Избранное в 2 томах. Том 2

Оно почему-то не варилось, это чертово пшено, — посредине вскакивали пузырьки, а у стенок котелка вились синие струйки ароматного, вкусного дымка.

Но в мыслях я унесся далеко.

«Вот село, в котором я родился, — фашисты подожгли его. Вот пылающая хата моих родителей, — моя сестра бросается в огонь, чтобы спасти Юрка, своего шестилетнего сына. Вот мой родной город. Я учился в его школах и стал архитектором. Потом я застроил его высокими домами. Они рушатся сейчас, мои дома, мои мечты, мой труд, разбитые фугасами врага. Перед окнами дома, в котором я жил, гитлеровский солдафон расстреливает из пулемета жильцов: пианиста Догаревского из квартиры напротив, его жену и двоих детей, — младшая, Валя, стучала ко мне в дверь и говорила: «Папочка просит одолжить ему две папиросы»; чертежницу Волкову из квартиры, которая находилась подо мной, — ее мать больше пяти лет лежала разбитая параличом; доктора Вайнштока, ее соседа, — он славился в городе как непревзойденный хирург-стоматолог. Потом в опустевшем доме поселится гитлеровский офицер, — он будет лежать на твоей постели, есть из твоей тарелки, утираться твоим полотенцем, а тебя заставит выносить после себя грязную воду и помои. И будет похлопывать тебя по щеке. Как могла ты остаться? Как ты могла?»

«Ты несправедлив. И ты хочешь переложить тяжесть бремени со своих плеч на мои. Вот ты ушел и пришел, — а что ты делаешь?»

«Это только сегодня, — оправдывался я. — Произошло недоразумение. Но я буду работать вместе со всеми».

«Я тоже вместе со всеми. Я буду страдать вместе с моим народом. Меня вместе с ним замучат и убьют».

«Это непротивленчество. Надо избавить народ от страданий».

«А ты избавил его от страданий?»

«Ах, Ольга, ну как ты не понимаешь?»

Я поймал себя на том, что разговариваю с Ольгой, и снова отогнал прочь непрошеные мысли.

Солнце уже спустилось к самому горизонту, в его косых лучах пустыня за рекой лежала багровая с фиолетовым оттенком, а волны реки стали оранжевыми посредине и черными у берегов. Матвей Тимофеевич Сокирдон перестал тесать весло и пристально поглядывал в мою сторону, втягивая носом воздух. Потом он положил топор, поднялся кряхтя и заковылял прямо ко мне. Глаза его были устремлены не на меня, а на мой костер.

— Что это у вас в котелке, товарищ инженер?

— Пшено, — ответил я, — кашу варю.

Матвей Тимофеевич бросился к огню, ухватил полой котелок и поспешно заковылял с ним назад к реке. Я смотрел в недоумении. Матвей Тимофеевич быстро погрузил котелок в воду, и я услышал шипение, а над водой взвилось облачко горячего пара. Матвей Тимофеевич подержал некоторое время в воде котелок, затем неторопливо вернулся ко мне. Лицо у него было возмущенное.

— Ай-ай-ай! — заглянул Матвей Тимофеевич в котелок. — Да ведь вся выгорела!

Он взял ложку и стал ковырять в котелке. Он выбирал пшено из середины, оттуда, где оно еще не почернело, а только зарумянилось, и откладывал его в кучку к сторонке. Затем он соскреб пригарки со стенок котелка.

— Отроду каши не варили? — сурово спросил Матвей Тимофеевич.

Я признался, что нет.

Матвей Тимофеевич неодобрительно покачал головой, сокрушенно почмокал губами и с сожалением посмотрел на пригарки. Несгоревшего пшена было всего ложки две, и оно было совсем сырое.

