Избранное

— Постараюсь, отец, — сказал Гефест, но его голос звучал необычайно подавленно.

Зевс внимательно за ним наблюдал. Кузнец разглядывал мох и кварцевый грунт, будто хотел проникнуть взглядом сквозь почву и увидеть чудовищ. Какое-то время он стоял и молчал, только камень поскрипывал под его костылем. Зевс не спускал с него глаз.

— Иногда я слышал их вой, — сказал наконец Гефест, словно разговаривая сам с собой. — Это было ужасно, ни один зверь так не воет, никакая буря и никакой огонь… — Он хотел прибавить: «Мне их жалко», но вместо того сказал: — Так ты думаешь, они нам угрожают?

— Они могут прямо завтра на нас напасть, — ответил Зевс.

Гефест становился все задумчивее.

Вечерами, когда в пещере горел огонь, Гея часто рассказывала ему о бедных Сторуких, заточенных во тьме и холоде и оттого так горестно вздыхавших и плакавших. Тогда Гефест вспоминал о часах, проведенных им в осотнике, и мечтал выковать меч, который разрубил бы тюрьму этих несчастнейших и освободил бы их. Днем же в руднике он опять испытывал страх перед воющими Сторукими. Так он жил между страхом и мечтой, обитал над узниками, добывал руду и временами, заслышав их плач, думал, что это плачет его собственное одинокое сердце. Ибо однажды, на седьмом году его жизни у Геи, он увидел, как резвятся и ликуют в море Посейдоновы дети, и собственное одиночество отозвалось в нем такой болью, что пресеклось дыхание. Дрожа от тоски и беспомощности, он вошел в воду и проковылял немного вглубь, чтобы поиграть с резвящимися детьми, но поскольку плавать он не умел, а звал и махал напрасно, оставаясь незамеченным, то вернулся к себе в мастерскую и так дико ударил по железу, что испортил лучшее свое изделие. В последовавшую за тем ночь он плакал над загубленным металлом, а наутро, гонимый желанием найти себе товарища и все-таки скованный необъяснимым стыдом, тайком, как рысь, прокрался на берег, полный решимости на этот раз во что бы то ни стало броситься в волны. Но тут на полпути ему встретился Прометей и поведал о богах на высокой горе Олимп и о его, Гефеста, божественном происхождении. Прометей утешил его, сказав, что если он решится вскрыть Зевсу череп и освободить его от головных болей, то час его возвращения домой недалек. Гефест не хотел этому верить: не веря, выковал он с помощью Прометея топор, все еще не веря, нанес удар, и вот предсказание исполнилось, приглашение переселиться на Олимп было высказано, но теперь у Гефеста не шли из ума предостерегающие слова Геи: «Они будут тебя хвалить, будут тебе льстить, и ты пойдешь за ними, и это будет твоя погибель…»

Лгала ли Гея, предостерегая его против богов? Лгала ли, когда изображала ему Сторуких замученными, беспомощными существами? Или же лгал сейчас Зевс, лгали собственные глаза и уши? Как мог этот добрый отец быть злобным властелином, как могла непостижимо прекрасная Гера быть злой женщиной? Но ведь Зевс явно ее боялся, или то была только игра, подобная той, что затевают олени, когда угрожают друг другу, пугают друг друга и наскакивают один на другого, выставив вперед рога, чтобы под конец опять мирно и дружно обгладывать ясеневую кору?

Гефест перестал что-либо понимать.

Зевс догадывался, что происходит с его сыном. Он боялся, как бы кузнец не позвал старицу.

Вдруг его осенило.

— Сынок, — быстро сказал он, — принеси мне топор, который рубит гранит, и ты получишь в жены прекраснейшую из богинь.

— Геру? — спросил растерявшийся Гефест.

— Да что ты, — отвечал Зевс, — я же тебе сказал — прекраснейшую, а прекраснейшая у нас Афродита, Рожденная из пены морской. О сынок, сынок, никакое описание не в силах передать ее прелесть! Признаюсь, я сам хотел на ней жениться, но я отдаю ее тебе, мой любимый сын. Изготовь мне оружие и сделай его таким острым, чтобы оно одним махом отрубало сотню рук! Тогда чудовища перестанут нам угрожать, и ты сможешь насладиться прекраснейшей богиней.

