Из жизни полковника Дубровина

Рассмеялись Пчелкин и его товарищи, и все стало близким и возможным. Василий, как бы оправдываясь за свое неудачное обращение, объяснил:

– Ушел из дома... Отец ушел! Пятнадцать лет посылал мне деньги, пока рос, и никак не объявлялся! То из Баку, то из Волгограда, то из Арчеды... Мать не искала его! Я ищу! Может быть, я теперь ему могу помочь?

Пчелкин снисходительно улыбнулся.

– Знаю я твоего отца!

Вот она, поворотная точка во всем деле. Это уже не проблеск, это уже свет в полную силу, прорезающий тьму всей этой истории.

На встречный путь в это время подошел поезд из Москвы. В Москву поезд шел из Волгограда, из Москвы - в Баку.

Пчелкин отвлекся, высматривая у вагона знакомых проводников. На платформу сошла толпа пассажиров.

Кто совсем приехал, кто вышел прогуляться.

– Знаю, знаю я, помню такого...
– продолжал Пчелкин.
– Он даже мне фамилию свою называл... Запамятовал.

Василий, как и Пчелкин, оглянулся на проходящих мимо пассажиров. Прямо на него, в сером костюме, в защитных зеркальных очках от солнца, в соломенной шляпе шел человек, удивительной схожести с тем, которого нарисовала дочка Шпаликова, чей словесный портрет попытались перенести на бумагу наши специалисты.

Василий весь сжался. Все это могло быть лишь наваждением.

Он пропустил гражданина мимо.

– Знаю я твоего отца!
– твердо заявил Пчелкин.
– Посылал я деньги по его просьбе. Он мне и фамилию свою называл...

Василий оглянулся на незнакомца, похожего на посетителя Шкаликовой. Тот отошел уже достаточно.

– Прибытков, Прибыткин, Прибылков...
– вспоминал проводник.
– Мы даже с ним пол-литра распили здесь на станции...

Василий стиснул зубы. Еще ни разу не подводило его чутье. Как он его может бросить? И путь к нему короче, чем от проводника к Шкаликову. А Пчелкин говорил и говорил.

– Он здесь где-то неподалеку живет... Постой-ка! Он говорил, что у него дочь, а не сын...

– Так он же, наверное, нарочно так говорил!
– нашелся Василий. Скрывался - вот и говорил...

– Притыков!
– воскликнул проводник.
– Герасим Иванович. Точно! Каждое второе число он здесь на платформе появляется... Найдешь!

– Спасибо!
– воскликнул Василий и стремительно пошел за незнакомцем, скрываясь за общим потоком пассажиров.

– Постой! Погоди!
– крикнул ему вслед пораженный Пчелкин.

Сальге вдруг вошел в вагон. За ним в тот же вагон подниматься было нельзя. Василий остановился возле проводника соседнего вагона. Площадки вагонов соседствовали.

– Места есть?
– спросил Василий, чтобы как-то завязать разговор, чтобы хоть какое-нибудь найти пристойное прикрытие себе.

– Есть места! Есть!
– воскликнул проводник.
– Куда ехать?

В этой спешке выпали из памяти у Василия все промежуточные станции.

– В Баку!
– ответил он.

– В Баку! Надо билет, браток, взять! Беги! Поезд еще постоит!

Надо отходить, больше здесь делать нечего. Василий сделал два шага к тому тамбуру, в котором скрылся Сальге. Дверь была открыта и на другой стороне тамбура. Василии поднялся в тамбур. Заглянул внутрь вагона.

Вагон был "мягкий". В коридоре стояли несколько пассажиров. Так вот просто и без билета в мягкий вагон не сядешь. Осторожно, не сразу высовываясь, Василий поглядел на платформу с другой стороны поезда. На платформе - ни души. Он выглянул из тамбура. У самых вагонов кое-где стояли пассажиры этого поезда. Вышли поразмяться. Незнакомца не было видно. Здесь тамбур был открыт на две стороны, так могло быть и в других вагонах. Василий спустился на ту платформу, но которой шли пассажиры на переход через пути. И на этой платформе его не было.

"Если бы это не "он", не исчез бы!" - рассудил Василии.

По междугородному телефону он нашел меня в Зиморском.

Доклад был лаконичен.

– Говорю из Рязани! На нашего "друга" вышел... Известна фамилия... Видел незнакомца... Ушел! Он тоже ищет!

Гонки! Так оно и есть! Мы сошлись на суженной площадке.

– Поспешите!
– приказал я Василию.
– Берегите "нашего друга"!

..."Газик" выехал из леса, и вот оно, на взгорье село Третьяки.

Прозоров-старший, у которого в доме проводил ссылку мой отец, рассказывал, что здесь, в Третьяках, поселялся дед его деда. Петровская эпоха... Кто из нас сегодня, захлестнутых стремительным и все ускоряющимся ритмом жизни, может похвастаться, что помнит свой род на двести лет назад? Иван Проворов помнил... И рассказывал отцу, как строилась в Третьяках церковь.

Вот она и церковка эта знаменитая. Не думал, что доживет до моего запоздалого приезда...

Церковь невысока, рядом звонница. Покрыли церковь шатровой крышей, а по крыше пустили как бы множество колоколенок, словно опята рассыпались по пню. Вон куда затащила поморскую манеру церковь поднимать.

У околицы встретил нас томский чекист. Предупредил, что Власьева в деревне нет, уехал на дальние сенокосы, Так что время у нас нашлось проехать и к церкви, и к ручью. Был у меня тут еще один должок, но я опасался, не опоздал ли я его отдать? Медлил сразу туда идти...

Церковь ухожена. На стене табличка. И сюда забрались историки. На табличке указано, что возводилась церковь в начале восемнадцатого столетия и охраняется как памятник русской архитектуры и народного творчества.

Обошли вокруг церквушку. Где-то здесь должна быть и тропка в распадок. Вот она! От церковной ограды, круто вниз. За триста лет обтоптались на ней камни. Ступеньками, ступеньками, то влево, то вправо, вниз и вниз.

Еловые великаны своими могучими корнями держат ее, не дают осыпаться и сползти. С полгоры уже слышен голос Раточки. Точит камни...

Такой я себе ее и представлял. Пенится у валунов и бьется по мелким камешкам. Неширокая, но живая и прекрасная. Не сразу подберешь, как и назвать такую красоту, земную красоту. Раточка... Что-то здесь от шепота ее воды, и вместе с тем от звонких ее всплесков. Рато, рато...
– так бьется вода о мелкие камешки. Очка, очка, очка, очка - шепчет она, обтекая валуны.

В тихих заводях ее течение неприметно, в них она умолкает, чтобы, накопив силы, снова побежать вприпрыжку.

А вот и те два камня, на которые отец спускался за водой. "Здесь я полюбил до слез мою Россию!" - говорил он мне.

Я ступил на камни, не замочив ботинок. Опустил руки в воду. Конец июня, самое жаркое время в этих местах.

Руки мгновенно заломило. А когда брызнул водой на лицо, лицо загорелось. Настоящие родники, из немыслимой глубины они здесь выбивают. И срезы пластов на обрыве, и обточенный известняк - это раннее утро нашей планеты...