Избранники Тёмных сил

Я обернулся, опять же из опасения, что люди Августина явились за мной, оступился и упал прямо возле горящего театрального помоста. Крысы тут же кинулись ко мне, почуяв легкую добычу. Рука метнулась под камзол в поисках ножа, но того, как раз не оказалось на месте. Наверное, я выронил его, когда разговаривал со своим мрачным советчиком. Ах, да, он что-то твердил на счет палаша, спрятанного под сценой. Я стряхнул у себя с рукава пару жадных, кусачих зверьков, наступил на того, который попытался подобраться к ступне. Рукой я пытался нашарить у себя за спиной хоть что-то, напоминающее рукоять. Вот мои пальцы лизнул огонь, запах паленой плоти ударил в ноздри мне самому, руку обожгла боль, но я не отступал. Чуть левее сено еще не воспламенилось. Я стал искать там, зная, что в запасе у меня все пара секунд, и нащупал что-то твердое, покрытое камнями и гравировкой. Одно усилие и быстрота. Я дернул изо всех сил, радуясь, что рукоять еще не раскалилась от жары, и из сена выскользнуло длинное, широкое, как у какого-нибудь старинного меча лезвие. Я никогда еще не держал в руках такого пугающего, опасного оружия. Лезвие заточили так, что на него было страшно смотреть. Я размахнулся и разрубил пополам какого-то наглого зверька, прокусившего мне обувь. От вида крови меня затошнило, а у крыс, напротив, жадно загорелись глазки. Их внимание на время было отвлечено от меня, и я сумел вскочить на ноги, не опасаясь укусов.

Это же целое крысиное нашествие. Я оглядел площадь, устеленную сплошным живым ковром из серых спинок, обернулся на горящую сцену, но не заметил ни убегающей коломбины, ни ее горящего трупа. Казалось, ее не было здесь вообще, хотя я точно видел ее минуту назад, хладнокровную и равнодушную к смерти.

Где-то далеко на соборе зазвонил колокол. Чистые, высокие звуки прокатились по городу. Стая голубей взмыла ввысь в небо с высокой колокольни, и я услышал хлопанье крыльев над своей головой, но не птичьих, а более мощных, более широких и пушистых, будто в полете над площадью пронеслась фея или ангел. Колокол продолжал звонить, громко и настойчиво, так, что даже крысы на миг оторвались от своих набегов и трапез. Острые ушки прислушались к долгому звону, раздался малоприятный писк, будто по живой сети пробежало какое-то важное сообщение, и серая масса ринулась прочь, чуть не сбив с ног стражей, размахивавших факелами в целях собственной обороны. Колокольный звон все еще разливался по поднебесью, а от крысиных полчищ не осталось уже и следа. Опустошенная площадь грелась в отблесках пламени, но, кроме бродячего театра, огню уже было нечего лизать. Все разбежались, унося с собой, что могли, а то, что было в спешке брошено, переломали и съели крысы.

Вокруг пустота, даже Августин со своими приспешниками предпочел убраться. Я задрал голову ввысь, пытаясь рассмотреть высокий шпиль и купола, фигурно вырисовывавшиеся на фоне темного неба. Одно обстоятельство показалось мне наиболее странным. Колокол монотонно раскачивался и издавал звон, но звонаря поблизости не было.

Крыс прогнали с площади именно эти перезвоны, но не могут же колокола звонить сами по себе. Кто-то же дернул за веревку, привязанную к медному язычку, а потом унесся с колокольни и пролетел низко у меня над головой, чуть не задев крылом. Собственное предположение показалось мне нелепым, но, как ни странно, вполне возможным. Ведь я же сам недавно наблюдал, как невероятное становится очевидным, разве сегодня вечером я не узнал о том, что Эдвин умеет летать, но какой для него-то резон прогонять из города захватчиков. Разве он не олицетворение зла, прячущееся под красивой маской? По какой причине он может совершить добрый поступок?

Эдвин

Улицы, объятые колокольным звоном. Я содрогнулся, услышав те богатые оттенками золотистые переливы, которые столетия назад причиняли мне нестерпимую боль. Я знал, что сейчас стал намного могущественнее, что при звоне колоколов у меня уже не хлынет кровь из ушей, и все равно, внутри все натянулось, как стрела, я готов был спрятаться в любом подземелье, лишь бы только не стоять в городе, наполненным этим звоном.

Моему серому воинству колокольный звон тоже пришелся не по вкусу. Крысы сбежали назад, в свои убежища прежде, чем я успел им это приказать. Я остановился и скрестил пальцы левой руки. Огонь, уже перекинувшийся на крышу какого-то здания, тотчас угас, только тонкая полоса пламени продолжала слабо ползти по мостовой, и ее сияние на миг загипнотизировало меня. Я даже не сразу заметил девушку, лежавшую на земле. Тонкая пораненная лодыжка застряла между камнями мостовой. Девушка не могла убежать от ползущего к ней огня, да, кажется, она не замечала ни пламени, ни каких-то мышей, подлизывающих лужицу крови у ее ног. Она была без сознания или мертва. А жаль! Я сразу узнал пестрые в кружевных оборках юбки коломбины и ее треуголку, валявшуюся рядом на мостовой. Скорее всего, передо мной покойница. Я нагнулся, чтобы перевернуть ее на спину и последний раз посмотреть на ее лицо, на голову, которую мне уже не захочется отсекать от тела, потому что девушка и так мертва. Я легонько пожал закоченевшую руку трупа и убедился, что пульса нет.

