Избранное

Конечно, жилище ее никак не подходило для доброй христианки. Жила она в ветхом доме-развалюхе, над мастерской жестянщика; в этих стенах она поселилась, когда вышла замуж, здесь вырастила детей, отсюда ее мужа вынесли ногами вперед, а потом одну за другой она сдавала ненужные ей комнаты жестянщику, владельцу мастерской внизу, и теперь весь день напролет здесь только и слышался стук-перестук, способный кого угодно свести с ума. И как можно жить в доме, где с утра до ночи разит жарким зловонием паяльника?

Сыновья опять и опять убеждали ее отказаться от этого дома, и она отвечала:

— Я знаю, надо бы от него отказаться. Я знаю, это неподходящее место для такой одинокой женщины. Случись со мной среди ночи приступ колотья или, может, аппендицит, глоток воды и то подать некому. Но куда же мне деваться?

— А ты переезжай к нам, мама, — предлагали сыновья.

— Нет уж, — отвечала она. — Нет уж. Поселиться под одной крышей с невесткой? Ха! Больно им это надо. Свекровь в доме им надобна, как же. Нет уж! Кому нужна одинокая старая женщина?

Тогда сыновья принимались ее уговаривать, и жены сыновей тоже, и после долгих уговоров она иной раз соглашалась, и, возвратись домой, они готовили для матери комнату. А за ночь, глядишь, она передумала. Не то чтобы они ее за это осуждали. Ее тесная кухонька — ее дворец, тут она королева. У нее своя чашка с блюдцем, свой нож и своя вилка, она вольна приходить и уходить когда заблагорассудится. По ночам с улицы не доносится ни звука, и в доме ни звука, разве что внизу в мусорном ящике шебаршат мыши или каплет из крана, — тогда, пожалуй, становится слишком уж тихо, но что ж, зато есть у нее другие развлечения. Ее окружают близкие. Сядет она у очага и, устремив взгляд в огонь, заглядится в далекое прошлое, на былую свою любовь к покойнику мужу, на давно умерших сестер, на святых угодников.

Каждый из сыновей хоть раз заставал ее вот так, погруженную в воспоминания, — и вдруг понимал, что в этом доме, где они родились и выросли, обветшалом и разоренном, для нее даже средь бела дня смолкает хлопотливый перестук молотков и отступает уличная суета. Посмотрят сыновья на мать, услышат ее кроткие вздохи — и язык не повернется сказать ей в такую минуту, как говаривали они не раз: «Да пропади все пропадом, мама, ну почему ты не сведешь дружбу с какой-нибудь соседкой?» Невозможно ей такое советовать, когда она с улыбкой поднимает глаза к изображению святого Франциска Ассизского и он улыбается ей в ответ.

А потом однажды, точнее, второго августа, нежданно-негаданно — новость: она написала одному из сыновей, что познакомилась с милейшей женщиной. По-видимому, это случилось, когда она истово, тщательно совершала особый обряд покаяния: за один день верующему полагается как можно больше раз посетить какой-нибудь храм. Войдешь в одни двери, прочтешь молитву, выходишь в другие — и это считается посещение. Возвращаешься, снова читаешь молитву — еще одно посещение, и так до тех пор, пока усталые ноги не откажутся служить благочестивому сердцу. Миссис Мур с величайшим удовлетворением исполняла этот обряд и вдруг заметила молоденькую девушку в красном берете, которая скромно переходила от распятия к распятию. Она радостно улыбнулась и продолжала молиться. В церкви было очень тепло, в ней пленен был льющийся в окна солнечный свет, на алтаре горели свечи, поглощая воздух. Среди изнывающих огней изнывали пламенно яркие гладиолусы. Мир и покой снизошли на старую одинокую женщину, и, когда та девушка тихонько подсела к ней, она уже готова была матерински погладить юную головку, как вдруг девичьи пальчики скользнули по скамье, схватили ее кошелек и пропали из глаз. Миг — и девушка бежит по проходу прочь. Миссис Мур — за ней. Девушка бежала быстрее. Миссис Мур крикнула вслед: «Стойте!» Молящиеся подняли головы и смотрели на них. У выхода девушка бросила кошелек, бегом кинулась через улицу и чуть не угодила под автобус, а одинокая женщина лишилась чувств. А когда она очнулась, оказалось, она лежит в ризнице и какая-то дама с очень знакомым лицом подает ей стакан воды.

— Вот вы и пришли в себя, миссис Мур, — сказала эта почтенная дама.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивленно прошептала одинокая женщина.

— Кто же вас не знает, миссис Мур, — отвечала та. — Во всем городе нет такой церкви, где вас не знают. Вы, можно сказать, живете в храмах божиих.

