Избранное

— Хоть бы за два заплатили. А что сделаешь на эти деньги? И не уедешь, и здесь не разгуляешься. К тому же наша контора — полугосударственная…

В это время на лестнице раздались шаги, и разговор прекратился. Вошел управляющий. И сразу воцарилась тишина. Сяопань поспешил к себе. Началась вторая половина рабочего дня.

Вэньсюань сидел молча, казалось, он спит. Перед ним лежали разложенные листы корректуры, но он не читал, а думал о только что услышанном: отъезд… выходное пособие… Все это сулит гибель, а у него семья… Падение провинций Хунань и Гуанси… Он слышал это от других… А сам он до того никчемный… Если придет такой день… Его бросило в дрожь. Он боялся думать дальше и никак не мог сосредоточиться. Чем больше он раздумывал, тем тревожнее становилось на душе. Он принялся за третий лист корректуры, но не внес еще ни одной правки. Что ему эта работа, косые взгляды начальства! Знакомый голос шепнул на ухо: «Гибель!» Он приговорен к смерти, и приговор обжалованию не подлежит.

Он просидел в полузабытьи с полчаса и почувствовал слабость. Потрогал лоб: не очень горячий, но голова кружится. Шло время, но жар не спадал. «Наверняка чахотка, вчера была кровь, — вспомнил он, — ну и пусть, все равно умирать». Он успокоился, ему уже не было страшно. Другие мысли, еще более печальные, захватили его. «Я умру, умру один, как это грустно!» — думал он. Скорее бы очутиться дома, обнять маму, жену, сынишку и выплакаться.

К концу рабочего дня он почувствовал себя лучше и медленно пошел домой.

Мать ждала его с обедом, спросила, как прошел день, заговорила о Шушэн. Те же тревожные мысли, те же разговоры! В словах матери была доля правды, но и жену он не винил.

— Раз она не обедает на работе, должна приходить домой. Сколько раз за весь месяц ты ее видел? Какие у нее дела? — сказала, не вытерпев, мать, убирая со стола. — С любовником развлекается!

Он не думал так о жене, но слова матери причинили боль. Она ненавидит Шушэн и не оставляет меня в покое! Если любит меня, должна полюбить и мою жену! Знает ведь, что я не могу с ней расстаться. При этой мысли он с особой остротой почувствовал одиночество. Встал, прошелся по комнате, в волнении покусывая губы.

— Может, сходим в кино? Люди мы образованные. Мы бедны, но надо же хоть когда-нибудь развлекаться, — сказала мать, закончив работу.

— Что-то не хочется, — вяло ответил он. — Я очень устал. — И, помолчав, добавил: — Сейчас образованных и ученых считают людьми низшего сорта. В кино и театр ходят торгаши, у них много денег.

В это время вошла Шушэн.

— Ты ела? — заботливо спросил он.

— Ела, — улыбнулась она, — я шла обедать домой, но встретила подругу. Она пригласила меня, отказаться было неудобно. Сегодня в банке произошла интересная история.

«Какая ослепительная улыбка, какой чистый голос», — подумал муж. Мать буркнула что-то и ушла к себе в комнату. Только стала жена раздеваться, как отключили электричество. Он быстро нашел свечу, зажег.

— Как здесь противно, вечно отключают свет!

Пламя свечи едва освещало комнату. Шушэн подошла к мужу, сказала будто самой себе:

— Я очень боюсь темноты, боюсь холода, одиночества.

Он заглянул ей в глаза.

— Сюань, почему ты все время молчишь?

— Хочу, чтобы ты отдохнула.

Она покачала головой.

— А я не устала. Работа у меня не трудная, мы пользуемся относительной свободой, управляющий ко мне хорошо относится, да и сослуживцы тоже. Только… — Она умолкла на миг и, нахмурившись, продолжала уже совсем другим тоном: — Только когда я возвращаюсь домой, я всегда чувствую холод, одиночество, пустоту в сердце. Ты совсем не разговариваешь со мной.

— Нет, я просто думаю, что у тебя плохое настроение, — оправдывался он.

Это было неправдой. Он боялся вызвать ее раздражение — они и так редко виделись!

— Ты в самом деле «старый добряк». Настроение у меня прекрасное, во всяком случае лучше, чем у тебя, так что нечего беспокоиться! Но такой уж ты человек, все время заботишься о других.

— Нет, о себе тоже.

В комнате матери стояла тишина. Пламя свечи колебалось, освещая лишь середину комнаты. Сверху донесся кашель и плач ребенка. За окном моросил нудный дождь.

— Сыграем в бридж? — неожиданно предложила Шушэн.

Ему совсем не хотелось играть, но он тотчас же согласился. Взял карты, сел к столу и стал тасовать. Он чувствовал, как все больше мрачнеет Шушэн. После двух партий она поднялась:

— Хватит, вдвоем неинтересно играть, да еще в темноте.

Он молча положил карты в коробку и вздохнул. Свеча наклонилась, стеарин капал на стол, он снял его ножом.

— Сюань, я завидую тебе, — взволнованно произнесла Шушэн, наблюдая за мужем. — Ты на редкость терпелив. — Она словно жаловалась.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Приходится быть терпеливым, — печально улыбнулся он.

— Но до каких пор можно терпеть?

— Не знаю.

— Я измучилась. Мне все надоело. Скажи, Сюань, будем мы когда-нибудь жить по-другому?

— Думаю, такой день настанет. После победы…

Она махнула рукой, не дав договорить.

— Может быть, я состарюсь или умру. Не желаю я о ней слышать, ничего не хочу, лишь каплю радости, чуточку лучше жить. — Она говорила взволнованно и немного сердито, расхаживая по комнате.

Он помолчал, потом произнес:

— Это я во всем виноват.

— Ты ни при чем, я сама виновата, слепая была, — бросила она холодно, но тут же раскаялась.

Он схватился за голову, каждое ее слово ранило в самое сердце.

13

Его жизнь была серой, однообразной, тяжелой. Что давало ему силы существовать, он и сам не знал. К вечеру у него начинался жар, он потел. Еще дважды в мокроте появилась кровь, но от домашних он это тщательно скрывал. Стоило матери заметить: «Сегодня у тебя неважный цвет лица», как он тотчас же старался ее успокоить:

— Что ты? Я чувствую себя неплохо.

Мать с жалостью смотрела на него. Знала бы она, что у сына творится в душе! Как-то раз Шушэн, услышав слова матери, бросила:

— А когда у него был хороший цвет лица?

Жене и в голову не приходило, что он так страдает. Мать же и прежде о себе не думала, а теперь и подавно, но была бессильна ему помочь.

«Уж лучше умереть», — часто думал он, особенно во время работы, и чувствовал, что смерть все ближе и ближе. А тут еще злые взгляды начальников — они, словно плеткой, гнали его в объятия смерти. Ни заботы матери, ни сочувствие жены не приносили утешения. Мать вечно жаловалась, жена похвалялась своим здоровьем и силой, своей еще не ушедшей молодостью. Он стал пугаться страдающего и печального лица матери и сияющего лица жены и все больше замыкался в себе. Казалось, между ним и обеими женщинами выросла стена. Ловя на себе их внимательные взгляды или слыша их ласковые слова, он неизменно думал: «Вы меня не понимаете». Они и в самом деле его не понимали.