Избранное

— На это ничьей власти не хватит!

Саляхаттин-бей хотел было сказать: «У меня хватит». Но не в силах был вымолвить это даже просто так, ради красного словца. События последних дней ясно показали, как он беспомощен и бессилен. Любая похвальба в его устах показалась бы теперь только смешной.

— Мы свое горе доверили Аллаху, — ответила мать Кюбры. — Он их покарает.

— Рассказывай же, — вмешался Юсуф. — Отец ведь сказал тебе, что, прежде чем решить судьбу Муаззез, надо выяснить все о Хильми-бее и его семействе.

— Да разве я смогу рассказать! У меня сердце лопнет. Кюбра, доченька, расскажи, что они с тобой сделали. Не стыдись, на тебе греха нет. Пусть стыдятся те, кто это сделал!

Кюбра долго молчала и сидела, не поднимая глаз. Потом, словно приняв какое-то решение, кивнула головой. Она огляделась по сторонам, глаза ее заблестели каким-то странным голодным блеском. Они были полны ненависти и, только встретив взгляд Юсуфа, как будто немного смягчились.

— Мать уже говорила, — испуганно и робко начала она свой рассказ, — мы прислуживали в доме Хильми-бея. Каждое утро я поднималась наверх и убирала постели. Как-то раз я вошла в комнату Шакира-бея. Было уже довольно поздно. Я думала, что его нет в комнате. Но смотрю — в постели… Я хотела уйти, но он слышал, как я вошла, и, не повернув головы, крикнул: «Принеси воды, девчонка!» Я побежала вниз, набрала стакан холодной воды и принесла. Он выпил воду залпом. Возвращая стакан, он глянул мне в лицо, потом еще и спрашивает: «Давно ты у нас?» — «Скоро пять лет», — отвечаю. «Мать моя знает толк в красотках, но нам не показывает», — пробормотал он. Только я собралась идти, как он схватил меня за руку. «Что ты делаешь, Шакир-бей?» — говорю. А он тянет меня в постель и отвечает: «Сейчас увидишь». Я испугалась, совсем голову потеряла. Вырвалась и выскочила из комнаты. Шакир-бей в одном белье погнался за мной, но не поймал. Прибежала я вниз к матери, а она, увидев, что я запыхалась, спрашивает: «Что это с тобой, доченька?» Я от стыда ничего не посмела ей рассказать. «Бегом спустилась, — говорю, — вот и запыхалась». Мать меня долго бранила: «И не стыдно тебе бегать по дому? Выросла вон какая, а все ума не набралась». Чтобы не попадаться на глаза Шакиру-бею, стала я прятаться. Когда он звал меня в свою комнату, я всегда оставляла дверь открытой. Но Шакир-бей почти перестал выходить из дома. То и дело, проходя мимо, все норовил прижать. А я от страха пикнуть не смела, отбивалась от него, как могла. Прошел день, пять дней, а он все не отстает. Я матери так ничего и не сказала. Боялась, что она рассердится, почему от нее таилась. А Шакир-бей все не унимался. Допоздна не вставал с постели и под разными предлогами зазывал меня в комнату. Не раз я матери говорила: «Ты прибирай наверху, а я вместо тебя пойду на кухню». Но мамочка моя отвечала: «Помилуй, дочка, слава богу, пока я жива, твои руки грязной посуды не коснутся. Ты так говоришь, потому что жалеешь меня. Но твоя мать все для тебя сделает». Она, бедная, не знала, что я терплю. А Шакир-бей делался все нахальнее. У меня сердце замирало от страха, что в доме услышат, подумают невесть что и нас с матерью прогонят. В конце концов Шакиру-бею как будто все это надоело, и он оставил меня в покое. Ох, думаю, слава Аллаху. Потому что, увидев меня, он больше не трогал меня, не хватал, а только гадко так глядел и проходил мимо… Было это уже весной. В доме постоянно шли пирушки, гулянки. Как-то раз ханым позвала меня и говорит: «В Дженнетаягы кое-что должны отвозить. Ты езжай с повозкой, приготовь там все». Я не знаю, было ли ей что-нибудь известно. Пусть грех лежит на ее душе. Мать с утра ушла на реку стирать белье. Она не знала, что я уехала. А я так любила сад. Вишни уже поспели. Радостная, веселая сбежала я вниз, уселась поверх белья и ковров. Возчик — отчаянный парень, так гнал лошадей, что повозка того и гляди перевернется. Я визжала от восторга и страха. Сад был на другом конце Дженнетаягы. Мы проехали Соуктулумбу, кругом пошли сады. Дорога была залита водой. Вода доходила до ступиц. Колеса чмокали, чавкали. Возчик развеселился и всю дорогу пел песни. Наконец мы приехали. Я спрыгнула на землю, подошла к вишням, нагнула ветки и стала есть. «Пока возчик сгрузит вещи, наемся», — думаю. Вскоре возчик крикнул мне: «Кюбра, мы уезжаем! Ступай, приведи все в порядок!» Я пошла в дом. Хозяева проводили здесь половину лета и много всего успели понавезти. Тут были и корзины с медными кастрюлями, и коробочки с красным перцем. Расставляю вещи и пою. До сих пор помню: о Шадие, как ее украл Муса-чавуш [19] .

