Избранное. Том 2
Шрифт:
Глава восьмая
Забрав у Хакима-шанъё бумаги на землю и двух скакунов, Гани направился назад, в сторону Токкузтара, но, проехав километра четыре, свернул с дороги и спешился. Для скакуна, пробежавшего без остановки за один день из Токкузтара до Кульджи, на что обычно уходит полтора дня, обратный путь без предварительного отдыха был бы не под силу. Гани не мог так мучить своего любимца. Он обтер потного коня, потом расседлал его и пересел на черного жеребца, отобранного у Хакима. Он поехал вдоль берега в сторону Кульджи. Подъехав через некоторое время к месту впадения Жиргилана в Или,
— Ну, давай, друг, — он погладил гнедого и подтолкнул его в сторону воды. Хорошо понимавший своего хозяина и не раз бывавший в этом месте гнедой вошел в воду и повел за собой второго коня. Гани дождался, пока кони выбрались на островок и, пофыркивая, прошли в глубь зарослей.
Рахимджан Сабири только что провел гостя в комнату, чтобы спокойно поговорить с ним, как вбежал, мальчик и доложил, что хозяина спрашивает какой-то незнакомый человек.
— Почему ты не справился, кто он?
— Я спросил, как его зовут, откуда, с чем пришел, но он мне ответил: «Не задавай глупых вопросов, у меня от них икота».
Рахимджан с гостем посмеялись.
— Похоже, что икоту от таких вопросов он получил во время пребывания в не слишком комфортабельных местах, — сказал гость.
— Какой он хоть из себя? — спросил Рахимджан.
— Стал заглядывать ему в лицо, так чуть шапка не упала!..
— Гани! — обрадованно воскликнул Рахимджан. — Веди его сюда!
— Хоп, — мальчик вышел.
— Ты знаешь его? — спросил Рахимджан гостя.
— Нет, не видел, однако слышал достаточно. Мечтал хоть одним глазком посмотреть. Вот какая удача!
— Ну, я сейчас тебя с ним познакомлю. Увидишь!
— Салам! — широко распахнул двери Гани.
— Здравствуй, здравствуй, палван, я рад тебя видеть! — Рахимджан обнял батура и пригласил его сесть.
Усевшись, все трое обменялись приветствиями, расспросами о здоровье, о делах. Вид у Гани был неважный — лицо опухло, он сильно кашлял, слезились глаза.
— Ты, наверно, простудился? — забеспокоился Рахимджан.
— Ничего…
— Э, брат, не говори так, застудишь легкие, и сила твоя богатырская не поможет тебе! Я сейчас дам тебе лекарства.
Рахимджан пошел было к двери, но Гани остановил его:
— Не желаю я никаких твоих лекарств, лучше прикажи подать мне пиалу растопленного масла…
Рахимджан снова оглядел Гани:
— Слушай, не нравишься ты мне, просто на человека не похож.
— Ну и хорошо. Я и так жалею, что порой на человека смахиваю…
Гость засмеялся. Он с удивлением отмечал про себя, что батур и сидя за столом казался огромного роста.
Рахимджан пригласил пройти в гостиную. В центре просторной комнаты разместился стол, заставленный кушаньями. Вскоре вошел слуга, неся на подносе растопленное масло в пиале. Гани взял пиалу и залпом выпил. Отдышавшись, удовлетворенно сказал:
— Ну
вот, теперь от простуды и следа не останется!— Ну что ж, каждый человек лучше знает, что ему полезно.
— Спасибо тебе, Рахимджан, что принял меня так поздно, за это масло спасибо…
— Ну что ты говоришь? Ты же знаешь, двери моего дома для тебя открыты в любой час дня и ночи. Давайте чай пить!
— Да, теперь можно хоть до седьмого пота.
— Я вас не познакомил. Может быть, ты знаешь его, Гани?
— Нет, вижу впервые, но познакомлюсь с удовольствием.
— Заман, — представился гость.
— О, имя у тебя славное! А душа какова?
— Всем он хорош! — улыбнулся Рахимджан.
— Ну что ж, тогда здравствуй, — Гани протянул Заману могучую руку.
— Я очень рад познакомиться с тобой, Гани-ака! Эта встреча навсегда останется у меня в памяти! — Заман крепко пожал руку Гани.
— Ну, у вас будет время наговориться, вся ночь впереди, — сказал хозяин.
Гани покачал головой.
— Нет, я не могу оставаться надолго.
— Ты что? В кои-то веки забрел и не заночуешь? Нет, брат, так не пойдет, что же, мой дом тебе мечеть — зашел и вышел? — обиделся Рахимджан.
— Поверь, очень хотел бы остаться, но не могу, заглянул посмотреть на тебя, узнать кое о чем…
— Есть какое-то дело? — забеспокоился Рахимджан.
— Что ты знаешь о деде Нусрате?
— Знаю, что его упрятали в тюрьму, но вот за что, пока неясно.
— Его ведь не первый раз бросают за решетку, не так ли? — негромко проговорил Заман.
— Теперь у него не то здоровье, что в былые времена. Долго ямула старику не выдержать. Нет ли путей подкупить кого-нибудь из надзирателей? У меня припрятаны для этого дела два отличных скакуна! — сказал Гани.
— Разузнаем, не беспокойся.
Батур рассердился.
— Как не беспокоиться, если нас забирают словно баранов на бойню, а мы спокойны, как эти бараны.
— А что, по-твоему, нужно делать?
— Да лучше умереть в бою, чем жить по-овечьи — всего бояться, от всего прятаться!
— Пойми ты, Гани, — восстание — это не игра подростков. Чтобы его поднять, многое нужно подготовить!
— Всегда одно и то же! Только и знаете, что твердите: «Потерпи! Следует подготовиться». Как-то сказали — вот-вот начнем! А потом опять все заглохло. Новые хозяева пришли, вы говорите: «Теперь все будет по-другому!» А что по-другому? Ну, сменились люди у власти. Только скоро стало видно: новые старых не лучше, мало чем отличаются. А теперь снова начали наших в тюрьмы бросать. В чем же перемены? Как было, так и есть… — батур махнул рукой.
— Вы очень верно все говорите, Гани-ака, — прервал Заман воцарившееся молчание. — Мы, действительно, слишком долго примериваемся: «Надо бы сделать так, нет, лучше сделать эдак…» Это правда.
— Что же, выходит, мы ничего не сделали? — возмутился Рахимджан.
— Нет, это не так. После апрельского переворота произошли значительные перемены в общественной жизни народа, поднялось его политическое сознание — это последствия Кумульского восстания. Но поскольку власть снова оказалась в руках таких, как Шэн Шицай, местное население не получило желанной свободы, более того, все, что было достигнуто нами, снова отнято у нас. Вновь в пашей стране проводится политика насилия и порабощения, народ бесправен и угнетен!