Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Может, и повезет благодаря этой охоте, — размечтался Теджир. — Харпыр-бей — важный человек среди американцев. Он многое может. Авось и для меня подберет местечко получше этого. Он в Туслоге работает, продает самолеты нашему правительству. Он все равно что посол, если не больше. Ты ему растолкуй как следует, какую работу нам хотелось бы получить. Хорошо, что он поедет к нам в деревню. Вместе там будете. Ну да ладно… Смотри угости его как следует, ягненка прирежь. Не зря говорится, на сытый желудок дело спорится.

Али принял у меня из рук бутылку шампанского и стал возиться с пробкой. Долго у него не ладилось. Гюльджан уж и стаканы поставила, и дети пристально смотрели на отца.

— Ай да повезло! — приговаривал Теджир. — Повезло

так повезло! До нынешнего дня Харпыр не то что шампанское, даже бутылку пива не подносил мне. А теперь ишь как расщедрился. Чудеса, да и только…

В этот миг пробка с оглушительным треском вылетела из бутылки, и белая пена полилась через край. Али облизал бутылку и разлил вино в три стакана.

Мы уселись за стол.

— А это тебе, жена, — сказал Али, подвигая один из стаканов Гюльджан. — Шампанское! Ты ведь у нас из шиитов [46] , значит, вином не брезгуешь. Я помню, как ты в деревне иногда пила, вот и сейчас можешь испить малость. Эх, наступит ли день, когда и мы заживем по-людски, когда и в нашем доме будет чем дорогих гостей попотчевать? Давай, Сейдо-эфенди, за — твое здоровье! Пусть наш самый горький день будет не горше нынешнего. Выпьем за это.

46

Шииты — секта мусульман, возвеличивающая Али, зятя Мухаммеда.

Пришлось мне еще одну ночь провести в доме Теджира. Наутро, как ни уговаривал я хозяев разрешить мне помочь им, они и слышать не хотели. Даже мусор не позволили выбросить — гость как-никак.

Гюльджан первым делом пошла к жене хирурга Фуада-бея на стирку, потом вымыла всю лестницу, протерла окна и двери, а я пошел вместе с Али к бакалейщику, колбаснику и мяснику за покупками для жильцов. Ну что ж, не удастся устроиться на другую работу, стану, вроде Теджира, привратником. За то время, что я провел у них, я присмотрелся к этому делу, многое усвоил. Не все, конечно, но хоть половину хитрых его обязанностей усвоил.

После обеда я решил немного погулять по городу. Дошел пешком до министерства сельского хозяйства. Осмотрел особняк покойного Мендереса. Выкрашен дом в розовый цвет. Кто знает, сколько лир это стоило. А прожил Мендерес там недолго.

Я все время шел пешком, в маршрутное такси не садился. Не хватало еще на чужбине остаться без куруша в кармане. Да мне легче было б сквозь землю провалиться, чем попросить взаймы у Теджира, после всего, что они с женой для меня сделали. А с другой стороны, все мы в этом мире чьи-нибудь должники. Все в долг живем. Но положение у Теджира и впрямь незавидное. Здесь, куда ни сунься, всюду надо денежку выкладывать, задарма и прикурить не дадут.

Путь мой вновь лежал мимо Главного управления безопасности, жандармерии, генерального штаба сухопутных войск, воздушных и военно-морских сил. У каждого, кто здесь работает, есть собственный автомобиль. Я миновал управление шоссейных дорог, управление мелиорации, множество еще каких-то важных учреждений, больницу Гюльхане, ряд новых жилых домов на проспекте Генчлик, и у входа в каждый из этих домов видел то жен привратников, то детишек, то их самих — все наш брат, деревенские. Мимо так и шастают автобусы, маршрутки, такси — гляди в оба, чтоб под колеса не угодить. Я и сам не заметил, как добрался до мавзолея Ататюрка. У входа стоит молоденький солдат. Я поймал на себе его насмешливый взгляд: деревенщина, мол, а туда же… Дурашка ты вислоухий, чем же ты будешь от меня отличаться, если снять с тебя казенный мундир-то?

Давно уж я мечтал посетить мавзолей, прочесть молитву, но дела мешали, да и деревня наша слишком далеко от города — в кои-то веки наберешь денег, чтобы сюда приехать. Отец мой очень любил Гази-пашу и очень надеялся на него. До последнего отец верил и надеялся, что он принесет счастье простому народу. Но Гази-паша ушел в лучший мир,

а вместо него стал править в стране Исмет-паша. А отец мой все ждал и ждал. Казалось, конца-краю нет его вере. Не в этом, так в следующем году обретем мы счастье, думал он. А время шло, а годы текли, но ничегошеньки в нашей жизни не менялось, разве что ашар — десятину — отменили. Сколько нового в мире появилось! Как жизнь вперед шагнула во всем мире! Только мы, турки, какими были, такими и остались. Нет у нас никакого прогресса. В стране появились новые партии. Их сторонники в деревнях начали вести свою пропаганду. Они поговаривают, что Исмет-паша перевел свои деньги в швейцарские банки, что он обогатил всех своих сродников — братьев, сыновей и особенно зятя. И еще они поговаривают, будто Ататюрк ничем другим не занимался, кроме как вино пил.

Что до моего отца, так он разуверился в обоих. А вот я, в отличие от него, отношусь к ним неплохо, особенно мне жаль Ататюрка. Не повезло ему в женитьбе — детей у него так и не было. Еще при жизни на него поклепы возводили. Ни я, ни дети мои, конечно, ничего хорошего в жизни не видели, одно знаю: чтобы спасти родину, надо объединить весь народ. Может, и умереть за нее придется. Правда, война — она статья особая. Там попробуй не выполни приказ, вмиг пулю схлопочешь. Солдат должен приказы выполнять, а офицер — приказы отдавать, иначе — под трибунал, и весь сказ… Нельзя предавать родину.

Великий Ататюрк, в общем-то для меня как был, так и остался неразгаданной загадкой. Иной раз я думаю, уж не за богатеев ли он стоял? Они связали его по рукам и ногам, не допустили, чтоб он помог нам, бедноте. Я ни на йоту не доверяю богачам. Порой даже думаю, что это отцы наши во всем повинны. Четырнадцать лет бились, освобождали родину от врагов, потом собственными руками отдали ее во власть богачам — пусть те обманывают народ, — а сами разъехались по деревням.

Ну что поделаешь, былого не воротишь. И чтоб во второй раз не получилось точно так же, я хочу во всем разобраться, до всего дойти своим умом. Останусь ли я в деревне, переберусь ли в город — один черт, не выбиться мне из нищеты. И в городе буду жить в подвале, не подняться мне на верхние этажи. Жизнь наша коптит вроде керосиновой лампы. Покоптит-покоптит да и погаснет. Вот если б все крестьяне раскумекали это да повели б себя по-другому. Нашелся бы среди нас такой, чтоб его можно было поставить у руля государства, вот тогда другой разговор. Но увы…

У мавзолея посажены всякие-разные деревья и кусты — тут тебе и боярышник, и куколь, и кизил, и ежевика, и пихта, и бук, и сосна. Зелени, цветов — море. Земля щедро полита. Всюду множество цветов. Одному садовнику такое не под силу, не иначе как их тут целый отряд. Сколько ж деньжищ ухлопывается на такую красоту! Сказали б нам — в один день пропололи бы сорняки, полили бы газоны и клумбы. За так сделали бы, и не пришлось бы тратить столько денег.

Громко клацают солдатские ботинки при смене караула, то и дело подкатывают такси, автобусы. Бродят нищие детишки. Вот из автобуса вываливается группа туристов, у многих на груди болтаются фотоаппараты. Я следом за ними поднялся по мраморным ступеням. Ей-богу, не вру, мавзолей больше, чем здание меджлиса. А колонн-то сколько! Стены аккуратно покрашены. Я стянул с головы кепку и потопал вместе со всеми. Куда ни взглянешь, всюду солдатские караулы стоят, а потолок такой высокий, что шею вывернешь, на него глядя.

У надгробия из черного мрамора кой-кто задерживается и подолгу молча стоит, кой-кто медленно проходит мимо. Я тоже постоял немного, прочитал молитву за упокой души усопшего. Может, и моя молитва будет услышана на небесах!

Я, признаюсь, все время чувствовал себя не в своей тарелке. Бедней меня никто не был одет. Встречались, правда, и бедные горожане, и крестьяне вроде меня, из глубинки, но столько заплат, сколько на мне, я ни у кого не видел. Хорошо еще, что меня не задержали на входе и не шуганули отсюда. Больше всего я этого боялся.

Поделиться с друзьями: