Избранное. Том 1

Еще вчера он грубо говорил «ты», а сейчас вдруг перешел на «вы»… Что бы это значило? Сказывается ли действие дорогих подарков или что-то другое? Может, это китайская любезность? Перемена в обращении произвела на Юнуса еще большее впечатление, и душа его витала на седьмом небе.

— Садитесь, шангун, наверное, устали.

— Благодарю, господин министр, отец мой. — Юнус сел.

— Шэн-сяньшэн вам знаком? — спросил министр таким тоном, будто и в самом деле не знает этого.

Юнус только теперь увидел Шэн Шицая и, вскочив, поздоровался с ним.

— Да, мы беседовали, — ответил Шэн.

— Очень хорошо. — Министр протянул Юнусу сигареты «Хадамин».

— Я могу сообщить, господин министр, что он произвел на меня хорошее впечатление, — добавил Шэн Шицай.

— Да, да, — доброжелательно поддакнул тот, — я очень рад этому.

— Я так благодарен, что вы уделили мне внимание, — встал с места Юнус.

— Сидите, что вы, мы же свои люди, не так ли, Шэн Шицай?

— Конечно, конечно! Я давно считаю себя синьцзянцем.

— Меня весьма печалит судьба синьцзянского народа, — вздохнул министр, как бы думая вслух. — А таких уважаемых людей, как вы, я люблю…

— Спасибо, большое вам спасибо! — Скрестив руки на груди, Юнус склонил голову.

— Садитесь, шангун. Мы знаем, какими хорошими людьми были ваши родители, мы знаем ваши ум и способности… И подобно тому как находят в грудах песка бриллиант, мы выбрали вас из массы людей…

— Я всегда готов! — вскочил Юнус, как солдат, отдающий честь командиру.

— Господин Шэн Шицай назначен в Синьцзян, надеюсь, вам это известно?

— Да, да, я слышал…

— Так вот, я рассчитываю на вас: только вы можете быть ему опорой.

— Это великая честь для меня, отец родной! — опять поднялся Юнус.

На сей раз встал и министр, прошел к бамбуковому шкафу, извлек небольшую шкатулку, вынул из нее золотую авторучку и кинжал в инкрустированных ножнах.

— Пусть это перо послужит вам в делах канцелярских, а этот кинжал — во всех прочих, — торжественно сказал министр.

Юнус схватил подарок, упал на колени и начал целовать руки своего благодетеля.

Затем все трое долго беседовали за легким завтраком. Господин министр и Шэн Шицай со свойственной китайцам неторопливостью задавали один вопрос за другим, и Юнус, насколько мог обстоятельно, рассказывал о природных условиях Синьцзяна, древних родах, национальном составе населения, жизни и обычаях народа, об особенностях религии, о знатных и богатых людях, о торговых и культурных отношениях Синьцзяна с Советским Союзом…

После завтрака оба благодетеля дали Юнусу напутствие, нарисовав светлую картину его процветания под их покровительством, и проводили восвояси.

— Пусть это будет пока что наша последняя встреча, Шэн-сяньшэн, — сказал министр, когда они остались вдвоем, — мне необходимо сегодня же вернуться в Нанкин.

— И я покончил с делами.

— Всегда помните, что там, на месте, вы должны быть в военных делах Цзо Цзунтаном [10] , а в административных — Лю Цзинтаном [11] .

10

Цзо Цзунтан — китайский генерал, в 1875–1878 годах потопивший в крови восстание народов Восточного Туркестана. Жестокость его карательных операций вызвала нарекания даже со стороны цинского двора.

11

Лю Цзинтан — первый губернатор провинции Синьцзян, образованной в 1884 году из Восточного Туркестана и Джунгарии после кровавого подавления там восстаний местного населения. Провел ряд административных мероприятий, поставивших местное население под строжайший военно-полицейский контроль.

Шэн Шицай склонил голову в знак согласия. Эти недвусмысленные слова стали как бы первой ступенью в его новой военной и административной карьере.

Так во французском доме в Шанхае завязался тугой узел и без того сложной судьбы Восточного Туркестана.