— Что мне с вами, интеллигентами, делать? — вздохнул Матвей Тимофеевич и снова направился к реке. Он набрал в котелок воды, затем вытащил из своей лодки мешочек и отсыпал горсти три пшена. Вернувшись, Матвей Тимофеевич поставил котелок на огонь. Потом он откашлялся и уже привычным для меня, менторским тоном начал поучать:

— Кашу вот как варят…

Я слушал речь Матвея Тимофеевича внимательно и с удовольствием: мил был моему сердцу этот чудной старичок, да и кашу, предвидя трудное будущее, я непременно должен был научиться варить.

Теплых вещей у меня не было, и Матвей Тимофеевич принес свой кожух. Мы уселись ждать, пока каша совсем упреет. Матвей Тимофеевич угостил меня махоркой, я оторвал от телеграммы Ольги еще один клочок, и мы закурили. Смеркалось, и на берегу стал уже появляться народ. Люди шли к воде, раздевались и мылись.

Какой-то коренастый, жилистый парень с загорелым торсом долго плескался в мелкой воде, нырял на глубоком месте, фыркая и крякая от холода, затем, промерзнув, торопливо надел свой синий замасленный комбинезон и, согревшись, медленно свернул цигарку и направился к нам — прикурить от костра.

Но он так и не прикурил, вытаращив на меня глаза.

— Хо! — только и сказал он.

Я тоже уставился на него.

— Ха-ха-ха! — захохотал парень и хлопнул меня по плечу.

Это был Майборода.

— Вот мы и встретились, товарищ архитектор!

— Вот мы и встретились, товарищ Майборода!

— Здорво!

— Здрово!

Мы обнялись. Лицо у Майбороды раскраснелось, глаза сияли так, точно он встретил старого друга или родного брата. Матвей Тимофеевич с любопытством поглядывал на нас.

— Корешки? — полюбопытствовал Матвей Тимофеевич.

Мы с Майбородой залились смехом.

— Никак не думал, что мы еще когда-нибудь увидимся, — сказал я, насмеявшись.

— Сказать по правде, и я не думал. Как вы сюда, на наш завод, попали?

Я рассказал.

— Что же вы здесь делаете?

— Кашу варю…

Майборода от смеха чуть не свалился в костер, а Матвей Тимофеевич, неодобрительно ворча, отодвинул подальше котелок в кожухе. Я тоже смеялся. Я не мог не смеяться. Но не потому, что мне было смешно, а потому, что теплые волны счастья, да, да, счастья, — заливали меня. Я был не одинок в этой проклятой Голодной степи, у меня был близкий человек, с которым, казалось мне, я прожил вместе долгую жизнь. Счастливый смех душил меня, и я с трудом смог рассказать Майбороде о всех своих злоключениях здесь, на строительстве.

— Ясно! — сказал Майборода. — Со слесарным делом знакомы?

Я признался, что в слесарном деле решительно ничего не смыслю.

— Не беда! — успокоил меня Майборода. — Не боги горшки обжигают. Должности директора я вам не могу предложить, а вот, если хотите, идите ко мне в бригаду на монтаж. Небольшая переквалификация, и через десять дней будете слесарем. Согласны?

— А начальник? Разрешит ли он?

— Это я беру на себя. Мне позарез нужны подмастера.

Матвей Тимофеевич принес тем временем еще две ложки и осторожно и торжественно развернул кожух. Он снял с котелка крышку, и чистый воздух степи наполнился ароматом упревшей каши. У меня живот подвело от голода.

— Да я уже обедал, — отстранил ложку Майборода, но Матвей Тимофеевич так на него поглядел, что он взял ложку и подсел уже было к котелку, но вдруг вскочил.

— Минуточку погодите! Закройте, чтоб не остыла! — И Майборода бросился бегом за дюны.

Он вернулся через десять минут, когда Матвей Тимофеевич начал уже недовольно ворчать, что каша остынет и пропадет. Но лицо у Матвея Тимофеевича сразу прояснилось, когда он увидел, с чем вернулся Майборода. В руке Майборода держал алюминиевую фляжку. Сомнений не было — во фляжке должна была быть водка.