Избранное

— Теперь вы можете пройти к жене, — сказал он и на прощанье подал мне руку.

Я сильно потряс ее и пробормотал:

— Благодарю, господин доктор, благодарю!

Бетти лежала, белая на белой постели, глаза ее были закрыты. Услышав мои шаги, она посмотрела на меня и слегка улыбнулась. Сестра, женщина могучего сложения, еще находилась в палате и возилась около раковины. Она тоже заметила меня в зеркале и улыбнулась широкой материнской улыбкой. Это придало мне уверенность, что все будет хорошо и что хрупкая женщина, лежащая в постели, вернется ко мне.

— Ну, как было, Бетти? — прошептал я.

Она не ответила, только моргнула, как будто говоря: «Ничего! Все уже позади!»

Несколько мгновений я постоял у ее кровати. Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом она нерешительно выпростала руку из-под одеяла и протянула мне. Я осторожно склонился над этой рукой и с ликованием в сердце благодарно поцеловал теплые тонкие пальцы один за другим.

— Ты уже видел ребенка? — наконец спросила Беттн, и голос ее прозвучал словно издалека. Я покачал головой; пока я и не испытывал такого желания. Бетти я хотел видеть, Бетти и еще раз Бетти!

— Мальчик! — шепнула она, и я кивнул.

— Да, знаю: Теодор!

Тут раздался густой, внушавший доверие, голос сестры:

— Ребенка уже выкупали. Пойдемте со мной! Вы можете взглянуть.

Я не хотел отказываться, и сестра повела меня по коридорам в палату, где лежали в кроватках трое новорожденных.

— Вот ваш сын! — сказала сестра и показала на одного из младенцев.

Я хотел подойти, но она удержала меня.

— Пока вам нельзя подходить к ребенку ближе, — сказала она.

Я послушно остановился и смотрел на малыша, который не обращал на меня никакого внимания. Мало-помалу мной овладело странное, неописуемое чувство: уважение к самому себе, смешанное с сомнением, правда ли все это. «Вот твой ребенок, твой ребенок! — твердил я себе. — Твоя плоть и кровь, твое дитя!»

Сотни раз я представлял себе эту минуту и в воображении рисовал себе, как это произойдет и что я буду чувствовать. Но теперь все было по-иному, совсем не так, как я ожидал. Я не испытывал никакого особенного расположения к этому морщинистому личику, к этой большой голове, к этому ребенку, который лежал на подушке и тоненько пищал. Но несколько раз меня на секунду пронизывал острый, как физическая боль, страх перед тайной жизни, тайной, в свершении которой я — сам того не сознавая — участвовал, и перед ответственностью, которую я взял на себя.

Десять дней оставалась Бетти в больнице. Как маленький мальчик, зачеркивал я каждое утро на календаре вчерашний день и подготовлял все для торжественного возвращения Бетти. Трудился я теперь с небывалым усердием. После минут, пережитых у кроватки ребенка, меня не покидало чувство огромной ответственности. «Ты должен зарабатывать! — твердил я себе. — Ты должен заботиться о будущем. Кто знает, что оно таит? Твой ребенок должен стать настоящим человеком! Пусть твоему сыну живется лучше, чем тебе!»

Главным образом это и заставляло меня неутомимо работать! Я на себе испытал ужас нищенского детства и хотел избавить сына от подобной участи.

Кружась в водовороте своих дел, я не замечал, как мелькали дни, но вечера и ночи ползли бесконечно медленно. Вокруг не было никого, с кем я мог бы поговорить, как раз теперь, когда сердце было переполнено. И вог я опять поехал к Эрике. «Только поболтаю с ней немного!» — решил я. Но и тогда уже знал наверняка, что не вернусь домой ночевать.

Так оно и случилось! Эрика действительно была замечательная женщина! С ней можно было говорить о чем угодно. Весь вечер оставался я у нее и рассказывал про Бетти и ребенка. Она задавала множество вопросов, и я чувствовал, что она радуется вместе со мной. Около полуночи она сказала:

— Уже поздно, Гуляка Петрус! Останешься ночевать у меня?

