Избранное

С детства я мечтала пойти учиться, стать медсестрой, а потом хотела быть учительницей, чтобы преподавать обязательно в младших классах. С десяти лет я начала помогать маме продавать рыбу на рынке. По пути домой я часто останавливалась около начальной школы, расположенной по соседству от нас, и долго слушала голоса детей, доносившиеся из открытых окон. Однажды я услышала, как дети учили азбуку. Я повторяла за ними буквы, а когда пришла домой, стала умолять маму:

— Мама, отпусти меня учиться. Я буду после школы все-все делать по дому.

Мама посмотрела на меня и, смахнув слезу, тихо сказала:

— Попробую попросить брата. Только не знаю, сможет ли он помочь.

Она повела меня к дяде и попросила его жену помочь нам.

— Это хорошо, что девочка хочет учиться, — ответила та, — я думаю, муж вам поможет.

Я стала ходить в школу. До поздней ночи я делала уроки, ранним утром несла на базар рыбу, а после обеда бежала в школу. Через несколько месяцев меня перевели во второй класс, а потом — в другую школу, которая находилась в городе, в нескольких километрах от нашего дома. Правда, если идти быстро, можно добраться за полчаса.

Я по-прежнему помогала маме продавать рыбу, так как мне, девчонке, легче было проникнуть на базар. Даже если полицейские отбирали у меня рыбу и выбрасывали из корзины на землю, то всегда находились сердобольные женщины, которые и помогали собрать мне рыбу, и покупали ее. К обеду я обычно все продавала, возвращалась домой и, быстро проглотив чашку риса, бежала в школу. Если я опаздывала, учительница наказывала меня — больно ударяла головой о стол или била линейкой. И все-таки я училась хорошо. Стоило учительнице задать вопрос, я тут же тянула руку и всегда отвечала правильно, да и уроки у меня всегда были выучены.

Прошел месяц. Однажды учительница увидела меня на базаре: я несла на коромысле корзины, с листьями банана, в которые мы заворачивали рыбу, и весы, а мама шла рядом с корзиной, в которой была рыба. С того дня учительница переменила свое отношение ко мне — она полюбила меня. А я по-прежнему мечтала о том, что когда-нибудь сама стану учить детей.

Когда же появилась другая мечта — стать медсестрой?

Я никогда не забуду тот день, когда я, держа на руках брата, шла с бабушкой, мамой и старшей сестрой в больницу к отцу. Еще перед войной папа попал в тюрьму, где его жестоко пытали, и потом у него открылась болезнь желудка. Вернувшись с фронта, где он воевал против французов, отец хотел лечь в больницу, но тетка, мама и старшая сестра не пускали его, боялись, что он не выдержит операции. Но однажды рано утром, как только мама отправилась на базар, отец поднялся и ушел. Когда мама вернулась, мы бросились искать и нашли его в больнице. Мама стала плакать и просить отца вернуться домой, но он уговорил ее и остался в больнице. «Если повезет, — сказал он, — операция пройдет благополучно и я поправлюсь, тогда семье легче будет жить». Вскоре отца оперировали. Однако прошел месяц после операции, а отец все не поправлялся, рана стала гноиться, и мы поняли, что ему уже не выкарабкаться из объятий смерти. Тот день, когда мы в последний раз шли к нему в больницу, навсегда останется в моей памяти. В больнице нас сразу же обдало тяжелым запахом лекарств. Отец, неестественно вытянувшись, лежал в углу коридора. Мама бросилась к нему и зарыдала. Мы наняли повозку, чтобы перевезти отца домой. К нам пришли дедушка, мамины сестры и еще какие-то люди — всех теперь я уже не помню, — и кто-то начал читать Библию. И вдруг отец медленно приоткрыл глаза и опять так же медленно закрыл их — будто впал в глубокий обморок. Бабушка очень испугалась: она встала на колени и попросила деда и теток прекратить читать молитву. Она, наверное, думала, что перед смертью отец открыл глаза для того, чтобы еще раз взглянуть на алтарь предков [3] и проститься с ним.

3

В каждом вьетнамском доме в соответствии с традицией имеется так называемый «алтарь предков», где хранятся деревянные дощечки с именами умерших членов семьи.

Именно в этот день мне захотелось поскорее выучиться, стать медсестрой и вылечить всех-всех больных в нашей округе.

Как ни трудно пришлось семье после смерти отца, начальную школу я все же кончила и стала просить маму позволить мне учиться дальше. Но она не разрешила. Семья у нас была большая, и жили мы очень бедно. Мама говорила, что я уже грамотная и теперь должна помогать ей растить младших. О том, чтобы учиться дальше, не могло быть и речи: во-первых, у нас не было денег, а во-вторых, мама ни за что не соглашалась отпустить меня одну в Сайгон, где полно всяких проходимцев и проституток, где, как она говорила, «парни совращают девушек, и они возвращаются домой с ребенком на руках».

