Избранное в 2 томах. Том 2

Мать лежала в своем черном платье в белые крапинки — маленькая, худенькая, вытянувшаяся: ноги связаны носовым платком, руки связаны носовым платком, под головой подушечка «думка», голова немного откинута назад и глаза открытые, но отуманенные, мертвые. В головах у матери стоял высокий светильник, который Пахол сделал из гильзы противотанкового снаряда. Фитиль был широк и немного коптил. Легкая черная копоть летала по комнате. Когда от окна тянуло сквозняком, пламя колебалось и по стенам скользили быстрые, пугливые тени. Ольга придвинула стул, села и склонила голову на руки матери. За дверью Пахол рассказывал детям о том, какие это горы Карпаты, какие там крутые скалы, стройные пихты и неуловимые серны.

— Мама, мама, кончилась твоя жизнь. Плохо кончилась твоя жизнь…

Ольга хотела еще о чем-то подумать, но мыслей не было. Надо было попросить у мамы прощения за все те огорчения, которые она доставила ей за свою жизнь: за то, что она не смогла перебороть свое юношеское упрямство и ужиться с отчимом, за то, что причинила маме муки и страдания.

— Прости меня, мама!

Ольга встала, пошла к столу, — пламя заколебалось, и суетливые тени заскользили по стенам, — выдвинула ящик, вынула бювар матери и достала из него карточку ее мужа, своего отчима. Она долго рассматривала портрет, потом вернулась к матери и положила портрет за кофточку ей, на грудь, к сердцу. Потом Ольга поцеловала матери руку.

— Спи спокойно, мама, — сказала Ольга. — Валя и Владик теперь мои дети. Теперь я их мать. Я буду жить, мама, я не умру преждевременно, можешь на меня положиться.

Ольга подумала, потом прошептала:

— Мама, мама! Правда ведь, еще будет светлая жизнь?..

Ольга еще раз поцеловала мать и накрыла ей платочком лицо. Вот она и сирота.

Потом Ольга вышла в переднюю и позвала детей:

— Поцелуйте, дети, маму и ложитесь спать. Мама умерла, и надо с нею попрощаться.

Валя заплакала. Она убивалась весь день. Она была уже большая девочка и хорошо знала, что такое смерть. За эти несколько месяцев она уже видела много смертей.

— Мама совсем умерла? — спросил Владик.

— Да, — ответила Ольга, — мама умерла совсем.

— Мы положим ее на улице и будем ходить к ней?

— Нет, — сказала Ольга, — мы похороним ее на кладбище, в могиле.

Владик заплакал. Он хотел, чтобы мама лежала на улице, как мамы других детей, а он будет ходить к ней.

После детей к гробу подошел Пахол. Он опустился около гроба на колени, поклонился мертвой трижды до земли, потом поднялся и поцеловал ей руку. Тогда и Валя опустилась на колени, как Пахол, трижды поклонилась маме и поцеловала ей руку. Потом Пахол взял молоток и стал забивать первый гвоздь. Молоток гулко ударил по крышке. Валя опять заплакала. Владик громко закричал. Валя взяла его на руки и стала успокаивать. Но Владик все кричал и кричал, он не позволял забивать маму гвоздями. Тогда решили заколотить гроб утром.

Когда дети уснули, Ольга с Пахолом сели у гроба.

— Так принято, посидеть у гроба, — сказал Пахол. — Я сидел вот так у гроба моей мамы.

Они сели по обе стороны, так что гроб был посредине. Тихо было в комнате, дети чуть слышно посапывали под маминым теплым пальто, изредка сквозь сон всхлипывала Валя, сквозняк от окна колебал пламя светильника; за окном, в городе, тоже царила тишина; в печке потрескивали сухие березовые щепки, — Пахол изрубил крест, и он горел веселым синеватым огнем.

