Избранное в двух томах. Том первый

Смущаясь, он горячо покраснел и при этом улыбался все шире. При взгляде на него нельзя было удержаться от смеха.

— В другой раз постарайся обойтись без шуток, — наставительно сказала Кулянда.

— Ладно. Подчиняюсь вашему приказу, — покладисто ответил Даурен.

С появлением в госпитале Даурена Кулянда повеселела. Вначале она немного сторонилась Даурена, он казался ей грубым. Но, наперекор своему быковатому, бодливому виду, Даурен при ближайшем знакомстве оказался человеком выдержанным и скромным. Они подолгу разговаривали, гуляли вместе. Даурен избегал шуток.

Однажды вечером, по своему обычаю, Кулянда вошла в палату и села на стул возле двери. Никто в этот тихий час не беспокоил ее просьбами. Раненые дремали или, откинувшись на подушки, думали о далеком доме, о детишках, о женах, другие переговаривались тихими голосами.

— О чем задумался, Серега? — громко спросил один своего соседа по койке и похлопал его по груди. — Битый час ты глядишь в потолок и ничего не слышишь.

Сергей медленно поднял голову с подушки:

— Эх, друг милый... Скучаю по невесте, мочи нет. Варей звать. Скучаю. В июле сговорились свадьбу сыграть. А тут война. Чую, исстрадалась она обо мне, думает.

В сумерках не было видно выражения лица Сергея, от звука его голоса повеяло на Кулянду горячим дыханием тоски.

Второй раненый расхохотался:

— Брось смешить, парень! Уж так, наверное, исстрадалась, что давно нашла тебе замену. Знаем мы ихнюю манеру — нынче слезы, завтра смех!

Серега задвигался на койке. Приподнялся и, наклонившись к соседу, прохрипел с угрозой:

— Ты, дядя Петя, попридержи язык. Не позволю... Ты Варю не знаешь и с вертихвостками ее не равняй. Есть девушки легкие, а есть — золотые. Как ты можешь оскорблять? Не позволю!

На глаза Кулянды навернулись слезы. Из-за нее никто так не мучается. Никто не крикнет: «Как ты можешь оскорблять? Не позволю!» Кто за нее заступится? «Почему я такая несчастная?» — думала она. Ей стало сиротливо. Крадучись, она вышла в коридор, села на подоконник и долго плакала, прижавшись лбом к стеклу.

— Кулянда, Кулянда! — окликнул ее осторожный голос. Это был Даурен. Она торопливо вытерла глаза платком. Что он ходит за ней, как тень? В ней поднялось раздражение. А он снова окликнул ее:

— Кулянда, Кулянда! Ты плачешь! Тебя кто-нибудь обидел?

— Ничего я не плачу. Никто меня не обидел.

«Что ему от меня нужно? — думала она. — Вот привязался».

Но Даурен и не собирался уходить. Он неуклюже топтался перед нею, опустив голову. Какой беззастенчивый человек! Вместо того, чтобы пройти мимо, сделав вид, что не заметил ее слез, он стоит и бормочет какие-то глупые слова. Кулянда не на шутку рассердилась:

— Какое тебе дело до меня?

Даурен не обиделся. Кажется, даже смущение его прошло.

— Не сердись, Кулянда, — произнес он спокойным голосом. — Не расстраивайся. Выйдем лучше на свежий воздух.

Кулянда равнодушно пошла за Дауреном. Рыхлый снег, выпавший поутру, к обеду подтаял и осел. Посреди немощеной улицы, примятый колесами машин и подвод, он превратился в грязную жижу. Холодный воздух приятно вливался в грудь.

Даурен казался печальным. «Быть может, у него тоже горе?» — подумала Кулянда.

Пройдя два квартала в молчании, Даурен внимательно взглянул на Кулянду:

— Ты от кого об этом услышала?

— О чем? О чем ты? — тревожно спросила Кулянда.

Даурен с недоумением посмотрел на нее.

— Ты не знаешь? Так из-за чего же ты тогда плакала?

Кулянда ничего не могла понять.

— Зачем тебе это знать? Захотелось поплакать, вот и поплакала.

— А я был уверен, что ты знаешь...

Даурен умолк.

Конечно, он скрывал что-то недоброе. Кулянда встревожилась еще больше:

— О чем ты говоришь? О чем?

— Наш батальон попал в окружение.

— Кто тебе сказал? Не может быть!

— Да похоже, что правда, — Даурен втянул ноздрями воздух. — Сегодня доставили раненого сержанта из нашего полка. Он и рассказал.

Кулянда, боясь поверить, повторяла невнятно:

— Правда? Ты уверен? Уверен?

Только теперь Кулянда почувствовала, как сроднилась она с людьми своего полка: она делила с товарищами тяжесть похода, горечь отступления, все радости и печали суровой фронтовой жизни. Теперь она осиротела, словно семья ее вымерла. Она вдруг почувствовала и одиночество свое и бессилие. На кого теперь опереться? На Даурена?

— Как нам быть? — спросила она растерянно. — Что же нам делать?

— Мы должны вернуться в дивизию, в свой полк. Моя рана зажила. Неизвестно, зачем еще врачи возятся со мной, — ответил Даурен.

— Но в полку уже нет нашего батальона.

— Если нет нашего батальона, то есть другой. Части, попавшие в окружение, не сидят сложа руки. Они выходят из окружения с боем. Вот увидишь, и наш батальон пробьется, — успокаивал Даурен.

Кулянда, не раздумывая дальше, заявила:

— Тогда пойдем к главврачу. Пусть выпишет нас из госпиталя!

Когда Кулянда и Даурен вошли в кабинет главного врача, он строго посмотрел на них поверх пенсне, но этот взгляд не остановил Кулянду. Она была полна решимости.

— Товарищ майор! Отправьте нас в часть.

— По этому поводу мы уже подробно говорили с вами, — сказал врач. — А вы опять начинаете всю музыку сначала. Что же, придется повторить. Во-первых, вы еще не долечились. Во-вторых, я полагал, что вы уважите просьбу старика. Есть еще время подумать.

— Мы должны вернуться в свой полк, товарищ майор, — прогудел Даурен из-за спины Кулянды.

Хирург с интересом оглядел Даурена, его лицо в мелких прыщиках с крупными бугорками надбровий. А Даурен смотрел на хирурга, как бодливый бык.

— Вы обождите немного, — проговорил хирург и обратился к Кулянде: — Все-таки вы подумайте.

— Нет, товарищ майор, простите меня. Я... Мы должны вернуться в полк. Наш батальон... Наш батальон в трудном положении.

Кулянда, хорошо говорившая по-русски, сейчас не могла подобрать убедительных слов. Но лицо ее выражало, что она приняла бесповоротное решение. И хирург понял, что не сможет удержать ее здесь.