Избранное. Том 2

Я сразу уставился на него, раздумывая и не решаясь заговорить. Он, кажется, тоже не прочь был поговорить. Первым осмелился Виталий:

— Простите, вы художник?

Незнакомец представился: художник Михаил Михайлович Протасов, москвич, но родом из Иркутской области. Регулярно ездит навещать мать и сестру-агронома, а также писать этюды. Сейчас работает над серией портретов: «Сибиряки конца двадцатого века».

— Молодой человек тоже художник? — любезно поинтересовался он мною, кивнув на мольберт.

Тоже, как вам это понравится! До чего славный!

— Я не художник, я курсант летного училища. Еду на занятия.

— А это? — снова кивнул он на этюдник и прочее.

— Это... просто я уже не могу не писать, вот и взял с собой. Виталий вертелся, будто сидел на раскаленной сковороде, и с ходу выпалил Протасову всю мою биографию, не зажмешь ведь ему рот.

Михаил Михайлович посмотрел на часы.

— Покажи, пожалуйста, свои работы,— обратился он ко мне.

— Да они не закончены...

— Ничего, покажи наброски.

Что поделаешь, откровенно говоря, мне было любопытно, что скажет этот столичный художник, специалист.

Особенно Протасова поразила картина «Байкал священный». Байкал с высоты... Помните, я стоял на краю высоченного обрыва и впервые понял, почему Байкал в народе называли священным. Как я был тогда душевно потрясен, и как мне потом отчаянно хотелось перенести на холст это пронзившее меня ощущение тайны и благоговения.

— Ну, парень...— сказал художник.— Да у тебя же талант божьей милостью, как говаривали в старину наши учителя. Думаю, нет, уверен, что твоя встреча с Байкалом была для тебя редкой удачей, которая может обернуться творческим счастьем. А теперь познакомимся вплотную...— Он назвал училище, в котором вел отделение живописи. И заявил, что он меня не отпустит, заберет в Москву, билеты возьмем на ночной рейс.

— Но меня приняли в летное... неловко.

— Я сам объясню им все и заберу твои документы.

И так как я еще мялся в нерешительности, Протасов спокойно и веско сказал:

— Искусство требует человека целиком. Ни с кем делить его не любит. И самый большой грех — зарыть свой талант в землю. Пошли, ребята, пора.

Так я не стал ни летчиком, ни космонавтом, потому что меня приняли на отделение живописи.

Мама ожидала от меня телеграмму из летной школы, вместо того получила из Москвы. Представляю, как она всплескивала руками и кричала: «Это, конечно, очень хорошо, что он будет художником, он же так талантлив, но... так молниеносно принимать решения?! Нет бы сесть, подумать, посоветоваться... Легкость в мыслях необыкновенная. Ну и жук!»

Виталий восстановился на третьем курсе.

Был я, конечно, у Марины, уже на Кутузовском проспекте: ее родители вернулись из дальнего плавания. Маринка готовится к поступлению в университет на биологический. Хочет стать генетиком.

Но у Маринки я был уже потом. Первым долгом я навестил жену своего покойного отца художника Никольского. Жил Никольский на набережной Мориса Тореза, на пятом этаже. Из окон было видно небо, Москву-реку, в которой отражались небо и Кремль — его каменные стены, древние храмы и темно-зеленые деревья.

Квартира была двухкомнатной: большую угловую комнату с балконом занимал когда-то Никольский. Все сохранилось, как при нем,— и это была мастерская.

— Он здесь и жил и работал? — удивился я.

— Дали ему мастерскую, одну на двоих, но напарник мешал ему работать: чересчур говорливый был... Выпьешь кофе?

— Спасибо. С удовольствием.— За кофе Мартина Яновна сказала, запинаясь:

— Тебе до сих пор не сообщили... Евгений Сергеевич ведь был... твоим отцом.

— Я знаю, теперь уже знаю. Жаль, что мне не сказали раньше. А я ведь поступил учиться в художественное... Отделение живописи. Он был бы доволен, мой отец.

— Да, он очень бы обрадовался. И я рада. Будет два художника, отец и сын, как два Рериха — Николай Рерих и Святослав Рерих. Если бы ты еще его фамилию взял... как псевдоним. Художники тоже иногда берут псевдонимы, как и артисты.

— Подумаю,— сказал я, чтобы не обидеть ее.

— Эти все картины твои, Андрюша, все этюды, и краски, и кисти. Все — твое. Я предлагала Ксении Филипповне, но она отказалась наотрез, квартиру, мол, захламлять...

— Теперь у мамы большая квартира. Я возьму все, что отец хотел мне оставить. А вы отберите все, что вам дорого.

Когда я собрался уходить, Мартина Яновна несмело произнесла:

— Ты будешь меня навещать иногда? Я совсем одна осталась. Я тебе много расскажу о твоем отце.

— Спасибо. Я буду к вам заходить.

Я шел домой по опустевшей Москве — было уже поздно, кончились последние, сеансы в кино — и думал о маме, об Андрее Николаевиче, Алеше, Христине, Тасе, Дроздове, Кузькине, моих приятелях-шоферах, с кем я работал целый год.

На первую же практику я поеду в Зурбаган. Протасов обещал мне это твердо. Он сказал: «Каждую практику будешь ездить на Байкал, ты с ним связан духовно».

А когда будут осваивать Марс (или Луну) — художники ведь тоже понадобятся. В двадцать первом веке без них никак не обойдутся!..

...Время летит, о как стремительно, словно космический корабль. Уже разменяли последнее десятилетие XX века...

Мы живем по-прежнему вдвоем с мамой. Мама уже давно закончила свой документальный фильм. Он выходит на экраны. А сейчас она рвется поставить художественный фильм на тему освоения Сибири.

Отец обещал, еще в позапрошлом году, что переедет в Москву вслед за мамой, но... Видимо, не в силах расстаться со своим НИИ «Проблемы Севера», уж очень интересные разворачиваются там работы.

А я заканчиваю институт... С отличием. Моя дипломная работа «Утро Зурбагана» вместе с двумя картинами (как ни странно, ведь я тогда еще не был художником, среди них моя первая картина «Байкал священный»). Практику я всегда проходил в Зурбагане.

В этот вечер Марина была у нас. Я угостил ее вкусными пончиками собственного изготовления (научился у Алеши).

Утром мы с Мариной отнесли заявление в загс и теперь с азартом строили планы на будущее.

Мама, красивая, элегантная, молодая, не без грусти смотрела на нас.

Все-таки я не пойму, где вы собираетесь работать? — спросила мама.

— Марина — в НИИ «Проблемы Севера», генетиком в отделе Христины Даль, а я хочу написать серию картин о Забайкалье.

— Но это не оплачивается, насколько мне известно. Конечно, мы всегда согласны тебе помочь материально, но при твоей гордыне...

— Понимаю, мама, тебя беспокоит мой денежный заработок. Конечно, над этой серией я могу работать и два, и три года. Ни на чьем иждивении я жить не собираюсь. Могу работать художником в театре, учителем рисования, дизайнером.