Избранники светил

Кратким мигом Сторонняя распорядилась по-своему. Руки ее пришли в движение, клинок текучей ленты вплелся в танец сапфировых полос вокруг тела; казалось, она готовит защиту… но что за защита устоит перед ударом Ада?

Сархай сорвался с места; разделявшее их расстояние он покрыл за мгновения. Кулак устремился прямо в плечо Сторонней (лицо – потом, стиснуть пальцами череп, раздавить и раскрошить можно будет позже)… и она отклонилась в последний момент, давая удару пройти совсем рядом.

Женщина без раздумий окунулась в кипящую аниму Сархая; тонкие изящные руки обхватили его. Акума еще успел изумиться: неужто она хочет взять его – его! – в захват?!

Прикосновение воспламенило тело неожиданной, бешеной страстью. Он давно не вспоминал о плотских наслаждениях, предпочитая им ярость и гибель – но теперь ощутил, как кровь горит от желания, а собственный орган восстает, стремясь вонзиться в женщину.

Да! Сперва – настигнуть, перебить руки и ноги… лучше – оторвать совсем, дабы не успела заживить. Потом… потом взять ее так, как принято у множества демонов, мешая свое наслаждение с ее болью, погрузив кулак в череп в миг наивы…

– Она не помнила, где и как обрела их.

Влившаяся в разум страсть не дала Сархаю среагировать или отшвырнуть ее разрывающим плоть ударом, отбрасывая на десятки шагов. Ленты анимы Сторонней обвили его, вплелись в бурлящие воды собственного стихийного ореола; долей секунды позже она вновь грациозно отпрыгнула – оставляя на теле акумы сияющие ленты, плотно приросшие к коже. Плоть налилась тяжестью, ноги словно вросли в землю; с огромным усилием Сархай сделал шаг, вскинул руки, собираясь защититься от удара.

– Она пошла вдоль поводка, пройдя мимо всех своих бывших любовников…

Клинок текучей ленты распорол воздух, острие полоснуло по руке акумы – и тело того взорвалось острым, непередаваемым наслаждением. Боль от раны мгновенно переплавилась в удовольствие, поглотившее разум; выплеснувшееся семя смешалось с бушевавшей в аниме стихией.

Сквозь пелену удовольствия он уже не увидел нового удара – лишь ощутил как смертоносно быстрый гибкий клинок с удивительной точностью вспорол горло и пронзил сердце.

И когда чернота смерти затопила взгляд Сархая, он услышал лишь шепот:

– …и узрела, что он кончается в ее же руке.

***

Сапфировая Роза наклонилась, тронула шею акумы, кивнула. Вздохнула – жаль, не успела раньше. Но зато ее в бою не видел никто из непосвященных; судьба Сторонних стерла бы из памяти наблюдателей ее лицо, но не искусство. Теперь же секрет остался секретом.

В десятке метров за спиной женщины материализовалась фигура – странное существо из белого нефрита, похожее на смесь льва и пса.

– Остальные в безопасности, Рикарлен? – не оборачиваясь, осведомилась Сторонняя.

Присмотревший за бегством солдат дух кивнул, осторожно подходя ближе и осматриваясь.

– Никогда бы не подумал, что Безмятежная может так сражаться.

– Я не люблю схваток, – печально отозвалась Сапфировая Роза.

Рикарлен выразительно огляделся вокруг и остановил взгляд на трупе акумы.

– Видишь, как стало тихо и спокойно? – улыбнулась Сторонняя. – Я люблю безмятежность.

09.09.2012 – 10.09.2012

Звезды. Красные тона

Ступив на вьетнамскую землю, Сэм Хаммер поранил руку. Ничего страшного, мелкая царапина, но кровь выступила.

С того момента вся война для него окрасилась алым и багровым. Задумываясь о прошедших днях, он вспоминал прежде всего отблески заката, красных муравьев, ползущих по стволам деревьев, кровь из мелких ранок и ржавый оттенок воды, нередко встречавшейся в лесу.

Багряный цвет виделся ему везде, даже почему-то в зеркале. Но что удивительного? Цвет крови. А на войне она льется щедро.

С кровопролитием, правда, Сэм встретился далеко не сразу. Все время поначалу занимали долгие и утомительные походы, подготовка лагеря, безрезультатные засады, обустройство и хозяйственные дела… ну так без этого не обойтись, верно?

Хаммер обнаружил в себе талант отстраняться от происходящего, взирая словно с расстояния; особенно он пригодился, когда приходилось копать ямы и строить ограду вокруг лагеря. Усилием воли Сэм погружал разум в подобие ленивого сна, отрешался от монотонной работы и давал телу действовать. Усталости он в таком состоянии почти не чувствовал и мог трудиться, пока сержант Элиас не хлопнет по плечу, сообщая – делу конец.

Иногда ему казалось, что окружающие его почти не замечают. Да, он, конечно, всегда вел себя тихо и редко подавал голос – но солдаты все равно часто вскидывались, сообразив, что Сэм рядом.

Впрочем, чужаком он все равно не выглядел. Обычный парень из Аризоны, такой же, как и многие другие; разве что во вьетнамскую военную жизнь он скользнул так легко, словно всегда ей принадлежал.

Пару раз Хаммер вспоминал сцену, которую застал на вербовочном пункте, за сотни миль от дома: сержант погнал прочь молодого парня, решившего вызваться добровольцем, рявкнув – «Иди на хрен, Тэйлор! Тебе там делать нечего». Встретившись взглядом с парнем, Сэм был склонен согласиться – да, не тот взгляд, который нужен для войны.

Откуда взялось такое уверенное суждение… этого Сэм сказать не мог. Но считал, что судьба распорядилась правильно, отправив во Вьетнам его самого; Кинг как-то раз с усмешкой заметил: «Хаммер, ты тут словно родился». Солдат подумал и согласился: постоянное напряжение почему-то чувствовалось куда более родным и приятным, чем домашний покой.

День проходил за днем, и Сэм все больше вживался во вьетнамскую жизнь… и находил в ней все больше красного цвета. Как тогда, ночью в засаде, когда внутренний толчок пробудил его, заставив вскочить и послать автоматную очередь в смутные тени – за секунду до того, как подкравшиеся вьетнамцы сами открыли огонь.

Тогда от шальной пули погиб один из солдат, и кровь, казавшаяся в ночи черной для всех, в глазах Хаммера почему-то пылала красным. Именно этот образ – одежда, залитая кровью – первым приходил на ум, когда Сэм потом вспоминал о ночном бое.

Но сама гибель не вызвала в душе какого-то отклика. На войне умирают. Одна из общих черт войн во всех местах и временах.

Не вызвала никакой реакции и ругань сержанта Барнса, который прошелся по всем, в том числе и по Сэму, пусть и несправедливо. Хаммер и сам потом удивлялся своему спокойствию. Да, он смеялся вместе со всеми, сидел за карточным столом, ворочал грузы и ругал начальство – но внутри оставался почти бесстрастным, собранным и… нет, не напряженным. Ожидающим.