19

Чавуш — унтер-офицер.

Ах, беи, я долго в пути был, устал. От чар Шадие как безумный я стал.

Вот эту песню я и пела. Только стала я расстилать наверху большой ковер, слышу, кто-то поднимается по лестнице. Сердце у меня замерло от страха. Выглянула я в прихожую. Вижу, идет Шакир-бей, ухмыляется…

Саляхаттин-бей и Юсуф оба вздрогнули. Кюбра, взглянув на них, умолкла. Лицо ее стало удивительно бесстрастным. Последние слова она проговорила сухо и безжизненно:

— Все с той же ухмылкой Шакир-бей подошел к двери. Я закричала, бросилась к двери, вижу, за ним по лестнице поднимается Хильми-бей…

— Его отец! — воскликнул Саляхаттин-бей, вскочив с места.

— Его отец. Он тоже ухмылялся. Ох, мамочка моя, никогда в жизни я не видела такой поганой ухмылки.

Кюбра все с тем же окаменевшим лицом припала к матери. Юсуф встал и направился к двери, уже на пороге услышал голос женщины и обернулся. Подавшись к каймакаму, она глухо проговорила:

— Доченька моя подбежала к окну и уже высунулась до половины, но парень схватил ее за юбку… У ворот сада на каменном колодце сидел Хаджи Этхем и стругал палку…

Часть вторая

I

Как-то поздним утром Юсуф, завернувшись в кожух, под проливным дождем шел по Нижнему рынку и вдруг наткнулся на Хаджи Этхема. Заметив Юсуфа, тот хотел было улизнуть, но Юсуф окликнул его:

— Поди-ка сюда!

Хаджи Этхем нащупал в кармане пистолет и, не отрывая глаз, следил за Юсуфом. Заложив руки за спину, Юсуф быстро приближался к нему, они вместе перешли дорогу и укрылись под навесом одной лавки. Не глядя в лицо Хаджи Этхему, Юсуф спросил:

— Вексель, который ты взял у отца, при тебе? Хаджи Этхем приготовился к драке, даже к перестрелке, и такого вопроса он не ожидал.

— С какой это стати мне носить вексель с собой! Он у бея. А что такое?

— Возьми его и под вечер приходи в кофейню «Чынарлы». Я заплачу долг.

Хаджи Этхем побледнел, словно ему всадили нож в живот.

— Откуда ты их возьмешь?

— А тебе что за дело?! Принеси вексель. Юсуф, не оглядываясь, пошел в сторону Соуктулумбы и до вечера, как обычно, работал в оливковой роще.

