Избранное

— Да, просим «бесплатно», господин декан, потому что нищета одолела, чтоб ей пусто было. Когда человек бедствует, любая болезнь для него сущее наказание! Только добраться сюда из деревни чего стоит! Восемь часов мы ехали на арбе. Потом удалось пристроиться на попутный грузовик. Вышли из него на шоссе, очень долго ждали автобус. Приехали, а тут столько денег надо платить за такси! Поселились в хане — и за хан плати! Деньги, как вода сквозь сито, утекают. А тут еще доктору — деньги, в больницу — деньги! Умоляю тебя: помоги! Аман, господин декан, дорогой мой, аман, великий мой господин… Аман, жизни для тебя не пожалею, только помоги!

Перед господином деканом на столе стояли кожаные коробки. Он поднял крышку одной, вынул бумажку, что-то написал на ней.

— Возьми, — сказал он Садуллаху. — Пойдешь к Джевдету-бею, распорядителю оборотным капиталом. Поспрашивай встречных, тебе покажут, как его найти. — Быстро встал из-за стола, нажал кнопку звонка.

Вошла ханым-секретарша.

— Отправьте папашу к Джевдету-бею, скажите, что это я послал, — сказал ей господин декан.

Садуллах вышел, не отрывая глаз от ханым-секретарши. Между двумя входными дверьми он остановился и спросил:

— Значит, мое дело решено? Все в порядке? Будут лечить мою дочь? У моей дочки две девочки. Заболела она еще в доме мужа. А тот, подлец этакий, бросил ее. Вот и пришлось мне везти ее сюда, но, что поделаешь, денег нет, я в очень тяжком положении. Стало быть, ее полечат?

Ханым-секретарша нашла, что Садуллах смахивает на крестьянина из спектакля, который она видела в театре.

— Ну а теперь иди, — сказала она, улыбаясь. — В руках у тебя записка. Найдешь Джевдета-бея, и я предупрежу его по телефону. Господин декан написал, дело твое будет улажено. Не теряй времени.

Садуллах вышел.

Столько времени прошло, а его дело все стоит на месте. За эти дни он так измаялся — просто сил никаких нет. Тяжелая она, крестьянская доля! А если у тебя на руках больная дочь и если к тому же ты нищ, тяжелее не бывает. «Если Аллах сулит мне снова родиться на свет, ни за что не буду крестьянином, — думал Садуллах. — Снова терпеть ту же самую бедность, маету, болезни! Лучше уж лежать под землей под проливными дождями, под тающим снегом! В тысячу раз спокойнее!»

Найти распорядителя оборотным капиталом Джевдета-бея, дождаться приема у него было не так-то просто. Его приемная находилась в другом здании. Садуллах занял очередь. В очереди — полно народу. У каждого в руках карточка или какая-нибудь другая бумага… Среди ожидавших самый нищий, оборванный — он, Садуллах. Так ему по крайней мере казалось. Были тут две-три женщины — в роскошной одежде, надушенные, накрашенные и все такое прочее. Мужчины чисто выбриты. И ни на ком не увидишь драной обуви, как у него. Где-то в глубине души, в самой глубине, он остро ощутил свою ничтожность. Хорошо еще, что им никто не интересуется. Двое-трое скользнули по нему взглядом и продолжали думать о своем.

«А ведь уже полдень!» — тихо произнес Садуллах.

В приемную входили все новые и новые люди, занимали очередь за ним, но похоже было, что его примут последним. «Как там Джемиле? — тревожился он. — Неужто Мустафенди не догадался подняться и проверить, как она там? Э-э-э, зачем ему проверять? Какое его дело? Что, она сестра ему, что ли? Да и кто такой Мустафенди? Ведь и он житель этой распрекрасной Анкары!»

И здешняя секретарша была молоденькой девицей. Выглядела она посвежее той, давешней. Однако, возможно, эта замужем. Брови нахмурены, лицо задумчивое. Порою она кажется приветливой, порою — безразличной. Возможно, стоит тебе улыбнуться, и она ответит улыбкой, но, скорее всего, зыркнет сердито. На звонки телефонов отвечает сухим, холодным тоном.

— Садуллах-бей!

Старик не понял, что вызывают именно его.

— Садуллах-бей!

Впервые в жизни его назвали беем. Если бы это случилось в деревне, то там такое можно было бы принять за злую шутку. Он покраснел.

— Да, я к вам обращаюсь, Садуллах-бей.

