Избранное. Компиляция. Книги 1-14

Катер замедлил ход и вошел в среднюю протоку. Волны захлестывали камни к востоку и риф к западу от нас. За входом в бухту узкие каналы были размечены вехами – шестами, воткнутыми в грязь на берегах. Нескольких явно не хватало, а другие покосились до такой степени, что были едва видны над водой.

Хемингуэй уменьшил обороты почти до холостого хода и удерживал катер по оси протоки, а я осматривал мысы, скалы и поля по обе стороны, пытаясь уловить движение, блеск солнца на металле или стекле. Ничто не мешает наблюдениям так, как тростниковые заросли.

Мы взяли чуть левее – канал отклонился к востоку, но впереди он опять сворачивал на юг. Мы были готовы к этому и прибыли сразу после высшей точки прилива, но даже и теперь замечали места, где протока обмелела из-за того, что ее не чистили несколько лет. Путь впереди нас был относительно свободен, и пока мне не приходилось спускаться с носа с шестом в руках, но позади катера вода превратилась в мутную жижу цвета кофе, в который добавили слишком много молока.

– Катер поднимает со дна грязь? – напряженным голосом спросил Хемингуэй.

– Только с правого борта. Нужно прижаться к левому берегу.

Хемингуэй постучал пальцем по карте, расстеленной на приборной панели – Здесь указана глубина восемь саженей, шесть в той точке, где мы сейчас находимся, и пять – за поворотом канала. По-моему, здесь нет и двух. Ширина – от силы три метра. А дальше сплошная грязевая отмель.

– Точно. – Слева от нас появились Двенадцать апостолов.

Прибрежные скалы остались позади, тростниковые поля и мангровые заросли теперь спускались к самой воде, от бухты к двенадцати скалам, видневшимся сквозь листву, поднимался пологий склон, а у их подножий стояли несколько покосившихся хижин, оплетенных лианами. Вдоль берега к причалу вели тропинки, по которым, судя по всему, давно не ходили, а пристань обрушилась в бухту.

Я всмотрелся в черные окна хижин и снял автомат с предохранителя.

– Вот труба и рельсы, – негромко произнес Хемингуэй.

Протока начала расширяться, впадая в бухту. Я заметил ее окончание примерно в миле от нас к юго-западу, и глубокий пролив, исчезавший к юго-востоку от Двенадцати апостолов.

В середине бухты, прямо по курсу, виднелся поросший деревьями островок. По правому борту, там, куда смотрел Хемингуэй, в тростниковые поля уходили две ржавые железнодорожные ветки. В ста или ста двадцати метрах от южной линии возвышалась кирпичная труба. Рядом стояло несколько кирпичных зданий, некогда называвшихся Пуэрто-Манати, от рельсовых тупиков к бухте спускались две пристани, но стекла построек были разбиты, один из причалов повалился, другой оканчивался в воде глубиной не больше полуметра, а грунтовые дороги вдоль берега заросли травой.

– Черт побери, – проворчал Хемингуэй. – Если верить карте, здесь должна быть глубина пять саженей, а на самом деле меньше одной. Прыгай в воду с шестом.

Я перебросил автомат через плечо и спустился с носа.

– Это была мель, – сказал я. – Дальше глубина почти целая сажень.

Машина взревела, и катер двинулся вперед, поднимая за собой клубы мути. Впереди маячил островок, обозначенный на карте как Кейо Ларго. Справа над тростником поднимался еще один холм, примерно вдвое выше, чем Двенадцать апостолов. За ним у юго-восточного окончания бухты виднелось еще несколько разрушенных строений.

– Это мельница Манати, – негромко сказал Хемингуэй, медленно поворачивая катер к островку. Там стояли хижины, но они почти полностью заросли деревьями и лианами. Внезапно с песчаного берега канала поднялись двадцать или тридцать фламинго, ошеломив нас звуком и вспышкой красок.

