Избранное

— Нет, Опперман, — сказала Лива. — Я не вернусь. Но спасибо за все ваши хлопоты сегодня.

— Старое место, я говорю, — продолжал Опперман. — Ты не нужно старое место, ты можешь получить новое, какое хочешь, гораздо лучше место, ведь я очень высоко ценить тебя, Лива, ты очень умный девушка. Мы только немножко ссориться иногда, и все будет снова о’кей!.. О! Я вижу по тебе, Лива, ты прийти опять, ты только одуматься! Прощай, привет отец, привет дети. Скажи, я завтра посылать им шоколад… Энгильберт возьмет собой, когда идти к лисицам! Милая!

Рот Оппермана искривился, словно от боли, в глазах у него стояли слезы.

Лива испуганно отдернула руку.

— Нет, Опперман, — сказала она. — Я не вернусь. Мое решение твердо. Но не считайте меня неблагодарной. Я только это и хотела сказать. Мы не должны расстаться врагами, Опперман.

— О нет, милая, — воскликнул Опперман, — никогда, никогда!

Он прижал ее руку к груди и повторил:

— Никогда!

— Отпустите же меня! — сказала Лива и смущенно оглянулась. И вдруг словно вся сжалась и залилась краской… По холму поднимался Симон-пекарь. Симон был свидетелем этой нелепой сцены. Что он мог подумать!

— Прощай, любимая, до свиданья! — сказал Опперман.

— Я шел к вам, — начал пекарь. — Что тут такое, Лива? Карточки с венков? Что ты хочешь с ними делать? Нелепо хранить подобные вещи.

— Я знаю, — ответила Лива, — но Опперман хотел, чтобы я взяла их домой.

Симон вздохнул и сказал с упреком:

— Тебе не следует делать все, что велит Опперман. Пусть другие ползают на брюхе перед его богатством, это не пристало ни тебе, ни мне. Для нас он прах, ничто.

— Я знаю, Симон, — живо откликнулась Лива. Она подумала — не выбросить ли ей карточки.

— Ты понимаешь, что он домогается тебя? — спросил Симон.

Голос его слегка дрожал. Лива снова почувствовала, что краснеет. Звук голоса Симона проникал ей глубоко в душу, волновал. Она ответила, не глядя на него:

— Мне нет дела до Оппермана. Я отказалась от места.

Подойдя к обочине, она бросила карточки в канаву.

— Рад это слышать, — тихо проговорил Симон. — Ты нам нужна, мы не можем обойтись без тебя.

Ливе стало тепло от этих слов, она взяла его за руку:

— Спасибо, Симон. Я не изменю вам.

Некоторое время они шли молча. Симон прерывисто дышал, он был взволнован. Внезапно он остановился и жестко сказал:

— Я должен признаться тебе, Лива, иначе я не смогу продолжать свой путь.

Лива взглянула на него удивленно и вопросительно. Он ответил ей холодным взглядом.

— Видишь ли, — начал он, — когда я увидел, что Опперман прижимает твою руку к груди, меня обдало жаром. Это было дьявольское наваждение, которое, я знаю, я должен отринуть и побороть! Этот жар был страстью к тебе, Лива… ревностью, называй как хочешь! Это дело рук сатаны. Помолимся!

Он упал на колени на обочине дороги. Лива растерялась. Молящий, жалобный голос пронизывал ее до мозга костей:

— Разорви паутину, сплетенную сатаной, разбей его силки… не дай дьявольскому напитку отравить наши души. Ибо в Писании сказано: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Симон поднялся, взгляд его был суров и холоден.

— Иди домой, девушка, — сказал он. — Я не пойду с тобой. Мне нужно побыть одному. Иди с господом.

Он повернулся и быстро зашагал прочь.

Лива стояла, склонив голову и зажав рот руками. Она не сразу пришла в себя и осознала, что произошло. Но постепенно это дошло до ее сознания и наполнило и горячей тревогой, и глубоким страхом.

6

Фредерику было очень интересно, чего хочет от него Понтус-часовщик. Не предложит ли он ему снова быть капитаном «Адмирала»? Понтусу не везло в спекуляциях рыбой. Первый рейс арендованной им шхуны продолжался дольше, чем предполагалось, и был неудачен. Понтус потерял на этом деле значительную сумму. И рассчитал шкипера Томаса Берга.

— Ну и туп же этот Томас Берг, — сказал Понтус. — Дал себя провести и даже пикнуть не посмел. Но ведь он сын учителя, книги читает, какой от него может быть толк? Да и самого меня обвели вокруг пальца. Этот мошенник, оптовик Свейнссон, — величайший мерзавец, какого мне когда-либо приходилось встречать. Он обещал, что в Эфферсфьорде мы первыми получим товар, и самый лучший, но «Адмиралу» пришлось ждать четырнадцать дней и, когда наконец подошла его очередь, остались лишь отбросы, испорченная рыба. Слышал ли ты что-нибудь подобное? Они навязали нам полное судно гнилой рыбы, угрозами заставили шкипера взять ее, мерзавцы, а он был так глуп, что взял!

Понтус подавил желание чихнуть и вытер глаза.

— Я страшно много потерял, Фредерик, — двадцать пять тысяч крон. Они погибли навеки, попали в карманы этих акул. Я пожаловался Свейнссону, но он, конечно, застраховал себя со всех сторон, мерзавцы заботятся об этом в первую очередь. Тогда я обратился к адвокату Снельману, нашему самому лучшему адвокату, чтобы привлечь к суду обманщиков, но он ответил, что это безнадежно, потому что, увы, исландский суд всегда решает в пользу исландцев, а иностранцы оказываются виноватыми. Они там все гангстеры.

Понтус не сердился, даже не повышал голоса, он улыбался и уныло теребил свои жалкие усики.

— Не надо было с этим связываться, — продолжал он. — Ты предупреждал меня, а я, дурак, тебя не послушал. Но теперь ничего не поделаешь. Остался еще один рейс. К сожалению, я подписал контракт на два рейса.

— Тут надо уметь настоять, — сказал Фредерик. — Можно получить хороший товар, если постараться. И не все они обманщики, Понтус, есть и замечательные люди. К нам, на «Мануэле», Стефан Свейнссон всегда был очень добр.

— Да, Фредерик, — медленно проговорил Понтус. И огонек зажегся за его очками, и голос стал мягким и молящим. — Ты знаешь добрых людей и хорошие места, Фредерик! У вас не было ни одного неудачного рейса на «Мануэле», правда? Какой у вас был самый маленький доход?

— Шестьсот тридцать пять фунтов, — ответил Фредерик. — Но нам тогда не повезло, на пути в Шотландию у нас испортился мотор, а льда не хватило.

— Вот видишь, вот видишь, — улыбнулся Понтус, показывая свои длинные зубы.