Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
Мягкий вагон шел полупустым. Кассирша продала четыре билета. Отдавая билеты, помедлила, пассажир просунул в окошко голову. Она запомнила его. Просто так, из любопытства.
Когда пришел поезд, она заметила, что в мягкий вагон сел только один пассажир, тот самый, который брал четыре билета. Это ее удивило, поэтому она и запомнила все в деталях.
Шкаликов в лицо его не знал, пассажир вошел в вагон и коротко ему бросил:
– Стели постель, дорогой! Я спать буду!
Дежурил Шкаликов, его напарница дремала в служебном купе. Шкаликов положил на место фонарь,
Снисходительно, с наигранным равнодушием негромко он сказал:
– Здравствуй, Шкаликов!
Вот она, встреча, которой он ждал, к которой готовился и от которой скрывался. И топора под рукой нет, а стоит перед ним человек, который все может...
– Садись!
Шкаликов попятился и сел,
Сальге продвинулся в глубь купе, снял с полки портфель, выставил на стол поллитровку.
– Выпьем, Шкаликов! У нас с тобой разговор долгий!
Разлили по стаканам водку. Сальге бросил на стол дорожный пакетик с закуской, что продаются на вокзалах. В пакетике лежал кусок колбасы, два яйца, кусок хлеба.
Выпили.
– Скрылся?
– отрывисто спросил Сальге.
Шкаликов не торопился отвечать. Сальге сам и ответил на вопрос:
– Спрятался... От кого прятался?
Шкаликов потихоньку приходил в себя, лихорадочно соображая, как вывернуться, как уйти, как отбиться.
– От людей... От себя не схоронишься!
– Кто-нибудь знает, что ты живой?
– Ни одна душа. Ни одна душа! Окромя Раскольцева!
– И жена не знает?
– Упаси бог ей знать!
– Это почему же?
– Искать начнет!
– Значит, но чистой скрылся?
– По чистой!
– Зачем тебе деньги потребовались?
– Деньги завсегда нужны!
– Это верно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!
– Ему я не докладывался!
– В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча... Забыл?
– Никак нет! Шестого мая... В Москве... У входа в Большой театр... В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!
– Он навел справки... Ему указали, что умер... Все правильно! Чего же вдруг ожил?
– Как-то журнал на станции купил... Селедку завернуть. Гляжу-не верю! Он! Его лик! Я! Я... как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает!
Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем нe думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Расеюшка-то жива! Жива! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь?
Дочь родилась... А ну как станет все известно об отце?
Как ей жить? И что я мог? Гроши получал... Попросил его поделиться!
– А если бы не поделился?
– Поделился!
– А если бы не поделился?
– Нажалился, что я ему пригрозил?
– Ты пригрозил в КГБ обратиться... У тебя, что же,
там друзья завелись?– Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.
– Почему ушел из деревни?
– На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал...
– И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?
Сальге налил еще по полстакана водки.
– Прятался!
– признал Шкаликов.
Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.
– Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!
– Испугался?
– А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!
– По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров... Куда их девали? А?
– То дело, куда их девали, не на моей совести...
Я говорил правду и только правду...
– Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли...
– Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю - жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты...
– Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен... А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?
– Убивать пришел? За Раскольцева?
– Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?
– А если не буду?
– Тогда плохо, Шкаликов!
– Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченая, дочушку свою не отдам на позор!
Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда...
Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда...
Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событии. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.
Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.
Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.
Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на "Волге", что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и...
– Торопись, торопись, Миша!
– говорил я шоферу.
– Мы должны успеть!
Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.
Мы немного не успевали.
Прорезал тьму прожектор поезда.
Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.
Авдюшин открыл дверцу.
– Куда?
– спросил я его.
– Открыть шлагбаум.
– Не надо! Мы пойдем пешком...
Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.