Изабелла Католичка. Образец для христианского мира?

Когда Реконкиста закончилась, а Канарские острова были присоединены, короли смогли заняться планом продвижения в земли Северной Африки. В 1494 году они получили от Александра VI буллу, позволявшую им завоевать королевство Тлемсен [59] , при этом права португальцев на королевство Фес задеты не были. В тот же год Эрнандо де Сафра, уполномоченный королей в королевстве Гранада, предложил захватить Мелилью, конечную остановку караванов, перевозивших золото Судана через Сахару; эта операция была проведена через три года, в 1497 году. В 1509 году в Оране высадился кардинал Сиснерос. Захват власти в Северной Африке, казалось, мог завершиться успешно, но дело приостановилось, и проект завоевания Марокко был отложен окончательно: открытие Нового Света перевернуло все планы. Внимание Кастилии от Африки отвлек Христофор Колумб.

59

Спорные вопросы с Португалией будут окончательно улажены 18 сентября 1509 года договором в Синтре: Мануэль Португальский признал права Фердинанда Католика на северные области королевства Фес и на Берберию.

Изабелла и индейцы

Папа Александр VI даровал католическим королям инвеституру на открытые земли в Атлантическом океане, а также на те территории, которые будут открыты; взамен он облек их проповеднической миссией, распространявшейся на обитателей этих земель. «Короли (в особенности королева) со всей ответственностью выполняли это поручение», — не упускают случая напомнить нам те, кто в наше время решает вопрос о беатификации Изабеллы. Обращены были миллионы индейцев, добавляют они; после проповедей апостолов это, по их мнению, самое большое предприятие в истории, посвященное евангелизации. Конечно, возражают критически настроенные оппоненты, но какой ценой она далась? Открытие, а затем завоевание и колонизация обошлись в миллионы жертв; большинство выживших индейцев были приговорены к принудительным работам, если не к рабству.

О демографической катастрофе, постигшей континент, писал еще епископ Чьяпаса Бартоломе де Лас Касас: его «Краткое описание о разрушении Индий» (1552 год) говорится о пяти миллионах жертв. В наши дни ученые Беркли, занимающиеся этноисторией (Бора, Кук), попытались подвести под это утверждение научную базу; по их подсчетам, к моменту завоевания Америки ее население насчитывало более ста миллионов жителей, тогда как в начале XVII века их осталось не более пяти миллионов. Такие цифры немного смущают. Аргентинский этнолог Анджело Розенблат предложил гораздо более скромный подсчет: изначально население не превышало четырнадцати миллионов жителей.

О цифрах можно долго спорить. Однако относительно масштабов катастрофы дискуссий не возникает: коренное население американского континента растаяло в течение одного века; погибли по меньшей мере три четверти жителей, а возможно, и больше. Как объяснить столь мощный упадок? Говорить в данном случае о геноциде (порой можно услышать именно это утверждение) будет безосновательно по причине, указанной мною выше. Конкистадоры никогда не доходили до этого. Даже если бы они и захотели, у них все равно не хватило бы сил перебить такое множество людей. Впрочем, в их интересы это не входило: они нуждались в рабочей силе, а следовательно, в людях [60] . В сражениях погибали тысячи, но не миллионы людей. Принудительные работы оказывались такими же смертоносными, как битвы, и даже более: ловцы жемчуга на Карибских островах не смогли долго выдерживать режим, обязывавший их всегда нырять все глубже и глубже. Переноска и работы в рудниках были не менее разрушительными. В целом же демографический спад объясняется двумя факторами: болезнями и травматизмом вследствие завоевания.

60

Токвиль смягчает свою позицию насчет ответственности европейцев в Америке: «Испанцы не сумели ни истребить индейцев [...], ни помешать им стать равноправными гражданами. Американцам в Соединенных Штатах удалось достичь и того и другого с удивительной легкостью, спокойно, законным и человеколюбивым путем. Они не проливали кровь и не нарушили в глазах мира ни одного великого принципа морали. Невозможно представить себе более полного соблюдения всех требований гуманности при истреблении людей» (Демократия в Америке. М.: Весь Мир, 2000. С. 252.).

