Избранное в 2 томах. Том 2

Нюся тоже засмеялась. Роль была трудная, но ее необходимо было сыграть. Она кокетливо запрокидывала головку и манерно передергивала плечиками.

— В подвал! — вдруг заорал пан полковник и затопал ногами. — В подвал, курва, пся твоя мать!

Не успела Нюся опомниться, как двое жолнеров скрутили ей руки назад и поволокли из приемной полковницкой квартиры. А чтобы она не упиралась, ее подгоняли прикладами и пинками. Так проволокли ее через всю площадь к старой синагоге.

В синагогальном подвале было неуютно. Два подслеповатых оконца-амбразурки под самыми сводами еле освещали мокрые и грязные небеленые стены. По углам сочилась вода. На полу стояли лужи. Бегали сороконожки, шмыгали крысы. Не один раз в этом мрачном склепе находили убежище городские евреи во время царских погромов, гайдамацких гульбищ, шляхетских издевательств.

Актеры расположились на полу, даже не притрушенном соломой. Ни есть, ни пить им не дали.

Но жажда и голод это было ничто по сравнению с моральными муками, переполнявшими сейчас сердца узников. Нюся — чудесная, очаровательная девушка, любимица всей дивизии — предала, продалась и продала! Нашептывала что-то пану полковнику, кокетничала с ним, потом села вместе с ним в машину и, наверное, где-нибудь пирует теперь, глумясь над их страданиями! Непонятно было только одно, для чего ей надо было оттягивать расстрел Князьковского и Богодуха? Какой адский план возник в этой предательской девичьей голове?

Князьковский угрюмо шевелил бровями и молчал. Богодух-Мирский трагично вздыхал:

— О люди, люди… лживое, коварное отродье крокодилов! Вода — ваши слезы, сердце — железо! На устах поцелуй — кинжал в сердце!

— Правдивые слова, — вздохнув, отозвался Князьковский. — Откуда это?

— «Разбойники» Шиллера, действие первое, сцена…

— Хороший, видно, писатель. Надо бы нам эту пьеску поставить…

И как раз в это время загремел огромный замок.

Дверь заскрипела, луч дневного света, как лезвием, рассек тьму подвала. Две темные жолнерские фигуры появились в ясном квадрате двери — они волокли третью, маленькую и согбенную. Они втолкнули ее, и щупленькая девичья фигурка скатилась вниз по ступенькам, увечась об острые камни. Дверь снова заскрипела, загремел пудовый замок, и пьяные жолнерские голоса загорланили веселую полечку:

Ра-ра-ра, Антек на гармони гра, Ра-ра-ра, он пшибираць кляви зна…

Не будем подробно рассказывать, как происходили сцена встречи и первые разговоры между узниками и несчастной Нюсей. К ней сразу же бросились, чтобы помочь ей подняться и перевязать раны, но тут же отпрянули. Мелькнуло страшное подозрение — девушку кинули в подвал умышленно: она, мол, своя и сможет выпытать кое-что у товарищей. И горячий юноша, помреж, не выдержал и бросил это страшное обвинение несчастной Нюсе прямо в лицо. Ужас, нечеловеческий ужас и отчаяние охватили тогда несчастную девушку: товарищи и вправду поверили, что она шпионка! Может ли что-нибудь быть горше подобного подозрения? Нюсю еле удержали, когда она попыталась разбить себе голову об острые камни стены.

— Разве я… так плохо играла?

Князьковский сердито молчал. Играла! А для чего играть? Старый матрос никак не мог понять, как это можно назваться шпионкой, пусть и нарочно, пускай даже рассчитывая на спасение своих товарищей? Матрос умел смотреть смерти только прямо в лицо, никогда не отводя взгляда.

— Но что же я должна была делать, — рыдала Нюся. — Ведь вас ведут расстреливать, а я должна равнодушно смотреть! Я хотела выиграть время. А вдруг что-нибудь такое случится и мне удастся вас спасти? Могло же так быть или не могло?