Его вдруг обдало ледяным холодом.

— Садуллах-бей, пожалуйста, эфендим, ваша очередь!

Да, это звали его, вне всякого сомнения. И не шутили, нет! А ведь она, секретарша, выглядит такой холодной, такой равнодушной горожанкой! Стало быть, когда нужно, она может выражаться и вежливо. Но в конце концов это неважно. Решится ли наконец дело с лечением его дочери? Остались ли в этой стране милосердие, сострадание?!

Садуллах стоял, покачиваясь. Он боялся, что вот-вот рухнет на пол. Но собрался с силами. «Осрамиться при всем честном народе… Ну уж нет. Умри, но держи хвост торчком, Садуллах! Ты уцелел в боях, не попал ни под пулю, ни под саблю. Ты должен превозмочь и эти свои беды! Держи хвост торчком!» И он вошел в кабинет.

По лицу сидящего за столом черноусого господина, хотя и ухоженному, холеному, видно было, что он крестьянского происхождения. Возможно, его дед или даже отец были овцеводами и жили в шатрах. А теперь, смотри-ка, сделался «столоначальником»! Днем сидит в этом кресле, а по вечерам небось хлещет водку у себя дома. А может, вместе с приятелями шляется по барам да ресторанам. Дочери у него, должно, выросли, позаканчивали всякие там коллежи и факультеты, а сын сейчас инженер…

— Разве в нашей стране нет других больниц? — с места в карьер спросил Садуллаха Джевдет-бей.

— Ваша паратура лучше всего, мой бей.

— Мы что, виноваты, что у нас хорошая аппаратура? А другие больницы разве иностранные? Пусть и другие больницы приобретают хорошую аппаратуру. Если там сидят ни на что не годные бездельники, мы за это не в ответе. Вот вы осаждаете нашу больницу, а они там у себя прохлаждаются! И этот депутат от Ичеля тоже хорош! То и дело вмешивается! Пусть сидит себе в меджлисе, выполняет свои депутатские обязанности, старается заслужить уважение к себе.

Садуллах переступил с одной ноги на другую:

— Ах, мой бей, хочешь сердись, хочешь обижайся, но я скажу тебе правду. Тем мукам, что я терплю здесь, в Анкаре, вот уже три дня, прости, стыдно говорить об этом, ей-богу, стыдно, и гявур не посмеет подвергнуть мусульманина! Ни за что! А вы вот подвергаете!

— Что, что, что? Мы подвергаем вас мукам? Еще чего! Вы там не умеете следить за собой, то и дело заболеваете. А мы здесь и впрямь терпим муки из-за всех ваших болезней! Кому же на кого жаловаться? Нет, вы только посмотрите на этого господина хорошего, он еще на нас жалуется! Воистину, этот мир перевернулся вверх ногами!

— Да, ни веры, ни уважения к господу нашему не осталось, мой бей!

«Помни, с кем говоришь. Не распускай язык, — внушал себе Садуллах. — Лишь бы дело твое уладилось. Да, ты уж натерпелся досыта, мочи нет. Но потерпи еще немного». Но сдержаться он не мог.

— Чего и говорить, удивительная страна! — Тут Джевдет-бей, а он и впрямь был родом из деревни, вспомнил старинную поговорку, застрявшую где-то в уголке его мозга. — Волу бы вопить, а вопит арба!

— Ну при чем тут вол и арба, мой бей? Совсем не так обстоит дело. Я ведь сюда не по доброй охоте приехал! Дочь моя тяжело больна, того и гляди помрет в хане! Больница государственная, вы дочку мою не берете! Знали бы вы, какие большие налоги мы платим каждый год!

Джевдет-бей рассмеялся.

— Всего, что платит ваша деревня, здесь не хватит на жалованье одному чиновнику. Одно название — налоги. Знал бы ты, сколько нам приходится платить! Ведь какое жалованье, такой и налог.

«И как я умолял Аллаха, чтоб он меня выручил, — размышлял Садуллах. — Не выручил. А ведь ему все известно. Сам я где только не воевал. Сыновья мои служат. Думал, могу надеяться на помощь государства, добрался аж до самой Анкары. Одно у меня желание — чтобы доктора позаботились о моей больной дочери. А они все до одного требуют денег! Наше государство, слава богу, ишь какое большое! Понастроили высоких домов, проложили асфальтовые дороги. Все так и сверкает кругом. Шик-блеск».