До прихода европейцев американский континент оставался изолированным от всего мира: это был своего рода огромный остров, лежавший за пределами Евразии и Африки. Его обитатели оказались слабее завоевателей в биологическом плане: они были подвержены любой инфекции, и этот аспект имел драматические последствия. Удар оказался тем более жестоким, поскольку в Мексике и Перу испанцы вступали в контакт с населением, жившим очень кучно, и заражали их неизвестными им доселе инфекционными болезнями. Это хорошо известный феномен, возникающий каждый раз, когда человеческая группа, вплоть до сего времени живущая уединенно, выходит из состояния изоляции; встреча с окружающим миром для нее фатальна. Миссионеры замечали это: одно лишь посещение европейцами деревни сеяло смерть среди ее коренных жителей, словно дыхание пришельцев заставляло отдать богу душу. К смерти мог привести обычный насморк, а о серьезных болезнях и говорить нечего. Так, в Сан-Доминго в 1518-1519 годах свирепствовала эпидемия оспы, почти поголовно искоренившая индейское население; европейцы, получившие иммунитет в детстве, или более крепкие, сопротивлялись ей лучше. Солдаты Кортеса завезли вирус в Мексику. Оттуда эпидемия перекинулась на Гватемалу, спустилась к югу и в 1525-1526 годах достигла империи инков. В этих густонаселенных регионах индейцы умирали как мухи [61] . На смену оспе пришла корь (1530-1531), затем одна из разновидностей тифа (1546) и грипп (1558-1559), не говоря о дифтерии, свинке и т. д. К инфекционному удару следует добавить и душевный травматизм: в ходе завоевания традиционное общество было либо разрушено, либо исчезло. Индейцы перестали верить в своих богов, покинувших их. Многие потеряли вкус жизни и умирали вместе с семьями от голода и отчаяния или кончали жизнь самоубийством; женщины делали аборты. Разлученные пары оставались бесплодными. Демографический подъем начался лишь незадолго до начала второй половины XVII века.

61

Точнее, «как клопы» (Morian сото chinches a montones),писал в 1523 году францисканец Торибио де Мотолинья.

Была ли королева Изабелла ответственной за эту череду несчастий? Катастрофа приобрела известные нам масштабы уже после ее смерти. Лас Касас, всегда благоволивший к королеве, замечает: «Самые большие несчастья начались после того, как до Америки долетела весть о смерти королевы Изабеллы. При жизни она не переставала требовать, чтобы с индейцами обращались как можно мягче, принимая меры для того, чтобы сделать их счастливыми». Действительно, именно это советовала королева в приписке к своему завещанию: доброе и справедливое отношение к индейцам. Можно даже согласиться с тем, что в 1504 году — год смерти Изабеллы — завоевание только началось. Тем не менее именно к этому времени был отдан ряд распоряжений, которые в ближайшем будущем серьезно усугубили участь индейцев.

Колумб был разочарован той незначительной выгодой, какую принесли его первые путешествия; вопреки ожиданиям, добыча оказалась гораздо меньшей. Вот почему наиболее приемлемым решением, способным сделать экспедицию доходной, стало привезти индейцев в Испанию и продать их в рабство. Обратимся к рассказу Лас Касаса:

«Адмирал [Колумб] горячо желал, чтобы короли могли получить прибыль и возместить все свои расходы; так, он полагал обратить индейцев в рабство, привезти их в Испанию и продать их, чтобы выплатить жалованье солдатам и обогатить королей — или по крайней мере возместить их убытки [...]. Так, он решил заполнить рабами корабли, которые вернутся из Кастилии, и отвезти их на продажу на Канарские и Азорские острова, на острова Зеленого Мыса и туда, где найдутся покупатели, готовые заплатить хорошую цену. Именно такой торговлей рассчитывал он оплатить расходы экспедиции и возместить ущерб королей».

Колумб сам предложил королям эти проекты в одном из писем:

«Во имя Святой Троицы, отсюда [с Антильских островов] возможно отправить всех рабов, которых можно будет продать [...]; в Кастилии, Португалии, Арагоне, Италии, на Сицилии и островах, которые принадлежат Португалии или Арагону, а также на Канарских островах, требуется множество рабов...»

