоборот, многие завидовали.

— Отец? — удивился Милосадов. — Подождите, это кто же?

— Юрий Петрович Калабаров, — вздохнула она. — Ныне, к большому моему сожалению, покойный.

— Да, но…

— Если хотите, расскажу. — Светлана заговорила деловитым, сухим тоном, будто хотела разделаться с этой темой поскорее. — Они с мамой расстались, когда мне года не было. Деталей я не знаю. Кажется, мама потом жалела. Я привыкла, что его нет. Да и вокруг-то — сами знаете какая обстановка. Неполных семей полно, а полных раз-два и обчелся. Нету папы — ну и нету, ни у кого нету. Папы были моряками — ушли в моря и не вернулись. Фамилия у меня мамина… В общем, и мыслей никаких не возникало. А уже когда школу заканчивала, покопалась как-то раз в шкафу, где документы. Смотрю — вот тебе раз… Я его потихоньку разыскала. Оказалось, он здесь работает, в библиотеке. Стала захаживать — все равно ведь нужно книжки где-то брать… Меня к нему тянуло, конечно, — она вздохнула. — Но решила не восставать из небытия. У него давным-давно все другое — другая жена, другая семья, другие дети… и тут я на голову. Здравствуйте, я ваша тетя. В общем, я не обнаружилась.

— Ничего себе, — сказал Милосадов. — Венесуэла.

— Была бы Венесуэла, — поправила Светлана. — Но я не сказала. Что, удивились?

— Удивился, конечно… но это не меняет дела. То есть я что хочу сказать, — заторопился Милосадов. — Ваш отец был замечательный человек, я о нем так много хорошего слышал… да что там: и Бебехов Николай Федорович, и Махрушкина Марфа Семеновна… — Светлана странно на него посмотрела, издав при этом невнятный звук. — Ему это нравилось… он всю душу в библиотечное дело вкладывал, да? А для меня это положение временно. Честно скажу: не мое. Все эти книги, все эти читатели, семинары…

— Верю, — кивнула она. — Конечно же, не ваше. Кто бы спорил! Вам бы на бархане с пистолетом бесшумного боя…

— Не шутите такими вещами, — строго сказал Милосадов. — Но скоро все переменится. Скоро все очень, очень сильно переменится. Я не могу вам открыть все тайны… Это не только мои тайны, понимаете? Но очень скоро я буду такими потоками управлять, что…

Он осекся.

— Какими потоками? — спросила Светлана, хмурясь. — О чем вы?

— Неважно, неважно, потом все расскажу. Пока только об одном прошу, Светлана. Поверьте мне. И будьте со мной. Я вас так люблю!

— Господи! — Она была явно испугана. — Час от часу не легче…

— Это правда. Послушайте меня. Вы молоды, вы еще не знаете, но ведь все на свете делается из-за денег. Вам будет легко меня полюбить. Я кое-что о вас разузнал. Отчим — профессор, мать — редактор… нищета! Голь перекатная. Что вы можете себе позволить? Кусок масла по праздникам? А я — я позволю вам все. Да что там: я даже позволю вам позволить все вашей матери. Даже вашему отчиму. Чего они хотят? А, впрочем, чего бы ни хотели — все будет!

— Да-да, — сказала она, рассеянно кивая, и усмехнулась. Если бы эта усмешка обращалась ко мне, то лучше б меня без штанов на мороз выставили. — Подождите, Виктор Сергеевич. Вы слишком быстро мыслите. Я за вами не поспеваю. Вы думаете, я зачем вам рассказала, что мой отец — Юрий Петрович Калабаров? Просто так?

— Ну почему же просто так? Собственно, любопытная история… не каждый день такое… как в сериале, правда?

Она покачала головой.

— Все, что делал отец, вы разрушаете. Он столько сил потратил, чтобы библиотека жила здесь, а вы ее выселяете. Он так старался, чтобы поэтам было куда прийти — а вы все сломали. Теперь говорите, что меня любите. А что на его семинаре поставлен крест — на семинаре имени Калабарова, — так это просто так вышло. И вы ни в чем не виноваты.

— Что вы, в самом деле, все в одну кучу! — Милосадов поморщился. — С чего вы все это взяли?

Дверь приоткрылась — в зал заглянул Серебров.

— Всё! — сказала Светлана Полевых, оглянувшись на звук. Дверь уже снова закрылась. — До свидания. И впредь не ведите со мной подобных разговоров. В конце концов вы всего лишь по какому-то недоразумению директор публичной библиотеки, где я беру нужные мне книги. Я люблю совсем другого человека. А вы — вы мне просто противны. И не обижайтесь, пожалуйста. Это жизнь.

Она расправила плечи и пошла к выходу.

Но не дошла. Милосадов окликнул:

— Полевых, постойте!

Светлана уже могла бы толкнуть дверь.

— Не спешите, Полевых! Дайте мне минуту. А потом можете катиться на все четыре стороны. Если захотите, конечно.

Она обернулась — должно быть, от удивления.

Я потом часто думал: может, если бы не обернулась, все по-другому пошло.

Но Светлана Полевых вскинула на него глаза — и Милосадов, как василиск, впился в нее цепенящим взглядом.

— Ты что же думаешь, дорогая, — неторопливо, будто уже был уверен, что она никуда не денется, — сказал он совершенно новым голосом, неприятным, с опасной гнусавинкой. — Типа, расставила все по местам? Я тебе в сокровенном признался, душу тебе раскрыл, а ты — харчок в эту душу? Нет, так дела не делаются. Типа, рассказала мне про папу, я утрусь, как терпила у параши, а ты пойдешь хвостом крутить направо-налево? А не подумала, что я тогда с тобой сделаю?

Светлана Полевых смотрела на него в молчаливом изумлении: глаза расширились, рот приоткрылся; она явно не была готова к такому повороту.