Тогда я решила написать дяде. Он работал раньше в Нячанге и в Далате, незадолго до смерти отца приезжал к нам в деревню. Отец всегда говорил мне, что, если его не станет, дядя поможет нам. И действительно, хотя дядя жил далеко, он делал все возможное, чтобы я могла учиться. Вот я и решила написать ему письмо.

Дядя приехал к нам и долго беседовал с мамой. Он говорил, что раз мы бедны и мама ничего не может оставить детям, нужно, чтобы я училась дальше и могла потом помогать семье. Мама уступила. И я уехала вместе с дядей.

Когда дядя спросил меня, где бы я хотела учиться, я сказала о своей давней мечте — стать медсестрой или учительницей в родной деревне. Если поехать в Сайгон и сдать экзамены в педучилище, тогда через год я закончу его и смогу работать в начальной школе. В медучилище нужно учиться три года. Дядя похвалил меня за добрые намерения, однако посоветовал прежде окончить среднюю школу, тогда я смогу уже поступить куда угодно.

Я послушалась совета дяди и, приехав в Сайгон, поступила в школу Ван Тхань.

3

Итак, я в Сайгоне. Прощаясь, мама наказала мне хорошо учиться и избегать дурных знакомств. Поэтому, поселившись в Сайгоне, я не думала ни о ресторанах, ни о театрах, ни о кино и только понаслышке знала о них.

Я по-прежнему закалывала волосы дешевой металлической заколкой и круглый год ходила в простом белом платье из местной ткани. В школе меня с первых дней прозвали «математиком» и выбрали старостой математического кружка. Некоторые одноклассники смеялись надо мной, называли «неотесанной деревенщиной», «моралисткой», «задавалой». Но я не обращала внимания на насмешки и продолжала усердно заниматься. И недоброжелатели успокоились.

Обычно я приходила в школу рано и садилась за первый стол во втором ряду. Однажды, когда все ученики были в сборе, а за нашим столом уже сидели четверо, в класс вдруг вошла незнакомая красивая девушка. Она остановилась в дверях, обхватив руками портфель, огляделась, а потом легкой походкой направилась ко мне.

— Я с тобой сяду, не возражаешь?

Я посмотрела на нее с удивлением и быстро подвинулась, уступая место. Это и была Тхань — наша Брижит Бардо. Оказалось, что она училась в этой школе, потом сдавала экзамены в коллеж [4] , но безуспешно. Теперь снова вернулась в школу. Я не подала виду, что недовольна ее вторжением. Почему она выбрала именно это место? Длинные волосы девушки были собраны в «конский хвост», на ней было красивое платье с продольными синими и красными полосами, плотно облегавшее фигуру. Рядом с ней я в своем скромном белом платье, с волосами, сколотыми простой металлической заколкой, выглядела, наверное, невзрачной и жалкой. Но почему она захотела сесть рядом со мной?

4

Во французском Индокитае было раньше учреждено три коллежа, в том числе в Сайгоне, где обучение строилось по принципам, принятым в метрополии. Сайгонский коллеж являлся привилегированным средним учебным заведением, в котором программа обучения копировала французскую.

После уроков Тхань усаживалась на свой мотороллер и вихрем уносилась со двора. А стоило ей переступить порог школы, со всех сторон неслись приветствия — она со всеми была знакома и с парнями держалась непринужденно. На уроках наш стол был завален записочками, парни просто не давали Тхань проходу.

Но нередко я видела, как Тхань уезжала одна, отделавшись от поклонников. Иногда она приходила в класс очень грустная, усталая и тяжело опускалась на стул. На уроках Хоа и Тана, когда они рассказывали о Северном Вьетнаме, Тхань обычно сидела глубоко задумавшись, и как-то раз, когда ее вызвали, она так вздрогнула от неожиданности, что все рассмеялись. Ребята, вспоминая этот случай, еще долго подтрунивали над ней.

Я и сама не заметила, как привязалась к Тхань, и обычно с готовностью помогала ей, если она просила меня о чем-нибудь. Однажды после уроков она убежала от своей компании и поехала со мной, сказав, что хочет поговорить. Я в то время жила во дворе храма Линьван. В центре Сайгона улицы широкие и оживленные, но стоит свернуть в любой переулок, как сразу же начинаются грязь и полуразвалившиеся хибары. Храм Линьван, где я жила, находился как раз в одном из таких переулков. Доехав до своего поворота, я остановилась и слезла с велосипеда.