Стоило только наклониться, как чьи-то крылья зашелестели у меня прямо над головой. Какая-то огромная птица низко и стремительно пролетела мимо, мягкие перья задели мне затылок и сбили шляпу с головы. В высоте раздался чей-то шепот, и все стихло. Не было больше ни колокольного звона, ни мягкого шуршания крыльев.

Я встал на ноги, поднял шляпу и хотел идти, разыскивать своих легкокрылых подданных, навестить художника, затесаться в чью угодно компанию, лишь бы только в преддверии новогодних праздников не остаться в унылом одиночестве. Так куда же лучше пойти: в резиденцию фей или в гости к Марселю? Я задержался на миг, растерявшись даже перед столь незатейливым выбором, и вдруг заметил, что мертвая девушка шевельнулась. Рука, безвольно лежащая на мостовой, с силой сжала что-то, какое-то украшение на золотой цепочке, оно обвилось вокруг бледных холодных пальцев, как змейка. Раздался тихий вздох, и та, кого минуту назад я счел трупом, начала медленно подниматься. Струйка огня уже лизала ее ступню, застрявшую меж камней, и, почувствовав боль, коломбина тихо вскрикнула.

Сам не зная для чего, я выхватил из ножен шпагу. Я ведь вовсе не хотел отсечь ее лодыжку или голову, просто порыв на миг возобладал над разумом. Огонь тихо угасал под моим едва различимым шепотом. Я тушил пожары так же легко, как разжигал. Шпага опасно сверкала, пробуждая все злобное и подлое, что дремало внутри меня. Я не был ни правшой, ни левшой, обе руки с тех пор, как я стал чародеем, были одинаково ловки, но для собственного спокойствия я предпочел переложить шпагу в левую ладонь, а правую руку протянуть девушке. Пусть она обопрется и поднимется, пусть она, даже не поблагодарив, кинется бежать прочь и найдет себе такое убежище, куда меня не приведут ни жажда убийства, ни чутье охотника.

Коломбина оперлась локтями о землю и попыталась отползти в сторону. Она подняла на меня испуганные, зеленоватые глаза, и на миг я был поражен, снова, как и на карнавале, сквозь эти глаза на меня смотрела та другая девушка, потерянная во времени.

Наверное, коломбине показалось, что я хочу отсечь ей голову. Я поспешно убрал шпагу в ножны и чуть наклонился. Рука в перчатке коснулась ее щеки, и я был уверен, что сейчас в белокурой головке мелькнула мысль «а что если под этой перчаткой спрятаны острые когти?».

Девушку испугала нелепость собственного предположения. Она не очень смело оперлась о мою руку и поднялась. Как во время маскарада красивая, дешевая ткань ее наряда приятно зашуршала. Шорох пышных платьев всегда почему-то напоминал мне шелест крыльев фей и их неземной журчащий смех.

— Пойдем, я провожу тебя назад, в театр, — я сказал первое, что пришло мне в голову.

— Театр сгорел, — тихо возразила девушка, и я вынужден был признать, что в ее заявлении есть резон.

— Тогда куда ты хочешь пойти?

Она неопределенно пожала плечами, посмотрела на меня просительно, как на будущего благодетеля и вдруг произнесла:

— Мне некуда пойти.

Кажется, одиночество мне больше не грозило. Кто-то опять пытался навязаться мне в компанию, ни о чем не подозревая. Дурочка, ты хотя бы знаешь, что говоришь с собственным палачом, беги, хотел крикнуть я, но вместо этого произнес:

— Пойдем, я знаю одно место…

Через полчаса мы уже сидели в первом приличном трактире, который встретился нам по дороге и на счастье еще был не закрыт. Для меня самого обычная пища не представляла интереса, а вот моя новая подруга была очень голодна, как и все уличные актрисы. Она с аппетитом принялась за первое горячее блюдо, а вот у меня запах приготовленной на огне еды вызвал легкое головокружение и тошноту. Конечно, в обмен на золото можно купить молчание, но как на меня посмотрят, если я вдруг закажу сырое мясо с кровью. Самому-то мне было наплевать на собственную репутацию, пусть окружающие считают меня кем хотят: колдуном, вампиром, оборотнем, святым духом, сошедшим с небес или заезжим принцем, но подставлять под подозрения эту девушку было бы неблагородно.

— Как тебя зовут? — я убрал руки под стол, опасаясь, что вот-вот коснусь ее запястья и снова обнаружу, что пульс не бьется.

Она потеребила пальчиками бахрому на треуголке. Ее головной убор лежал на столе возле вазочки с искусственными ирисами.

— А ты разве не знаешь? — вдруг спросила она.

— Откуда же мне знать? — я попытался принять самый невинный вид, но ее в заблуждение мне ввести не удалось.

«Ты похож на хорошенького, плутоватого школьника, только что провалившего экзамен», довольно откровенно говорил ее лукавый кокетливый взгляд, и кто-то там за окном, покрытым морозным узором, ехидно захихикал. Смеху вторили другие, те, кто бродил под окном и прятался на крыше. Я знал, что рядом прячутся какие-то бродячие духи, знал, что только что они засмеялись надо мной, и это приводило меня в полное недоумение.

— Меня зовут Флер, — наконец, призналась она и с игривой улыбкой приколола к своим волосам ирис, позаимствованный из вазочки на столе.

— Флер, — повторил я, будто пытался определить знакомо ли мне это имя. — А почему ты решила, что я знаю что-то о тебе.

— Ну, там во время представления ты смотрел на меня так, будто знаешь, что творится у меня в голове, — она поднесла к губам стакан с горячим пуншем. После того, как мы бродили под снегопадом, на ее лице почти не осталось грима. Оно оказалось куда более милым без краски. Изящным движением руки Флер смахнула у себя со щеки отклеившуюся мушку и стала простаки прехорошенькой.