Богодух-Мирский грустно вздохнул:

— Быть или не быть — вот в чем вопрос! Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними…

Князьковский вдруг схватил Нюсю и прижал ее к груди.

— Правильно! — сказал он. — Правильные слова! Ведь это игра была от чистого сердца. Жертвуя собой, спасти товарищей! — И старый матрос обнял и поцеловал девушку. — Эх вы! Артисты! Ну, пусть я башенный, такова моя специальность, так я сорок лет только среди людей прожил! А ты? — Он зло взглянул на Богодуха-Мирского. — Тридцать лет по сцене ходил и не знаешь, где театр, а где жизнь! Все роли на память заучил, а одну девушку узнать до конца не сумел!

— Извините… — стушевался Богодух-Мирский.

Но Князьковский уже разошелся:

— Неправильный у вас театр! Только роли, а человека нет! — Он прижал Нюсю и еще раз поцеловал. — Теперь, пожалуй, они только меня одного и укоцают, потому как я — комиссар, а вас еще будут судить и по тюрьмам таскать. А от тюрьмы до побега рукою подать! Правильная ты у нас девушка! — еще раз прижал и еще раз поцеловал Нюсю Князьковский. Потом обратился к Богодуху. — А это ты откуда сейчас чужие слова прочитал? Про судьбу и насчет сопротивления.

— Шекспир, «Гамлет». Акт третий, сцена первая.

— Правильно поставлен вопрос! Жаль, что мне завтра на расстрел, а то бы разучили мы эту пьеску…

Наступила ночь. Узники сбились в кучку под стеною, в том месте, где пол вздулся горбом и оставался сухим островком. Они улеглись тесно один подле другого, телами согревая друг друга. Нюсю закутали в матросский бушлат, ссадины перевязали рубашкой помрежа.

Но сон не приходил к измученным, встревоженным людям, не уверенным, что увидят завтра восход солнца.

А впрочем, еще до рассвета, чуть только зарделся небосклон, тяжелое лихорадочное забытье узников неожиданно прервали громкие звуки.

Это внезапно зарокотали пулеметы.

Вначале где-то вдалеке застрекотал один пулемет и тут же смолк, но вскоре неожиданно зататакали уже несколько и совсем близко, и сразу же частый пулеметный грохот залил все вокруг. Вслед за тем загремела и нестройная стрельба из винтовок.

Арестованные вскочили и бросились к амбразурам. Они уже слышали доносившийся с улицы конский топот, бежали какие-то люди, громко перекликаясь, кто-то приказывал, кто-то звал, кто-то проклинал.

Амбразуры были высоко, под самыми сводами, и пока, прижавшись один к другому, люди строили пирамиду, чтобы кто-нибудь, взобравшись на плечи товарищей, поглядел, что делается вокруг, — уже было ясно, что бой вспыхнул в самом городке, на его улицах, потому что уже слышались взрывы ручных гранат, а сквозь визгливое стрекотание польских пулеметов «шоша» прорывался густой бас наших «максимок». Красные шли в наступление — это было несомненно. Неужели?

Но люди не позволяли себе обольщаться надеждами. Каждую минуту в подвал могли ворваться озверелые тюремщики и одной гранатой покончить разом со всеми.

На плечи, на верх пирамиды, взобралась Нюся — она была легче всех, и, как только она добралась до амбразуры, ее звонкий шепот сразу оповестил всех:

— Наши! Наши! Я вижу их!

Десятки вопросов полетели к ней: где, откуда, что видно?

Нюся наскоро, волнуясь и глотая слова, сообщала. Она видела, как белополяки кучами отходили назад, на ту сторону площади. С противоположной стороны, из-под обрыва, по одному выбегали красноармейцы и, припадая к земле, стреляли из винтовок. Вот выкатили «максим», и он застрекотал из-за колодца. А вот красноармейцы вскочили и, петляя, побежали через площадь. Ах, они обходят синагогу! Господи, неужели пройдут стороной и тут останутся белополяки… В эту минуту сразу за углом синагоги разорвалась граната и клубы рыжего дыма заволокли амбразуру. Значит, красные бойцы заходили и с другой стороны.