«Во имя Святой Троицы»! Это выражение несколько смущает Лас Касаса, который, благоволя к Колумбу (в его глазах генуэзец избран провидением для распространения на берегах Америки слова Божьего), старается найти ему оправдание: Колумб не разумел того, что делает; он нигде не учился (по era letrado);он верил, что творит добро... Как бы там ни было, 29 октября 1496 года три корабля, приняв на борт более трехсот рабов-индейцев, отправились в Кадис. Узнав об этом, Изабелла не сумела скрыть своего раздражения: «По какому праву адмирал обратил моих подданных в рабство?» Она отдала приказ отменить продажу и вернуть индейцев на родину. Лас Касас, поведавший нам об этих распоряжениях, добавляет то, что заставляет задуматься: почему обратно отослали только эти три сотни индейцев, но не всех других, уже проданных Колумбом в рабство? Священник находит лишь одно объяснение: Колумб убедил королеву в том, что эти индейцы были захвачены в ходе справедливой войны, а согласно существующему в те времена обычаю победители имели право продавать пленников в рабство. Извечное желание Лас Касаса найти оправдание королеве... Тем не менее этот эпизод, как и слова Изабеллы, дает понять, что королева не была против рабства. По-видимому, она позволяла торговать «черным золотом» на Антильских островах. Действительно, в перечне товаров, которые командор Овандо, назначенный губернатором Антильских островов, имел право покупать или продавать, можно прочесть: «золото, серебро, жемчуг, рабы, негры, попугаи». Торговля неграми была тогда прерогативой португальцев — именно они поставляли рабов в Кастилию. Колумб оказался единственным, кто всерьез полагал, что средством пополнения государственной казны может стать продажа рабов-индейцев. Конечно, он наткнулся на незамедлительный отказ королевы, но чем был вызван этот запрет — ее человеколюбивыми принципами? В это можно поверить, но нельзя сбрасывать с весов и экономические соображения: привоз в Европу индейцев и продажа их в рабство на рынках, где главенствовали португальцы, которые с давних времен запасались в Африке «эбеновым деревом», не принесли бы Испании большого дохода.

Королева отказалась содействовать Колумбу, когда тот решил заняться работорговлей, и рекомендовала в своем завещании относиться к индейцам гуманно; она же поручила командору Овандо в 1502 году сменить Колумба на его посту губернатора Эспаньолы. Овандо, входивший в окружение наследного принца дона Хуана (а следовательно, его можно считать одним из доверенных лиц королевы), привез с собой двадцать миссионеров-францисканцев и 2500 ремесленников, работавших во всех отраслях, — таким образом командор решил воплотить в жизнь амбициозный план колонизации. Правда, едва оказавшись на берегу, испанцы отказались возвращаться к своим занятиям — хотя их привезли сюда именно для этого! — и пустились на поиски рудников, которые они будут разрабатывать при помощи подручной силы: подневольных индейцев. Овандо, не потерявший, однако, власти (он энергично расправился с бунтовщиками — как с испанцами, так и с индейцами), предоставил им свободу действий. Даже лучше: он сам узаконил принудительный труд. В то время в Испании командорам военных орденов (а Овандо — один из них) поручали (encomendar)определенное количество подданных, обязанных работать на них. По этой модели Овандо и организовал «encomienda» (энкомьенду): испанским колонистам дозволялось использовать индейцев, чтобы извлечь доход из земель. Злоупотребления такого режима не замедлили проявиться. У францисканцев, прибывших вместе с Овандо, казалось, не было возражений. Совершенно иной была реакция доминиканцев, прибывших в 1510 году: в крайне решительных выражениях они осудили эксплуатацию, к которой прибегли испанские колонисты. Однако зло уже было содеяно — к тому времени было уже слишком поздно возвращаться к исходному порядку вещей. В 1512 году Фердинанд Арагонский попытается «очеловечить» «энкомьенду», но заставит лишь придать принудительному труду легальный статус. Во времена правления Карла V университетские профессора Саламанки (во главе с известнейшим и авторитетным Франсиско де Виториа), доминиканец Лас Касас и другие богословы и миссионеры поставят под сомнение саму идею колонизации: никто не имеет права завоевывать независимую страну и подвергать ее жителей ненавистной «опеке» под видом «помощи в развитии». Они же изобличат негласное рабство, лежащее в основе «энкомьенды» и подневольного труда. Император, откликнувшийся на призывы этой кампании, отменит «энкомьенды» в 1542 году, однако впоследствии он будет вынужден сделать обратный ход под давлением колонистов и некоторых из его советников: имперская политика нуждалась в деньгах Америки... И на протяжении веков индейцев будут продолжать эксплуатировать. Таковы непредсказуемые последствия соглашений 1492 года, позволивших Колумбу отправиться на поиски Нового Света.

4. ИЗАБЕЛЛА ГЛАЗАМИ ФРАНЦУЗСКИХ ИСТОРИКОВ

«Золотой век» Испании и французский классицизм

Вплоть до конца XVII века во Франции фактически не было книг па истории Испании, и уж тем более не существовало произведений, посвященных католическим королям. И все же французы не теряли интереса к своему главному противнику. Основными вехами соперничества, столкнувшего нации в конфликте, оказались сначала итальянские войны, затем Наварра и, наконец, политика Карла V и его наследников. В целом же французы упрекали Испанию в том, что она проводит империалистскую политику (ее правители стремятся к «универсальной монархии») и использует религию, дабы оправдать эту цель.

Тем не менее антипатия не помешала французам плениться плодами культуры той страны, которая благодаря католическим королям заняла в Европе видное положение. Они бранили империалистскую Испанию, но все же мирились с влиянием «сильного народа, огромной империи [...], культуры более утонченной, чем наша», как писал Фернан Бродель. В XVII веке из Мадрида пришла мода на белила и румяна, духи, перчатки, сапоги, туфли... со всеми этими предметами роскоши Францию познакомила Испания. Ее престиж утвердился также в области языка и литературы. Французский язык пестрел испанизмами, как в наши дни он переполнен англицизмами, а это верный признак культурного влияния. Увлечение испанским было настолько велико, что Сервантес мог написать: «Во Франции никто, ни мужчина ни женщина, не упустит случая изучить кастильский язык». Конечно, это преувеличение, но оно связано с исключительным моментом в истории культурных отношений между двумя странами. Не осталось в стороне и литературное влияние. Французскому читателю нравились три жанра: очерк [62] , роман [63] и пьеса [64] . Французская духовность XVII века также во многом обязана испанским источникам. Пьер Берюль ввел во Франции реформу кармелитов. В Пор-Рояле искали и находили методы для изучения испанского языка [65] , читали и переводили произведения святой Терезы. Культурная гегемония Испании, продолжавшаяся до конца XVII века, свидетельствует о превосходстве, которое покоилось не только на военной мощи [66] .

62

Les Epitres familieres,le Marc Aurele, L’Horloge des princes,le Reveilmatin des courtisansАнтонио де Гевары, переведенные с 1531 по 1540 год, пользовались огромным спросом. Ему многим обязан Монтень, а басня Лафонтена «Крестьянин с Дуная» до сих пор свидетельствует об успехе Гевары во Франции.

63

Францию пленили, в частности, два жанра: пастораль и рыцарский роман.

64

Пьесы Лопе де Беги, Гильена де Кастро, Тирсо де Молины, Кальдерона предоставили французским драматургам, работавшим во времена Людовика XIII, множество тем и сюжетных поворотов для обработки (если не сказать — для плагиата).

65

Жан Шаплен (1595-1674), переводчик «Гусмана де Альфараче» Матео Алемана, снабдивший своими советами одного из самых знаменитых «отшельников», Ланселота, принимается за «Новый метод, облегчающий изучение испанского языка», изданный в 1660 году и посвященный новой королеве Франции, дочери Филиппа II Марии-Терезии: «Сегодня два этих языка — французский и кастильский — более всего ценятся достойными людьми... Радость, вызванная тем, что отныне Франция связана с Испанией узами столь желанного и долгожданного, столь успешно заключенного мира, возрождает в нас надежду на то, что смешение дворов двух наций предоставит французам возможность в совершенстве овладеть этим прекрасным, изысканным языком».

66

Жан-Фредерик Шоб (La France espagnole. Les raciness hispaniques de l'absolutisme frangais,Paris, Ed. Du Seuil, 2003) подчеркнул этот парадокс: Франция, считавшая Испанию своим главным врагом, при этом восхищалась ею и подражала.