Избавление
Шрифт:
_______________
* Б у о н д ж е р н о — здравствуйте (итал.).
— Товарищ… Руссио! — вперебой заговорили отовсюду, и к Бусыгину подбежал Альдо, шагнула старая мать.
— Спаси, — сказала она единственное, хранимое в памяти русское слово…
Бусыгин передает свой автомат Альдо, сам же в проем окна выставляет ручной пулемет, заклекотавший до дрожи. Несколько немцев и чернорубашечников попадало разом. Раненые извивались, корчились, надрываясь в крике.
Лузгает и лузгает патроны ручной пулемет, подрагивающий в руках Степана Бусыгина.
Рядом с ним Альдо, — тот сменил опустевший,
Деликатно и емко, дорожа каждым патроном, стреляет степенный Антеноре. Он хотел быть юристом, отец прочил его в сельские аптекари. "Что может быть лучше, как излечивать недуг людей", — говорил папаша Черви.
В открытую, не страшась, таскает Агостино постельные вещи к окнам, чтобы дать укрыться ими сражающимся. Он уже принялся за перину, и, когда одна из женщин посетовала, что не на чем будет спать, Агостино угрюмо рассмеялся:
— О чем заботы? В потустороннем мире положено спать на жестком!
К чему он это сказал, надо ли загодя пугать женщин, тем более что среди них есть и суеверные. Отчаянный Агостино, какой же у него, право, острый язык — как бритва!
Худенький Овидио с самым младшим — Этторе, у которого и лицо, и голос, и все манеры гимназиста, приставлен помогать женщинам. И они носят воду, успокаивают малодушных и плачущих.
На минуту отвлекшись от стрельбы, Бусыгин позвал к себе серба Мирко и приказал ему мчаться за подмогой.
— Друже… — только одно это слово промолвил серб, прощаясь, и вмиг исчез.
А где же Джелиндо и Фердинандо? Ах да, они же с самого начала нападения забрались на чердак и, наверное, оттуда шпарят по врагам. Но почему их выстрелов не слышно?
— Этторе, — обеспокоенно зовет мать. — Пойди в сенцы, покличь, живы ли они там на чердаке?
Рад стараться Этторе, открыл дверь в сенцы, оттуда хлынули клубы дыма, а все равно он юркнул в темноту. Назад Этторе еле приполз: лестница повалена и сенцы заволокло дымом.
И вскоре сами Джелиндо и Фердинандо поспрыгивали с чердака. Оба невредимы, и лишь Фердинандо при падении вывихнул руку и чувствовал адскую боль. Но крепился, как мог, стиснув зубы, иначе нельзя: взрослые, тем более мужчины, не имеют права жаловаться или поддаваться страху.
— Они подожгли сеновал, — сказал отцу Джелиндо.
— Ах супостаты! — возмутился папаша Черви. — Хотят нас выкурить огнем и дымом.
Дом был каменной кладки, гореть могли только деревянные части. Но половина дома была отведена под скотный двор с сеновалом на потолке, и стоило проникнуть сюда огню, как сухое сено сразу вспыхнуло и занялось жарким пламенем.
Стиснув зубы, Бусыгин продолжал стрелять из пулемета, клекотавшего короткими очередями. Альдо не отходил от него и тоже беспрерывно вел огонь.
Клубами огня и дыма заволокло весь дом, что–то трещало, что–то падало, ухало… Вот–вот обрушится крыша, и тогда…
— Они хотят предать праху весь род Черви, — задыхаясь, еле проговорил папаша Альчиде. — Выходите! Всем надо выйти! — требовательно добавил папаша Черви, зная, что его слово почиталось в семье законом.
Семья покидала дом через задымленный проем сенцев.
Бусыгин еще некоторое время задержался в доме, давая возможность уйти женщинам с детьми. И стрелял.
Стрелял до тех пор, пока не прекратил стучать пулемет. Вынул диск — опустел, ни одного патрона. Загораживаясь рукавом от пышащего жаром дыма, он шагнул в сенцы, пытался выбежать через черный ход на гумно, но в это время поползла крыша двора. Чем–то тяжелым и горящим, как комета, — не то стропилом, не то потолочиной — ударило по голове, в глазах потемнело. Будто одурманенный, упал он на землю.Во двор въехали крытые машины, огромные, ревущие дизелями. Братьев Черви, стоявших кучно, начали теснить к дверцам. Женщины бросились к ним, в безумстве отчаяния прорвались через кордон чернорубашечников. Словно помешанная, кричала тощая, кажется исхудавшая за одну ночь, синьора Ирнес, жена Агостино. У нее на руках сидел вцепившийся в нее сынишка. Агостино прижал к себе жену и черноглазого бутуза и что–то говорил, говорил сквозь их рыдания.
— Смотри, чтобы он к моему возвращению начал ходить, — услышала чуть позже синьора Ирнес и еще больше залилась плачем.
Чуяло женское сердце: не вернется…
Мальчик потянулся было на руки к отцу, но чужой солдат отпихнул Агостино.
Прощался Антеноре. И без того согбенный тяжелым крестьянским трудом, он еще больше сгорбился, но держал себя достойно, будто ехал на какие–то полевые работы. Прижал своих ребятишек, и они уцепились за штаны, за руки, галдя:
— Куда ты, папа?
— Папа едет в тюрьму, — отвечал самый взрослый.
Джелиндо, уже в годах, поседевший, обнимал своих двух мальчиков. Он знал, что не увидит больше их, но говорил не то, что думал:
— Мы скоро… Скоро прибудем опять… Слушайтесь дедушку Черви. Если не согнет его беда, он выведет вас в люди… Мы вернемся…
Альдо — один из руководителей, герой Сопротивления — и перед лицом опасности оставался настоящим борцом–коммунистом. Он прощался со своими, внушая:
— Попомните, мы подпустим им красного петуха. Врагам зарево нашего дома не пройдет даром… — Его подтолкнули в бок, взяли за руки, и он крикнул: — Либерта!
С задворок двое верзил волоком тащили Бусыгина. Он сопротивлялся, сумел подняться на ноги, оттолкнул этих двоих, давая понять, что дойдет до машины и сам. Затравленно Бусыгин посмотрел на своих врагов — ого, много–то как их, целая свора! — и отвел взгляд, запрокинул голову к небу. Солнце еще не взошло. А зачем ему знать время? Не все ли равно. Оно кончилось и для братьев Черви, и для него, русского солдата. А кончилось ли? Всегда у человека есть надежда на что–то, даже если положение и безвыходное.
Бусыгина подвели к военному автобусу. Он сам вспрыгнул на подножку и, щурясь от света, мерцающего внутри машины, сказал, противясь унынию:
— Где тут мое место? — Ему никто не отозвался, так как русский язык не понимали.
Альдо шагнул ему навстречу, и оба они стояли рядом друг с другом, несмиренные и непокорные, в порванной одежде, в крови, черные от копоти. Их молчание и стойкое поведение было сигналом для других: держаться!
Уже сидя в машине, Бусыгин приплюснулся лицом к оконцу, по которому, как слезы, стекали дождевые капли, и разглядел в кювете опрокинутый и разбитый мотоцикл. Возле него лежал недвижимо человек. По каске, которую в шутку Степан называл тазом, он угадал Мирко.