При этих словах у Гефеста закружилась голова, так же, как она закружилась у него, когда перед его глазами предстали Гера и другие богини, а под конец — обнаженная Афина. В эти минуты у него было такое чувство, будто его жизнь из тьмы пещеры шаг за шагом выходит на ослепительно яркий свет, а позднее, когда он уже остался наедине с Зевсом, ему невольно подумалось, что все золото существует лишь для того, чтобы украшать собой шеи этих чудо-созданий, а все драгоценные камни ради того только и возникли, чтобы однажды засверкать у них в волосах. Если бы Зевс обещал ему Геру, он поклялся бы исполнить для него любую работу, но кто такая Афродита? Имя звучало маняще, но что за ним скрывалось? Не было ли это обманом, против которого его предостерегала Гея?

— Что ты медлишь, сынок? — нетерпеливо спросил Зевс.

От смущения Гефест не произносил ни слова. Наконец он отважился пробормотать, что ведь Афродиты он не знает. Тогда Зевс превратился в буйный ветер, помчался на Олимп и схватил спящую богиню, а когда он с нею на руках явился перед сыном, тот упал на колени. Она во сто раз прекраснее Геры, подумал он в смятении.

— Нравится она тебе? — с улыбкой вопросил Зевс.

— Отец, — ответил Гефест, — я знаю такую руду, в которой скрыта сила огня. Гея запретила мне ее добывать, но я хочу выковать из нее оружие для тебя. Ради Афродиты я сделаю все что угодно.

У спящей дрогнули веки.

— Не буди ее! — вскричал Гефест. — Она не должна увидеть меня таким! Я грязен и ковыляю на одной ноге. Я хочу предстать перед нею другим. Прощай, отец! Когда солнце трижды взойдет и зайдет, ты увидишь меня вновь. Я принесу тебе то, чего ты желаешь.

Он оттолкнулся костылем и, ни разу не оглянувшись, быстро заковылял в лес. Зевс уложил Афродиту в мох, недалеко от берега, потом вернулся назад и сел на гнейсовую глыбу.

— Где вы там? — крикнул он немного погодя. — Я жду!

Раздвинулись ветви лаврового куста, и оттуда вышли Бия и Кратос.

Бия улыбался, а Кратос хохотал.

— Чего ты хохочешь, Кратос, — напустился на него Зевс, — а ты, Бия, какие темные мысли прячешь за своим ясным лбом? Подойдите поближе, друзья, ближе, еще ближе, — стоп, не слишком близко! Так, остановитесь. А теперь рассказывайте.

— Что мы должны тебе рассказать, хозяин? — спросил Бия. Он попытался чистосердечно взглянуть в глаза Зевсу, но сразу отвел взгляд. Кратос, перестав хохотать, скривил рот.

— Я слушаю, — немного погодя сказал Зевс. — Я слушаю, — повторил он, поскольку оба молчали, — я слушаю!

Глупый смех Кратоса.

И снова молчание.

Зевс помахивал топором.

— Не пойму, чего ты желаешь, хозяин, — неуверенно сказал Бия. Никогда еще повелитель с ними так не разговаривал. Неужели ему что-то известно об их встрече с Атлантом?

Зевс встал, срезал несколько вьющихся растений, бросил их Кратосу и сел опять на место.

— Вот, — сказал он, — вот, немой Кратос, возьми это и свяжи своего брата.

Кратос связал Бии руки за спиной, потом связал ему ноги у щиколоток и в коленях, и Бия все это молча стерпел.

«Если бы я только знал, что знает Зевс», — думал он, пока Кратос его вязал, а Кратос в это время думал примерно то же, только белее смутно, и мысли его выражались не словами, а страхами. Зевс молчал. «Знает он или не знает о нашем разговоре с отцом Атлантом? — в растерянности спрашивал себя Бия, пока веревка опутывала его ноги. — О его усилиях пробудить титанов? О данных нам поручениях? А если что и знает, то что именно?»

Зевс молчал.

Кратос так туго затянул узлы, что веревка затрещала. Его брат не мог теперь шевельнуть ни ногой, ни рукой.

«Во всяком случае, я должен разыгрывать из себя невинного», — подумал Бия, но тут Зевс щелкнул пальцами, и Кратос толкнул брата.

Бия упал в кусты.

Зевс сделал знак, и Кратос подкатил связанного к гнейсовой глыбе. В таком положении Бия не мог видеть лицо сидящего Зевса, он видел только ноги до колен, а они были так же неподвижны, как самый камень. Но вот в вышине над ним раздался голос его господина, и Бия испугался, хотя господин его говорил ласково, как никогда.