— Другого общества у меня нет, — вздохнула миссис Мур.

— Вы святая женщина. Мы знаем вас так же хорошо, как священнослужителей. Меня зовут миссис Колверт.

— Какое неприятное происшествие!

— Ужасно! — подхватила миссис Колверт. — Подумайте, такая молоденькая девушка. Подумайте о ее душе!

— Надо что-то сделать для ее спасения, — сказала одинокая женщина.

Эта общая забота сразу так сблизила двух старых дам, словно они дружили всю свою долгую жизнь. Они засеменили через дорогу, к молочной, что помещалась в доме, где жила миссис Колверт, и выпили по стакану молока. В эти минуты, заглянув в открытую дверь и увидав их или послушав их разговор, всякий решил бы, что они родные сестры. Оказалось, они схожи во всем, кроме каких-то мелочей. Обе вдовеют. У обеих дети поразъехались. Обе живут одиноко. И та и другая измеряют время по звону церковных колоколов. Миссис Мур отвратителен вечный стук в мастерской жестянщика. Миссис Колверт просыпается по утрам от дребезжанья маслобойки. Не слишком приятен запах расплавленного припоя, но и прокисшее молоко и коровий навоз пахнут не лучше. Только и разницы между ними двумя, посмеялись новоявленные приятельницы, что одна возносит молитвы святому Франциску Ассизскому, а другая — апостолу Петру. И когда они поднялись и стали прощаться, понятно, нельзя было не спросить:

— Теперь, когда мы с вами знакомы, миссис Мур, может быть, вы за меня помолитесь?

— Что вы такое говорите, миссис Колверт! Это вам надо за меня помолиться.

— Полно, полно, миссис Мур, сами знаете, вы поистине святая.

— Ах, миссис Колверт, вы глубоко ошибаетесь. Я грешница. Нечестивая грешница. А вот смотрю на вас и думаю: если есть на свете чистая душа, угодная богу, так это вы, миссис Колверт.

— Полно, миссис Мур, нехорошо с вашей стороны так льстить старой грешнице. Вы должны молиться за меня каждый день. Я так нуждаюсь в вашем заступничестве.

— Будем молиться друг за друга, миссис Колверт.

Возвратясь домой после этой приятной встречи, одинокая женщина застала у своих дверей какого-то незнакомца.

— Имею честь говорить с миссис Мур? — учтиво осведомился он.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивилась она.

— Кто же вас не знает, миссис Мур, — улыбнулся этот человек.

— Вот как? — сказала она, весьма польщенная, весьма достойно и весьма смиренно. — Я полагала, такую несчастную, одинокую женщину никто не знает.

Он засмеялся. Потом сказал:

— Насколько мне известно, сегодня утром у вас пытались украсть кошелек?

— Да? Кто это вам сказал?

— Ваша приятельница.

— Моя приятельница? Кто бы это мог быть?

— Она назвалась миссис Колверт. Четверть часа назад она звонила в полицию. Я полицейский агент, и мне поручено расследовать это дело. В последнее время к нам поступило много таких жалоб. Миссис Колверт сказала, что вы сможете опознать девчонку. Это верно?

— То есть узнаю ли я ее, если опять увижу? Да она у меня и сейчас перед глазами.

— Отлично! Стало быть, вот что я сделаю. Завтра утром подкачу на автомобиле к самому вашему порогу, и вы поедете со мной в участок на Брайдуэл-стрит, и, если мы вам покажем эту девицу, вы ее опознаете — договорились?

— О-о-о, не-ет! — протянула миссис Мур. — Этого я никак не могу.

И завела длиннейшую галиматью на добрых полчаса — она, мол, никуда не выходит, кроме как в церковь, и невозможно ей забираться в этакую даль, за рынок-барахолку, в участок на Брайдуэл-стрит, куда по вечерам свозят всех пьяниц, и вообще она никуда из дому не выходит, и сыновья вечно к ней пристают, чтобы не сидела взаперти, а свела знакомство с соседями, и как одиноко ей живется, и, конечно, лучше бы ей и правда не сидеть в четырех стенах, когда-то они с мужем везде ходили и всюду бывали, и про сестер своих рассказала, и про невесток, а полицейский слушал с неистощимым любопытством прирожденного сыщика и неистощимым терпением человека, давно покорившегося своей участи — иметь дело с женщинами, и упорно повторял про автомобиль: как миссис Мур покатит через весь город и как он потом привезет ее обратно, — и под конец соблазн начал действовать. Миссис Мур вообразила, как она едет в автомобиле. Подумала, как станет рассказывать про это сыновьям. И уступила. И полицейский, утирая взмокший лоб, отправился восвояси, выбившийся из сил, но торжествующий.