Хаджи Этхем шел в кофейню, чтобы как обычно поиграть в кости, но после разговора с Юсуфом он побежал к Хильми-бею и пробыл в доме часа два.

Подобного оборота дела они никак не ожидали. Саляхаттин-бей за это время никак не мог собрать триста лир. Все его приятели-чиновники нуждались в деньгах не меньше, чем он. А из местных богачей вряд ли кто-либо мог дать в долг столько денег, к тому же они знали, что такой поступок грозит им неприятностями. Скорее всего здесь какая-то хитрость.

— Будь начеку. Смотри, чтобы не вырвал вексель! — велел Хильми-бей. — Этот парень, видать, ушлый!

Вечером Хаджи Этхем и двое его дружков явились в кофейню «Чынарлы». Там Юсуф уже ждал их. Взяв вексель, он, к удивлению Хаджи Этхема, не попытался ни разорвать его, ни сбежать, а тщательно сложил вексель, сунул в карман, достал сафьяновый мешочек, выложил на крашенный белой краской железный столик золотые монеты и принялся отсчитывать их.

Затем Юсуф, все так же не глядя на Хаджи Этхема, молча пошел к двери и исчез за пеленой дождя.

Во время этой сцены все, кто был в кофейне, побросали кости и столпились вокруг стола. Ухмыляясь, они с мнимым сочувствием поглядывали на Хаджи Этхема. А когда он горстями стал сгребать золото в карман, они, облизывая губы, жадно следили за каждым его движением.

Вскоре дверь кофейни снова отворилась и вошел Шакир. Все разошлись по своим местам, оставив его наедине с Хаджи Этхемом.

Шакир подошел к одному из столиков у двери и бесцеремонно подтянул к себе деревянную скамейку. Хаджи Этхем уселся напротив. Оба молчали. Шакир-бей оглядел кофейню. Народу было полно, и все окна запотели. Из угла долетали голоса двух критян, которые о чем-то беседовали, тряся длинными белыми усами. Чуть поодаль, возле очага, пятеро торговцев лошадьми затеяли какой-то спор. Свет лампы, качавшейся под потолком в самой середине комнаты, освещал головные уборы посетителей. Фески, барашковые шапочки, овчинные колпаки покачивались, как цветы на ветру. На деревянной перегородке, отделявшей посетителей от очага, на полочках стояли наргиле [20] , поблескивали медные желтые подносы, поставленные на ребро, а сбоку висели длинные красные трубки.

20

Наргиле — восточный курительный прибор, сходный с кальяном.

С темных стен на эту беспрерывно колышущуюся клумбу из людских голов смотрели изображения тучных персидских красавиц с венцами на головах и нитями жемчуга на шеях. Две цветные литографии представляли сцены из «Отелло». На первой был изображен Яго, поднимающий с земли платок, оброненный Дездемоной. На другой — Дездемона, распростертая на роскошной постели, и белобородый ревнивый мавр, занесший руку, чтобы вонзить ей в горло кинжал.

Шакир торчал в этой кофейне целыми днями, и все это уже его не интересовало. Он просто ждал, когда Хаджи Этхем начнет рассказывать. Но, не выдержав, прищурил глаз и сделал знак головой, будто спрашивал: «Ну, как?»

— Плохо! — откликнулся на его Вопрос Хаджи Этхем.

— Он заплатил деньги?

— Сполна!

— Что нам теперь делать?

— Не знаю.

— Разве ты ничего не придумал?

— Дело трудное. Можно в два счета погореть. Надо поскорее избавиться от этой девки. Выкрасть ее, что ли?

Шакир, сверкнув глазами, наклонился к приятелю:

— А отец? Ты сможешь его уговорить?

Хаджи Этхем молча поглядел на него, как бы говоря: «Что за вопрос!»

— А куда ему деваться, если дело вскроется, загремим все трое…