Я вскинул автомат, наведя дуло в их сторону, потом пристыженно опустил оружие. Шумно хлопая крыльями, птицы промчались над юго-западным изгибом бухты и сели на другой пляж, обозначенный на карте под именем Эстеро Сан Иоаквин.

– „Cocos“, – сказал Хемингуэй, заглушив двигатель и отдавая катер во власть слабого потока.

Я посмотрел на холм, на который он указывал. В лагуне между заброшенными причалами, неподалеку от трубы и холмистого мыса, плескались с десяток древесных ирбисов. Чуть ближе, среди отмелей, возвышавшихся над водой даже во время высшей точки прилива, бродили две розовые цапли, грациозно переступая ногами.

Почти вся площадь бухты лежала перед нами, но было очевидно, что большая ее часть непроходима даже для „Лорейн“ с его мелкой осадкой.

– Готов спорить, здесь почти повсюду нет и двадцати сантиметров глубины, – сказал Хемингуэй, обводя просторы бухты рукой с распухшими пальцами.

– Да, действительно, – согласился я. – Но на резиновом плотике можно проплыть.

– Верно. Они могут появиться здесь ночью и двинуть прямиком к причалам или железнодорожным веткам, но, мне думается, они не станут этого делать.

– Почему? Здесь им легче остаться незамеченными.

– Совершенно верно, – согласился Хемингуэй. – Именно поэтому они не станут высаживаться в глубине бухты. Они предпочтут добраться до суши на виду у подлодки, чтобы сообщить об успешной высадке световыми сигналами или каким-либо иным способом.

Я кивнул. Хемингуэй высказал интуитивную догадку, но мой опыт подсказывал, что он не ошибся.

– Вдобавок, – продолжал писатель, – они появятся здесь за час до восхода луны, и им будет чертовски трудно пробираться по каналам в темноте, даже если осадка их плотика составляет лишь десять-пятнадцать сантиметров.

Я сидел на разогретой солнцем деревянной палубе, держа на коленях шест и автомат.

– Согласен, – сказал я. – По всей видимости, точка высадки – Пойнт Рома. Не пора ли нам отыскать укрытие для „Лорейн“?

Несмотря на то что была середина дня и дул ощутимый ветер, в нашу сторону двигались тучи москитов и песчаных мух.

– Да, – произнес Хемингуэй. – Давай убираться отсюда.

* * *

Чтобы укрыть катер в болотистой излучине Энсенада Хиррадура, осмотреть территорию к северу от маяка и перенести на берег свое имущество, нам с Хемингуэем потребовалось чуть больше часа. Лучшим местом для „Лорейн“ была мангровая лагуна к западу от мыса, и, конечно же, там оказалось множество грязи и роящихся насекомых. Было бы гораздо удобнее выгрузить вещи на песчаной отмели, а уж потом прятать катер, но нам до такой степени не терпелось укрыть его и заняться устройством засады, что в конечном итоге мы совершили два перехода вверх и вниз по холму сквозь заросли, грязь и тучи кровососов.

Определить место засады было непросто. Разумеется, мы должны были видеть мыс, но также нам требовался ясный обзор входной протоки на тот случай, если немецкие агенты обманут наши ожидания и поплывут в бухту Манати. Еще нам нужно было видеть море и иметь возможность беспрепятственно отступить, если бы потребовалось изменить свою позицию либо бежать к катеру. Вдобавок ко всему нас не должен был заметить противник.

Это было испытание военных навыков Хемингуэя, и его выбор произвел на меня благоприятное впечатление. У вершины холма было идеальное место – на краю тростникового поля под ветвями невысокого дерева. Отсюда открывался почти круговой обзор с видом на маяк, входную протоку, северную часть бухты Манати и даже на канал Энсенада, если обернуться назад. К вершине подходила одна из железнодорожных веток, которая пересекалась с дорогой, ведущей к сахарной мельнице, и по ней нам было бы легче втащить наверх свой груз. Хемингуэй сразу указал туда и сказал: