Избранное

«Теперь и я познал то чувство, которое Прометей называет счастьем!» — думал он.

Он отхлебнул глоток вина, встал и подошел к деве.

— Привет тебе, Афина, — сказал он и, наклонясь, поцеловал ее в лоб. — Ты прекрасна, еще прекраснее Афродиты. Довольно ты меня мучила, впредь ты должна меня только радовать.

«Он ничего не слышал, — успокаиваясь, подумала Гера, — иначе он бы разбушевался!»

Афина стояла теперь между Герой и Зевсом, а их обступила семья богов. Они не знали, что им теперь делать, в растерянности переступали с ноги на ногу и улыбались.

— Холодно здесь, — сказала обнаженная Афина, — но это не беда, свобода так прекрасна. Вот, значит, каков свет! Он мне нравится. Как сладостно дышать воздухом! Ах, и ветер так приятно задувает в волосы, и небо такое голубое!

Вдруг она заметила кубок, отставленный Зевсом.

— О, — воскликнула она в изумлении, — что это такое?

— Я дарю тебе этот кубок, — сказал Гефест, — а себе сделаю другой. Будь осторожна, он тяжелый, это чистое золото.

— Сделай мне еще золотой нагрудник, — воскликнула Афина, — и какой-нибудь головной убор, чтобы волосы так не трепались. Сможешь?

— Думаю, да, — ответил Гефест. Он покраснел и сгорбился над своим костылем. — Для тебя уж я постараюсь, — заверил он. Ему хотелось говорить приятным голосом, но, к его досаде, голос звучал грубо и хрипло.

Афина же издала радостный возглас.

— Какой ты молодец! Мне кажется, я тебя люблю. — Она обняла кузнеца, но, еще не разомкнув объятий, воскликнула: — Фу, да ты пачкаешь! Это ужасно, что ты разгуливаешь такой черный и грязный. Отчего ты не такой белый, как остальные? Чем это покрыта твоя кожа?

— Я называю это копотью и пеплом, — сказал Гефест. — Таким становишься, когда имеешь дело с огнем.

— А разве нельзя это стереть? — спросила Афина. Она плеснула ему вина на лоб и на грудь и протерла мхом. Потом она причесала его, насколько это можно было сделать пятерней.

— Гляди, какой ты стал красивый, — сказала она. Потом обошла весь круг богов и каждому пожала руку, однако Арея, который, выпятив грудь, выступил перед Деметрой и Корой, она пропустила.

— Эй, ты! — воскликнул Арей. — Ты что, меня не видишь? Я для тебя слишком мал, не так ли? — Глупо захохотав, он схватил девушку за плечо, но Афина, волчком крутанувшись на пятке, сбросила его руку.

— Не тронь меня, — резко сказала она. — Ведь ты Арей, верно? Твой рев мне никогда не нравился.

Арей с ворчаньем сжал кулаки, но ударить не посмел. В эту минуту оба поняли, что навсегда стали врагами. Другие боги радовались, ибо никто из них не любил Арея. Только на Афродиту его грубость и неотесанность производили сильное впечатление, но сейчас ее здесь не было.

Пока Афина приветствовала богов, Зевс подошел к Гере и поцеловал ей кончики волос, чего не делал со времени битвы титанов. Потом он хлопнул в ладоши:

— Вернемтесь наверх, в наше жилище, дорогие мои! Не видите вы разве, как бедное дитя дрожит и зябнет? Моя высокородная сестра, будь так добра, проводи ее. Отведи ей самое теплое место. Можешь заставить Афродиту подвинуться.

— С удовольствием, — ответила Гера и подхватила Афину под руку.

— Ступайте вперед, — сказал Зевс, — я вас догоню. Я хочу только поблагодарить Гефеста. И ты, милый Прометей, можешь идти. Никогда не забуду я твоей услуги, дорогой мой.

Кратос и Бия наказывают друг друга

Боги вернулись в свои пещеры.

Зевс и Гефест остались одни.

— Мой дорогой, дорогой сын, — произнес Зевс и положил обе руки на плечи кузнеца, — мой дорогой, возлюбленный сын, благодарю тебя. В этот час ты принес мне двойное избавление: от моих болей и прежде всего от мучительной заботы о твоей судьбе. Как ты вырос и возмужал, сынок, всей своей статью ты истинный бог! Ты должен поведать мне о событиях твоей жизни, ибо теперь ты поселишься у нас, дорогой, и будешь радовать нас своим присутствием.

— С охотой, дорогой отец, — запинаясь, ответил Гефест, счастливый, взволнованный и ужасно смущенный, потому что плохо представлял себе, что тогда станется с его мастерской в лесу.

«Может быть, я могу взять ее с собой, — размышлял он. — Если Олимп содержит руду, то это возможно!» И он попытался объяснить Зевсу, что такое железный рудник и кузнечный горн, что такое молот, щипцы, наковальня, воздуходувные мехи и плавильная печь. Зевс делал вид, будто все понимает, а тем временем ощупывал лезвие железного топора. Он ударил по стволу молодого ясеня, в руку толщиной, и свалил его одним махом, после чего опять ощупал лезвие и нашел, что оно нисколько не затупилось.

— Великолепно, — воскликнул он, — ты, значит, нашел его в воздуходувных мехах?

— Выковал на наковальне, отец, раскалил и выковал, — терпеливо отвечал Гефест. — Из руды и огня в плавильной печи получается металл, а из металла на наковальне получается вот такой клинок. Я же тебе только что объяснял.

— А где ты нашел плавильную печь, сынок?

— Ее я тоже сделал, отец Зевс.

— А наковальню, сынок?

— Ее я тоже сделал, отец Зевс.

— Ну а руду ты тоже сделал, сынок?

Гефест вздохнул.

— Нет, отец Зевс, руду я нашел.

— Вот видишь, я же говорил! — обрадовался Зевс. Он опять замахнулся топором и ударил по дубовому суку, вдвое толще ясеня. На сей раз ему пришлось ударить трижды, но и это лезвию не повредило.

— Скажи, эта штука может расколоть и гранит? — спросил он.

— Гранит не берет и самый лучший топор, — ответил Гефест.

— А существует что-либо, способное его расколоть?

Гефест медлил с ответом.

— Сынок, — начал Зевс, — я хочу открыть тебе мою третью заботу, и это не только моя собственная забота. Нашему царству угрожают чудовища, страшилища с сотней рук и сотней ног. Они заточены глубоко в недрах земли, но трясут и расшатывают стены своей тюрьмы, а если они выйдут на волю, мы погибли. Однажды мы их одолели, но теперь мечи наши сломаны и зазубрены, а камнями и дубинами нам от них не отбиться. — Он повертел в руке топор, и, когда металл сверкнул на солнце, казалось, будто он режет свет. Глаза Зевса горели. — Освободи нас, мой дорогой, и от этой последней заботы тоже, — попросил он. — Изготовь для нас острейшее оружие, какое только способна выдуть твоя наковальня!