Избранное в 2 томах. Том 1

«Ровно в полночь».

Юра оглянулся. Желтые занавески на правом окне мезонина шевелились, и за ними, ему показалось, метнулась чья-то странная тень. У Юры перехватило дыхание.

После обеда мама вдруг объявила, что в город приехал зверинец с обезьянами, леопардами и медведями и она решила доставить детям удовольствие и повести их туда.

У Юры сжалось сердце. Зверинца Юра никогда не видел, это была мечта всей его прежней жизни. Обезьяны, леопарды, медведи! А может быть, и жирафы и слоны? Юра горько и трагически улыбнулся: и почему это так всегда бывает, что осуществление мечты приходит тогда, когда оно уже не нужно?…

Юра сказал, что ему нездоровится, и остался дома.

Когда все ушли, Юра вышел в прихожую и прислушался. Отец лег отдохнуть, бабушки тоже не было — она пошла за своим шоколадом. Дружно мяукали запертые коты.

Ровно в полночь Юра вышел из-за сарая с самодельным рюкзаком за спиной. Он тихо крался вдоль забора к кустам бузины, к дому Бовы. Черная широкополая мамина шляпа была на Юру велика и все норовила сползти до самого подбородка.

За углом Юра остановился, чтобы перевести дыхание. Это было невероятно трудно — ведь он был один, вокруг стояла черная ночь, впереди его ожидала неизвестность — было страшно, как никогда.

Решимость, отвага и все прочие качества таяли и исчезали прямо на глазах. Еще минута, и Юра — он это ясно чувствовал — окончательно струсит. Этого нельзя было допустить. Надо было принимать решительные меры.

Юра сдвинул шляпу со лба и быстро огляделся. Вокруг были только черные тени косматых бузинных кустов. Юра надвинул шляпу на лоб и торжественно поднял руку.

— Братья-экспроприаторы! — просипел он. — Сегодня наша ложа совершает первый акт экспроприации. Пусть потрясет он умы и сердца всего презренного человечества. — Кусты стояли тихие и молчаливые. — Брат Юрий, готовы ли вы?

«Го… готов…» — хотел ответить Юра, но внутри у него все похолодело и как будто что-то оборвалось. — Готов. — Мамина шляпа все лезла на глаза, и нельзя было шевельнуть головой, чтобы не утонуть в ней до подбородка. — Конечно, готов! — Это же решено раз и навсегда. Жить дальше без нее — невозможно. А не то он уедет на Балканы и там погибнет смертью храбрых за свободу братьев славян…

«А мама?…»

Голова опустилась, и черная мамина шляпа упала на землю. О маме не следовало вспоминать. Юра оступился и придавил ногой тулью шляпы. Потому что мысль на сразу парализовала все. И решимость, и отвагу, и планы ложи экспроприаторов. Она раздирала пополам Юрину душу. Юра бессильно опустился на землю и опять же на шляпу, — теперь тулья была раздавлена окончательно. Бедная мама! Как же она одна? Кто ее теперь защитит? Юра метнулся назад. Ведь это он был маленький, бедный и его надо было защищать. Назад!

Нет. Юра уже большой. И ни в коем случае не маленький. Кроме того, он дальше так все равно не может. Только вперед!

Юра остановился. Набрал полную грудь воздуха. Глаза он зажмурил и повернулся лицом на восток, где как раз всходила над горизонтом большая, красная и щербатая луна.

— Я хочу это сделать… — прошептали его бледные, помертвевшие губы, — я это сделаю… Я уже сделал!

И вдруг Юра и в самом деле стал отважен, смел и решителен. Он ткнул ногой смятую шляпу, сбросил наземь рюкзак и вынул из кармана электрический фонарик. В два прыжка он был уже у забора, отделявшего домик Бовы. Черные окна мезонина поднимались над забором прямо против Юры. За поясом его торчал пистолет из винтовочной гильзы и большой складной садовый нож, в левой руке он держал свернутую веревочную лестницу. Высоко подняв над головой фонарик, Юра направил его прямо на мезонин и на одно только мгновение включил свет. Потом — еще раз. И еще. Подряд три раза.

В ту же секунду рама в мезонине скрипнула, и с тихим шорохом отворилось правое окно. Юра даже закусил губу, и слезы огорчения брызнули у него из глаз — он так надеялся, он так верил, что все останется как было, окно не откроется и никто не обратит внимания на его знаки. Однако окно отворилось, и по стене спустился шнурок с камешком на конце. Так, как и было условлено через Ваньку.

Юра машинально перепрыгнул через невысокий забор. Машинально он нащупал на стене кончик шнурка. Машинально привязал к нему первую ступеньку веревочной лестницы. Страх сжимал Юрино сердце. «Все кончено, все кончено, пути к отступлению больше нет», — стучало у Юры в голове. Шнурок между тем пополз вверх, и за ним, тихо и плавно, разматываясь ступенька за ступенькой, поползла вверх веревочная лестница. На мгновение она задержалась уже под самым подоконником. Но тут же мелькнула рука, подхватила верхнюю ступеньку и скрылась с нею в черном квадрате окна. Теперь лесенка вся задрожала часто и мелко — ее привязывали там, внутри.

Еще можно было удрать. Перескочить через забор назад в бузинник и опрометью кинуться домой — он мог бы еще успеть. Но Юра не сделал этого.