Я невольно рассмеялся. Ее откровенность всегда ставила меня в тупик.

— Ты по-прежнему не возражаешь? — спросил я. — Ведь ты теперь знаешь, что я тебя не люблю!

— Меня тянет к тебе именно потому, что ты меня не любишь, — возразила она и закурила папиросу. — Звучит странно, а? Но такая уж я есть!

Я остался у нее. Наутро, когда я одевался, она сказала:

— Так вот, твоя жена возвращается. Жизнь у тебя пойдет, как раньше, и мы больше не увидимся. Понимаешь ли ты теперь, что это не было изменой?

Я и сам уже думал о том, чтобы порвать с Эрикой. Все же я изобразил удивление.

— Почему же нам больше не видеться? Я буду часто приезжать в ваш город.

Она зевнула.

— Не лицемерь, Гуляка Петрус. Я ведь тебя хорошо знаю! Отправляйся-ка теперь к своей Бетти, я больше не хочу тебя видеть. Нет, помолчи, я знаю, что ты хочешь сказать, и знаю, что это будет ложь! Поди сюда, поцелуй меня!.. Вот так… И обещай, что больше не будешь приходить ко мне, что наше маленькое приключение на этом окончится.

Она была права, совершенно права. Я тоже чувствовал, что больше чем когда-либо принадлежу Бетти. Так мы оба дали обещание забыть друг друга.

— Гуляка Петрус, а ну поцелуй меня еще раз на прощанье! — сказала Эрика.

Это были последние слова, которые я от нее слышал. Мы сдержали слово и больше никогда не встречались. Поистине необычайно привлекательной и опытной женщиной была эта Эрика! Но и умницей тоже: она брала от жизни то, что хотела, и знала, когда следует поставить точку.

Глава тринадцатая

К приезду Бетти я особенно празднично убрал квартиру. Повсюду стояли цветы и пахло, как в оранжерее. На столе красовался большой торт с надписью: «Добро пожаловать домой!» Я в нетерпении стоял у окна и, отодвигая занавески, выглядывал на улицу. Каждый раз, как из-за угла показывалась машина, я думал: «Это, наверно, она!» И наконец я угадал. Автомобиль остановился перед домом, шофер отворил дверцу, жена вышла со свертком на руках — с моим сыном!

На лестнице она встретилась с квартиранткой с нижнего этажа; я ждал за дверью, сгорая от нетерпения и переминаясь с ноги на ногу, а соседка тем временем засыпала жену вопросами о том, как это было. Она также выразила желание посмотреть на ребенка, и наша лестница огласилась восхищенными «ахами» и «охами».

«Хоть бы эта дура успокоилась!» — в ярости думал я. Но она воскликнула:

— Очаровательный ребеночек, прямо прелесть!

Потом я услышал негромкий голос Бетти, а потом опять и опять голос той женщины. Наконец, наконец Бетти поднялась по лестнице и вошла с сияющей улыбкой на губах. Теперь-то уж я мог спокойно рассмотреть своего сына, и мне было даже позволено дотронуться до него.

Первые дни казались мне такими необычайными, что я даже не заметил тихую и глубокую перемену в Бетти. Утром, вставая, я прежде всего смотрел на сына, легко проводил рукой по одеяльцу, под которым он спал. Прежде чем уйти, я еще раз бросал гордый взгляд на ребенка. На улице, в деловых конторах — везде мне думалось, что люди должны о чем-то догадываться по моему виду, и каждый раз я бывал немного разочарован, когда все обращались ко мне, как обычно. Но мало-помалу я все же привык к «третьему члену нашего союза», и тогда мне стало ясно, что маленький человечек предательски оттеснил меня в сердце Бетти. Когда она подходила к его колыбели, в ее глазах зажигалась такая несказанно глубокая любовь, какой я никогда раньше не замечал. А вечером, когда я приходил домой, она тихим голосом повествовала о том, что мальчик делал днем. Каждый звук, который исходил из его ротика, каждое движение его ручек и ножек точно описывались и воспроизводились. Если я хотел его видеть, мне разрешали, как бы оказывая высшую милость.