Они долго сидели так. Пахол думал о чем-то своем, и мысли его были невеселы, — глубокие морщины прорезали его переносицу, а усики на губе жалостно дергались. Ольга ни о чем не думала, но воспоминания, картины детства, когда она была еще такой, как Валя, а мать совсем молодой и красивой, роем поднялись в ее воображении. У Ольги было прекрасное, счастливое детство: отец у нее был человек веселый, а мать первая среди подруг плясунья и певунья. Первый раз ее отвела в школу мама. В пионерский отряд в первый раз провожал отец. А когда ее принимали в комсомол, мама с отцом поджидали ее под окном на улице.

— Вот уж который день, — сказал Пахол, — я пробую считать трупы на улицах, когда вожу своего начальника. Но это напрасный труд, панна Ольга: позавчера я насчитал двести шестнадцать, вчера я хотел проверить себя и насчитал уже триста один, сегодня их четыреста двадцать. А сколько замело так, что их сразу и не увидишь?

— Зачем вы это делаете, Ян?

— С вашего позволения, панна Ольга, я должен это делать. А может, после войны устроят всемирный суд и меня вызовут в качестве свидетеля: Ян Пахол из Мукачева, шофер резервкоманды 109-А, Остланд, скажи: сколько людей убил фюрер в украинском городе Харькове? И тогда я отвечу: граждане судьи, в украинском городе Харькове столько-то тысяч умерло от голода и замерзло на улице. Сколько повешено и расстреляно, я не знаю, потому что я всего лишь шофер хозяйственной команды и пленный чех, — наци не пускали меня считать трупы в Сокольническом лесопарке, под обрывом за кирпичным заводом или на заводе, где когда-то вырабатывались мощные тракторы всемирно известной марки «ХТЗ». Спросите об этом у начальника гестапо и штандартфюреров эсэсовских частей. Я могу только назвать их имена.

— Вы знаете их имена, Ян?

— О панна Ольга, я нигде не записал этих гнусных имен, но я сохранил их в сердце. А у сердца — самая крепкая память.

— И вы не боитесь говорить мне это, Ян?

Пахол тихо сказал:

— Панна Ольга, вы принадлежите к народу, обездоленному фашистами, и вы — несчастная женщина с двумя детьми, а вот — ваша покойница мать…

Ольга оперлась подбородком на крышку гроба, бледная улыбка светилась в ее глазах.

— И вы верите, что будет суд, Ян?

Ян заерзал на стуле, морщины на его переносице обозначились еще глубже.

— Панна Ольга, — произнес он наконец, — я хочу, чтобы так было. Но я не знаю, могу ли я верить…

— Верьте, Ян, — тихо проговорила Ольга, — я тоже верю. Фашизм не может победить.

— Почему, панна Ольга?

— Потому что фашизм — это несправедливость. А побеждает справедливость.

Бледная улыбка скользнула по лицу Пахола.

— Вы, панна Ольга, говорите, как проповедник.

Ольга бросила на Пахола сердитый взгляд.

— Гитлеровская армия может иметь временный успех, даже значительный успех, потому что любая армия может иметь временный успех, а гитлеровская армия очень сильна. Но военный успех надо еще закрепить.

— Теперь вы говорите, как публицист, — опять улыбнулся Пахол. Но Ольга продолжала:

— Фашистская армия не может ни закрепить военные успехи, ни довести войну до победного конца, потому что фашисты воюют не только с армиями противников, но и с целыми народами.

— Теперь вы говорите, как пропагандист.

— Я — советский человек, — сердито сказала Ольга.

Они умолкли. В печке весело потрескивали щепки, наколотые из березового креста.

— Вы это очень хорошо сказали, панна Ольга, «я — советский человек». Мне горько, что я не могу этого сказать. И я завидую вам, панна Ольга…

— Завидуете? — улыбнулась Ольга. — Почему?..

— Потому что Советский Союз, — сказал Пахол, — действительно не может не победить.

— Да? Вы тоже верите?

— Потому что, — сказал Пахол, — Советский Союз это не просто держава, а держава держав. Потому что в Советском Союзе много держав, и все они — одна держава. Это зовется у вас дружбой народов.