Избранное в 2 томах. Том 1

Яков опустил голову и уставился на носок правого сапога. Он разглядывал этот носок со всех сторон — сверху, от ранта, снизу, с подошвы.

— Хочешь, Яков?

Среди женщин пробежал тихий шелест. Кое-кто тихо всхлипнул, шмыгнул носом. Яков молчал. Помещик втянул пахучий дым и выпустил его длинной тоненькой струйкой.

— А? Или у тебя поле не скошено еще осталось? А? Ну, ничего. Мои австрияки тебе его за один день уберут.

Яков вдруг вскинул голову и выпрямился.

— Так вот, ваше благородие, мы затем и пришли. Невозможно, ваше благородие, по такой цене австрияков отпускать. Ведь сиротам несчастным…

Стек помещика просвистел в воздухе и изо всей силы врезался в широкую цветистую полу его персидского халата.

— Молчать! — крикнул он.

Шая Пиркес отступил от балюстрады, у которой мы стояли.

— Идем! Я не могу здесь… Ненавижу…

— Однако в чем же дело?

— Что тут такое?

— Тише, хлопцы! — шикнул на нас Репетюк.

Но движение и шарканье ног на террасе привлекло внимание хозяина. Он посмотрел в нашу сторону. Его лицо расплылось в приветливой молодцеватой улыбке.

— А, здрасьте, господа! — помахал он нам рукой, сразу переходя на русский язык. — Помешали мы вам? Уж простите, хозяйство!

Наступая друг другу на ноги, мы поскорее ретировались вглубь. Нам стало вдруг так стыдно и гадко! Провалиться бы сквозь землю! И какого черта мы сюда приперлись! Пятясь и оттесняя друг друга за угол террасы, мы слышали еще, на этот раз более спокойные, увещающие слова помещика: «Ну, идите, идите с богом. Видите, у моих дочек гости. Не могу я сейчас с вами говорить. В другой раз как-нибудь. А Якова не слушайте. Баламутит он. И себе навредит, и вас в беду втянет… Идите! А не желаете, я и совсем австрийцев отправить могу. Пускай хлеб стоит и высыпается. Мне что? Хлеб-то ваш. Своих детей кормить должны…»

— Господа! — защебетала Тося, так же как и отец, переходя на русский язык. — Прошу, господа! Что же вы? Еще мороженого!

— Но в чем же дело? Что там случилось? — добивался Зилов.

— Ах, вы знаете, они такие невозможные, эти солдатки! Папа так заботится о них, и вот, пожалуйста, благодарность!..

Словом, дело было вот в чем. Как известно, царское правительство охотно отпускало пленных частным лицам, на работу, в деревню. Их полагалось кормить и выплачивать за них правительству какую-то сумму. Понятно, бедняцкая часть села не имела возможности взять такого работника, так как содержать-то его следовало потом весь год. Их нанимали зажиточные хозяева и в особенности помещики. В больших имениях образовались целые лагеря военнопленных. Помещики использовали для себя эту рабочую силу, а также спекулировали ею. Они отпускали пленных на поля солдаток, которые сами не могли управиться с уборкой. Исполу или за третий сноп убирали пленные бедняцкий урожай — в пользу помещика. Под предводительством солдата Якова, а может быть, и подбитые им на это, пришли неимущие солдатки к пану просить снизить плату за «австрияков».

— Как же это так! — не сдержался Зилов. — Их мужья на фронте кровь проливают, а здесь…

Муся сделала вид, что ничего не слышала, и еще громче заговорила с Воропаевым:

— Вы непременно должны устроить грандиозный бал. Я приеду к вам, и мы с вами станцуем мазурку! Ах, я так люблю мазурку!.. Поразительно!

Сербин дернул Репетюка за рукав.

— Послушайте, Репетюк, что это, в самом деле, за гнусность!

— Что гнусность? — сердито ответил Репетюк, недовольный, что его отрывают от Тоси, на которую он уже окончательно променял изменницу Мусю. — Что?

— Ну, это, с женами запасных… Разве можно так?…

— Идите вы, сэр, к черту! Что вы понимаете в хозяйственных делах?

— Мужчки, — прибавила и Тося, — они всегда недовольны.