Глава третья

1

— Чжан-сочжан [12] прибыл!

— Чжан-сочжан?

— Да-а!

— А где он?

— Где же еще, как не в доме толстопузого старосты-шанъё! [13]

12

Сочжан — в данном случае начальник полицейского участка, осуществлявший надзор за несколькими селениями.

13

Шанъё — уйгурское произношение китайского слова сянъюэ — сельский староста.

— Один, что ли?

— Какое там! С солдатами!

— Ой, тяжко будет!

— Тише, не накличь беду, братец!

— Нужно добро прятать подальше…

— Девок и молодух с глаз долой — скорее!..

Дехкане небольшого селения Араторук, что на северо-востоке от Кумула (Хами), были в панике. Люди прятались в домах, закрывали накрепко двери. При одном только имени «Чжан-сочжан» у них поднимались дыбом волосы. И не успел Чжан прибыть в селение, как всех охватила тревога, опустели дворы и улочки, каждый дрожал за свое скудное добро и просил милости у бога.

Ночь прошла в страхе и молитвах. А на рассвете, едва служитель мечети вернулся с утренней молитвы, посыльный обежал дворы с приказанием главам семей собраться к шанъё.

Всегда послушные, дехкане отправились, даже не позавтракав. Люди шли с опущенными головами, сердце каждого сжималось в тоскливом ожидании несчастья. Скоро во дворе старосты собрались все, но начальство не спешило показаться. Дехкане безропотно ждали.

Прошло около трех часов, а Чжан-сочжан все сидел у шанъё, и никто не посмел высказать малейшее недовольство, хотя у многих устали ноги и ломило в пояснице. Да и кто осмелится хотя бы пикнуть? И без этого над кем-то сегодня просвистит бич, чьи-то руки попадут в колодки, чьи-то ноги закуют в кандалы… Одни лишатся земли, другие — лошадей…

— Появился Чжан-дажэнь!

На крыльцо в сопровождении четырех солдат вышел Чжан-сочжан. Он стоял важный, надменный, презрительно оглядывая толпу, а дехкане опустили головы еще ниже. Пять лет прошло с тех пор, как он при поддержке чиновников из Кумула, добился назначения на должность сочжана восьми селений округа. А до этого… До этого, бедствуя, с корзиной на плечах прошел пешком тысячи верст из внутреннего Китая. Тогда глаза его были почти навыкате, лицо худым, руки тонкими, словно только проросшая травинка. А теперь — заплывшие жиром щелочки-глаза, пухлое лицо, толстые, мягкие руки и важная, вперевалочку, походка, точь-в-точь мерный шаг гуся. Чжан начисто лишен был совести, он почти открыто грабил народ и уже в компании с китайскими торговцами Кумула имел в городе магазин, сверх того владел тысячей баранов, лошадей, коров, быков, хранил в сундуках золото и серебро.

Неподвижно, холодно, как каменный идол, смотрел сочжан на народ, а потом кивнул горбатому переводчику. Тот начал говорить от имени сочжана:

— Сочжан-дажэнь прибыл сюда по двум делам. Первое: прибывшим из внутреннего Китая братьям вы должны выделить излишки земли…

При этих словах ряды дехкан колыхнулись — излишков ни у кого не было, — но, опасаясь гнева Чжана, все опять замерли.

— Второе, — продолжал переводчик, — сообщить вам от имени провинциального правительства, что налоги увеличиваются вдвое. Понятно вам, люди?

По толпе прокатился тяжелый вздох, и опять наступило безмолвие.

— Запомните, люди! — закричал после переводчика толстопузый шанъё, размахивая маленькими, обрубленными, как палка, руками. — Наш Чжан-дажэнь занимает тот пост, которому подчинены все дела вокруг… — От натуги он закашлялся. Его слушали тоже молча. — Все мы одинаковы, все мы люди, — продолжал староста, — дехкане других селений не обидели тех несчастных, пришедших из внутренних районов, — уже помогли и землей, и скотом. Мы не останемся в стороне и тоже возьмем китайских братьев под свое крыло, земляки! Вот я вношу пять хо [14] пшеницы.

14

Xо — примерно четыре пуда.