Избранное

— До чего скверный запах! — говорила она, помогая соседке. — Обмочился он, что ли?

Я тоже принялся пригоршнями лить воду на постель.

— Матрас-то у нас шерстяной, — помолчав, объяснила тетушка Гюллю. — Так пахнет паленая шерсть, волосы. Будто жгут кости. Твои-то тюфяки небось ватой набиты. Твой муж ни их, ни одеяла не сжигает. Вот ты и не можешь понять, что это за запах.

После того как пожар был потушен, мы вместе с тетушкой Гюллю выбросили обгорелый матрас и белье на улицу.

Бекир-эде сидел на стуле, посмеиваясь.

— Ну и толстокожий же ты! Просто слон! — напустилась на него тетушка Гюллю. — Натворишь бед — да еще и ухмыляешься. Пожар ли в доме, соседи ли над тобой потешаются — тебе на все наплевать. Ничем тебя, видно, не прошибить.

Бекир-эде поднялся, вошел в дом. Вынес кисет с табаком, зажигалку, сел на прежнее место и принялся сворачивать цигарку. По движениям его пальцев видно было, что он злится. Тетушка Гюллю продолжала взывать к Аллаху, плакала, собирая прожженные простыни.

— О Аллах! Всякий груз должен уравновешиваться противовесом. А ты весь груз возложил на мои плечи. Стыдно мне в глаза добрым людям посмотреть. А мужу, олуху этакому, хоть бы что. Хоть кол на голове теши.

— Заткнись! — рявкнул Бекир-эде.

Тетушка Гюллю побежала за подушкой и бельем.

— Ишь ты раскомандовался! «Заткнись!» — возмущалась она. — А во всем виноват сам. Видите, соседи, какие муки мне приходится терпеть?..

Я отправил Кемало, вместе с женой и дочерью, домой и принялся по одному, по двое выпроваживать соседей, собравшихся на веранде.

Бекир-эде вдруг вскочил и, схватив обгорелые остатки простыни, начал поджигать их зажигалкой.

— Вот увидишь, я весь дом спалю, — пригрозил он жене.

— Оставь, Бекир-джан. Все и без того взбудоражены. Зачем собирать весь Февзипаша? Не жги простыню.

— Да черт с ней! Подумаешь, какая беда — постель сгорела. Было бы из-за чего оскорблять меня… «Олух»… «Кол на голове теши»…

— Ты и есть олух! Олух царя небесного! — выкрикнула тетушка Гюллю. — Кому полный ум достался, а тебе лишь половина!

Бекир-эде ринулся вперед и повалил жену одним ударом своего тяжелого кулачища. Потом стал размахивать им во все стороны. Я попробовал схватить его за руку.

— Куда ты суешься! Не лезь! — пробасил Бекир-эде и ткнул меня в грудь, чуть ребро не проломил. Кулак у него был как стальной. Я так и сел.

— Ты не просто олух, — сказал я, — ты помешанный, буйнопомешанный!

Тетушка Гюллю все еще не могла встать. Бекир-эде уселся на стул и принялся сворачивать цигарки. Свернет — и положит в коробку, свернет — и положит в коробку. Так, не говоря ни слова, он накрутил тридцать-сорок цигарок. И все они у него ровные, аккуратные, одна в одну.

Вечером мы с тетушкой Гюллю занялись уборкой дома. Отобрали более или менее целое белье, сгоревшее — выбросили.

Только тогда Бекир-эде наконец встал. Коробку со свернутыми цигарками он положил на подоконник, с наружной стороны дома. Тетушка Гюллю унесла ее в дом, ворча: «Чтоб тебя Аллах разразил с твоим куревом». Потом постелила во дворе циновку, бросила на нее два миндера и начала их латать и штопать.

В их доме я прожил два года. Большей частью с Ахмедом, иногда и с Сюлейманом. В этом касаба не так-то легко снять жилье. Некоторые товарищи жили даже в ильче. Были и другие причины, по которым мне не хотелось переезжать. На втором году моей там жизни случилось одно неприятное событие. Кайсерийские реакционеры сорвали конгресс профсоюза турецких учителей. Взорвали две мечети, а вину постарались возложить на нас. Выключили отопление в кинотеатре, где мы должны были собраться, выморозили его. А потом плеснули бензина, попытались поджечь, хорошо мы успели погасить. Я был генеральным секретарем объединения учителей, полных решимости остановить натиск реакции. Когда я вернулся в касаба, оказалось, что кто-то настроил Бекира-эде против меня и моих товарищей: дескать, не сдавай ему дом, это он заложил динамит в кайсерийскую мечеть, народ настроен против него, завтра, глядишь, и твой дом сожгут…

Бекир-эде предупредил тетушку Гюллю:

— Этих типов надо выставить. Бог с ней, с квартирной платой, как-нибудь перебьемся.

Вместе с ним в депо работал некий Омер Кесен. Он-то и накручивал против меня Бекира-эде.

Тетушка Гюллю не поддержала мужа. Поэтому Бекир-эде заявил мне сам:

— Мы больше не сдаем комнату.

— Почему?

— Надо ее побелить, — ответил он, зевая.

— Долго ли ее побелить? День-другой, не десять же.

Я решил подождать тетушку Гюллю: что-то она скажет?

— Чего ты тут толчешься? Я тебе сказал последнее слово.

После этого он сидел молча, с опущенной головой. Явно чувствовал себя не в своей тарелке. Мне бы уйти, но я не двигался с места. Тетушка Гюллю все никак не возвращалась. В конце концов я отправился в школу — повидать Ахмеда.

На рынке я повстречался со своими старыми знакомыми: Февзи Агджой и Мехмедом Терди. Они столярничали. Терди послал за тетушкой Гюллю. Мы встретились с ней в доме Терди. Сначала она растерялась в мужском обществе, потом оправилась и все объяснила:

— И в депо, и в кофейне есть несколько подлецов, они-то и подначивают моего лежебоку, моего соню. Но дом-то не их, а наш. Я поговорю с Бекиром-джаном. Не будем мы затевать никакого ремонта. Живи себе на здоровье. Что они с нами сделают — не повесят же!

Душевный человек тетушка Гюллю, очень душевный. Благодаря ей я и живу в этом доме. И еще — ради Бекира-эде. Жаль мне, очень жаль этого соню, который предает себя, все, что в нем есть хорошего, не видит ничего дальше своего носа. Я стараюсь понять, почему Бекир-эде такой непробудный соня, а в последнее время он стал еще и жиреть, брюхо отрастил.

Пока тетушка Гюллю латает и штопает прожженное белье, я раздумываю над всем тем, что сейчас вам рассказал. Да, Бекир-эде — соня, непробудный соня, но ведь он наделен непомерной силой. Двумя ударами он уложил жену и меня. Кто знает, какие чудеса он совершит, какие неприступные твердыни разрушит в тот день, когда наконец осознает свое могущество, свое человеческое достоинство!

Ну а пока мы живем по-старому.

Перевод А. Ибрагимова.

Доходный дом «Хна»

Перед вечерним эзаном кто-то постучал в дом таможенного инспектора Абдюлхалима из деревни Байрактепе.

— Спаси меня, господи, от лиходеев, — помолился инспектор. Он вытащил револьвер из кобуры, взял электрический фонарик и пошел открывать дверь. И кого это нелегкая принесла так поздно?

За дверью стояли трое контрабандистов, все трое из шайки Хашо: Шинаси, Самед и его, Абдюлхалима, односельчанин Вахаб (для краткости — Хоп).

Дом Абдюлхалима стоял в уединенном месте, на краю махалле Шехрекюстю. Будь у него деньги, он давно уже переселился бы в один из новых доходных домов. Уж туда-то контрабандисты не посмели бы ломиться так нагло. А если бы и заявились, можно было бы разговаривать с ними другим языком.