— Господа! — щебетала Муся. — Почему вы не пьете вина? Это смородина! Ася, Нюся, Тося, вы плохо угощаете своих соседей. Девушки! Положите панычам еще мороженого!

Мы угрюмо и молча уткнулись в блюдечки с мороженым. Не такое уж оно было вкусное и сладкое. Ася и Нюся порхали вокруг нас, потчуя и угощая конфетами, печеньем и марципанами. Муся приказала горничной принести граммофон и теперь с Воропаевым перебирала пластинки, выбирая самую лучшую мазурку.

Вдруг кто-то из нас заметил, что нет Потапчука. Стул его стоял пустой, и мороженое, растаяв, перелилось через край блюдца. Куда девался Потапчук?

Он стоял бледный и желтый во время всей сцены с солдатками, потом тихо спустился в сад и пошел прочь. Выйдя за ворота, он не повернул на дорогу, а двинулся в село напрямки, межою. Он шел медленно, спотыкаясь и скользя, прямо по грязи, словно не видя ничего перед собой.

Зилов первый спустился с террасы поискать Потапчука. За ним, друг вслед за другом, потихоньку улизнули в сад Пиркес, Сербин и Туровский. Среди кустов смородины и крыжовника Потапчука не было. Уже совсем стемнело. Ребята перепрыгивали через канаву и выходили в поле. На террасе остались Репетюк, Воропаев, Кашин и Теменко. Кашин угрюмо молчал. Воропаев танцевал с Мусей мазурку. Теменко молча тянул молодое смородинное вино. Репетюк патетически декламировал стихи какого-то милого Тосиному сердцу поэта…

Догнать Потапчука удалось только у села.

Мы молча поравнялись с ним и так же молча, не обменявшись ни словом, пошли вместе, взявшись за руки.

Уже наступила ночь. Было совсем темно. Зилов курил папиросу за папиросой, и частые короткие красноватые вспышки чуть освещали его взволнованное лицо. Мы шли…

Вдруг Пиркес, шедший с края, испуганно вскрикнул и отшатнулся:

— Кто это?

Он с кем-то столкнулся грудь с грудью.

— Это я…

— Макар!

И в самом деле, то был Макар.

— Чего это ты бродишь тут впотьмах по лужам?

— А вы чего? Я вышел немного погулять.

Это было очень смешно — выйти погулять ночью, по колена в грязи, — и мы громко захохотали. Но Макар находился в настроении приподнятом и взволнованном.

— Вы понимаете, ребята? — В ночной тьме мы угадывали, как он прижимает руки к груди. — Вы понимаете? Я только что дочитал Гегеля! Вообще это потрясающе! Абсолютная идея, находящая себе воплощение в жизни. Это же не неподвижное нечто, это не какая-то вообще застывшая субстанция. Это — только начало, вечно живое и постоянно развивающееся. Вы понимаете? И вообще все абсолютное, это же никакое не состояние! Нет! Это процесс! Вы понимаете?

Мы воздержались от ответа. Кажется, мы не понимали. Макар не обратил на это внимания и понесся дальше:

— Это вообще! Теперь возьмем, скажем, историю. Вообще цель истории — свобода. И осуществляется она путем изменения исторической судьбы разных народов и государств, каждое из которых вообще в свое время является носителем абсолютного разума. Вы понимаете? Значит, вообще все разумное действительно, и все действительное разумно! Вы понимаете?

— Ну, это вряд ли! — откликнулся Зилов. — Выходит, разумно, что третий год уже идет война, а помещик Полубатченко издевается над солдатскими женами? Это разумно?

Макар даже задохнулся от неожиданности и возмущения:

— Ты вульгаризируешь! Это свинство! Ты же понимаешь? Разумное — действительно, так как, рано или поздно, оно должно вообще осуществиться. Метод гегелевской логики, который он называет диалектикой…

— Да ну тебя! — отмахнулся кто-то. — Ты давно уже гуляешь?

— Несколько минут. И суть этого метода…

— А в котором часу ты вышел из дому?

— В восемь ровно… вообще, состоит в том…

Мы снова разразились хохотом. Шел уже одиннадцатый час. Захваченный диалектикой Гегеля, Макар пробегал по грязи под дождем два часа, не заметив ни грязи, ни дождя, ни даже времени.