В это время из окна, на стене, нащупывая ступеньки лестницы, показались две ноги. Потом они нашли опору, и тогда появились спина, плечи и голова. По лестнице вниз спускалась невысокая девочка. Ей, как и Юре, было не больше девяти-десяти лет. Она соскочила на землю и нерешительно остановилась перед Юрой. В руках у нее был узелок. Юра стоял как пень — неподвижный, окаменелый. Лестница раскачивалась вдоль стены. Подул ветерок, и рама вверху скрипнула. Девочка бросила туда быстрый и боязливый взгляд. Юра не мог шевельнуться. Его ноги, руки, все тело были как чужие. Дыхание у него тоже остановилось. Надо было двинуться с места, уйти, бежать, удирать куда глаза глядят — Юра не мог шевельнуть и пальцем.

Девочка раздраженно, нетерпеливо топнула ножкой.

— Ну? — прошептала она, стуча зубами. — Ну?

«Я хочу сделать… Я сделаю… Я уже сделал».

Все силы вдруг вернулись к Юре. Он чуть не зарыдал от нестерпимой радости и счастья. Он упал на левое колено и протянул к девочке руки:

— Васса! Дама сердца моего! Я люблю вас безумно!

— Ах! — вздохнула девочка, закрывая лицо руками.

Город кончался кладбищем, дальше были глинища и за ними старый заброшенный кирпичный завод. Собственно, от кирпичного завода осталось одно воспоминание — труба, какая-то ржавая вагонетка и сгнившая собачья будка. Что же касается глинищ, то и они уже давно поросли бурьяном и завалились. Уже несколько лет сюда никто и не заглядывал. Кроме Володьки и Юры с Ванькой, конечно. Здесь, на одном из склонов, еще весной, играя в разбойников и пиратов, они выкопали себе совсем неплохую пещеру. Узкая у входа, внутри она была с добрую кладовку. Она-то и предназначалась теперь для Юры с Вассой.

В пещеру натаскали свежего сена, поставили кувшин с водой, а под сеном спрятано было десятка три Натов Пинкертонов, Ников Картеров, Шерлоков Холмсов и русского сыщика Путилина. Отдельно — перевязанные голубой ленточкой от шоколада — семьдесят пять выпусков «Пещеры Лейхтвейса».

Луна уже взошла и светила прямо в отверстие пещеры. От этого становилось неспокойно и жутко. Юра сидел у входа и не отрываясь вглядывался в мрачные зеленые тени на дне и на склонах глинища. Господи! Там, кажется, кто-то шевелится, подкрадывается сюда. Но набежала тучка, закрыла луну, и жуткие тени пропали: никто не шевелился, никто не подкрадывался, вокруг были знакомые до последнего камешка кладбищенские овраги. Васса забилась в самый дальний уголок и сидела, дрожа всем телом и стуча зубами.

— Ну, — терзаясь, понукал себя Юра. — Да ну же! Маменькин сынок!..

Юра впервые увидел Вассу, когда она, открыв широкое окно в мезонине, сидела на подоконнике и смотрела на гимназический двор, где Юра с товарищами играл в войну русских с кабардинцами. Юра взглянул на Вассу, и вдруг сердце его дрогнуло. Он взглянул второй раз и — покраснел. В третий он уже взглянуть не отважился… Зато тут же, как бы между прочим, просто так, спросил у товарищей, что это за противная девчонка смотрит в окно и мешает им играть. Сведения он получил такие. Васса — младшая дочка коллежского асессора Бовы. Матери у нее нет. Мачеха ее не любит. Васса живет загнанная, забитая, босая и голодная. Ее не отдают в гимназию, ей запрещают играть с соседскими детьми. Зато по хозяйству она управляется за взрослую работницу. В свободное время и на ночь злая мачеха запирает ее в каморке, в мансарде, одну. Это лучшие минуты жизни Вассы. Она открывает окно — с маленького дворика Бовы это не видно — и, усевшись на подоконник, смотрит в широкий прекрасный мир… Спрятавшись в кустах бузины, куда он прибегал каждый вечер, Юра любовался на Вассино смуглое личико, ее черные кудри, длинные тонкие руки, ее грустные глаза. Он понял — раз и навсегда, — что жить без Вассы он не может. Когда же он увидел, как из грустных Вассиных глаз безмолвно падают крупные слезы, буйный экстаз наполнил мужественную Юрину грудь. Васса была несчастна! Так пусть же пеняют на себя ее враги — Юра сделает ее счастливой. Он поклялся в этом самой страшной для себя клятвой: пусть пропадут все мои книжки, пусть у меня будет тройка по поведению, пусть я не перейду в первый класс, пусть папа заберет меня из гимназии и отдаст в свинопасы!..

Про Вассу, ее горькую судьбу и все прочее — кроме, само собой разумеется, своей неистовой любви — Юра немедленно рассказал своим приятелям, Ване и Володе. Вассина судьба взволновала всех. Мачеху решено было убить. Потом явилась идея написать ей анонимное письмо. Наконец влюбленный Юра заявил, что он Вассу экспроприирует.

Мальчики уже давно, еще с рождества, когда в городе была произведена экспроприация кассы на сахарном заводе помещика Терещенко, решили тоже стать экспроприаторами. Итак, решено, что Юра выкрадет Вассу, а потом добудет у ее отца ключи, и тогда ложа экспроприаторов в составе Володьки, Ваньки и Юрки нападет на почту и заберет все марки. Юра набрался храбрости и через Ваньку отправил Вассе письмо: